Она пересекла леса какао, платановую рощу и задержалась, созерцая среди гибких стволов кокосовых пальм огромный костер, зажженный перед хижиной. В этом далеком мирке тоже был праздник; как и там наверху, где ароматные напитки передавались из рук в руки, толстые черные пальцы стучали по барабанам. Это была музыка дикая, монотонная и горячая: музыка, вырванная из сердца Африки, музыка, звучавшая теперь на антильской земле, имела новое значение, дух первобытной природы, неукротимых страстей, под ритмом которой раскачивались в чувственном танце черные тела. И измученная душа послушницы вздрогнула. Испуганная, она сложила ладони для молитвы:
- Боже… Боже… Дай мне мужество, дай мне силы. Вырви меня из этого. Верни меня в монастырь. Верни меня в монастырь, Боже…
- Моника! – воскликнула Айме, приближаясь удивленно к сестре.
- Айме! Что ты здесь делаешь? Что ты ищешь? – забеспокоилась Моника, выходя из минутной задумчивости.
- Черт побери… Это именно я у тебя собиралась спросить. Что ты здесь делаешь? Это не твое место. – Затем с переполнявшей ее иронией воскликнула: - Было бы невероятным, чтобы это тебе нравилось…
Она обернулась, чтобы увидеть через деревья длинный ряд черных женщин, вьющихся вокруг костра, как огромная змея. Они были полуобнаженные. В красноватом свете их смуглые тела блестели от пота. Вдруг вышли мужчины. У них тоже были обнажены торсы, подняты вверх рабочие тесаки, на лезвиях которых подрагивал, словно кровь, отблеск костра.
- Меня это завораживает, в конце концов, мы сестры, - подчеркнула Айме, не оставляя своей иронии. – У нас есть некоторые общие, очень даже заметные точки соприкосновения. И это может быть одной из них.
- Для чего ты оставила Ренато? Где? Почему? – уклонилась Моника, не обращая внимания на язвительность сестры.
- Не беспокойся о нем. Он доволен жизнью, попивает прохладительные напитки и шампанское. Каким ребенком, каким смешным мне он иногда кажется! О! Не трудись возмущаться. Я в любом случае выйду за него замуж. Я не буду пренебрегать такой партией. Он действительно самый богатый человек на острове.
- И только из-за этого…?
- Из-за этого и из-за всего остального, Святая Моника…
- Не называй меня так! – взорвалась Моника, возмущенная по-настоящему.
- Я знаю, что ты этого не заслуживаешь. Тебе нравится этот дикий спектакль, ты предпочитаешь его любованию Ренато… твоего Ренато.
- Он не мой, и ты не должна его так называть!
- Конечно он не твой. Я и это знаю. Он твоим никогда и не был. Ты позволила уступить его; но на самом деле ты ничего мне не дала, потому что у тебя ничего и не было. Выбирал он, и он выбрал меня. Что ты хочешь, сестра? Звучит не очень… Пойдем же… мама тебя искала. Она спрашивала о тебе, и я пошла искать. Один раз мне выпала роль заставить вернуться заблудившуюся овцу; но если я слишком задержусь, то хватятся нас обеих.
- Ты возвращайся, твое присутствие там важно!
- Не думай так. Там есть еще два гостя. Ренато тебе будет очень благодарен, если ты их развлечешь. Все что его отвлекает от меня, ему неприятно. Конечно, меня это не интересует, и я бы предпочла остаться здесь. Это первая интересная вещь, которую я вижу в Кампо Реаль, потому что мумия моей свекрови и дом, покрашенный в пурпурный цвет вызывают у меня скуку, - Айме мягко засмеялась и насмешливо возразила: - Не смотри на меня с таким ужасом. Таковы дела, и я о них так думаю. Такое можно выдержать только раз в году… Остальное время будем проводить в Сен-Пьере. Уверяю тебя, отделка дома в столице начнется скоро и полностью будет соответствовать моему вкусу. У меня уже есть слово Ренато. Тебя это удивляет?
- Ты меня ничем не удивишь. Но послушай, Айме: ты не сделаешь несчастным Ренато. Я тебе этого не позволю!
- Я сделаю то, что мне захочется, и ни ты, ни кто-либо другой…!
- Айме… Айме…! – прервал издали голос Ренато.
- А вот и он. Вышел искать меня, - отметила удовлетворенная Айме. – Не может быть без меня… Не может жить без меня… Понимаешь? Он, а не ты, дает мне на это все права.
- Айме… Айме…! – снова позвал Ренато, теперь уже ближе к сестрам.
- Я здесь, Ренато…
Заботливо выбежала Айме ему навстречу, в то время как под покровом темноты, Моника сделала шаг назад, пытаясь остаться незамеченной под тенью больших деревьев. Нет, в этот момент она не могла выдержать его присутствие, присутствие, которое было пыткой: пытка, истязавшая словом и голосом другой женщины; пытка ее души, распятая в каждом слове нежности, в каждом заботливом жесте, в каждом проявлении любви, о которых тщетно мечтала…
- Айме, дорогая, что ты здесь делала? – ласково упрекнул Ренато.
- Ничего особенного, дорогой. Я вышла наугад подышать свежим воздухом, услышала издалека музыку, увидела блеск костров и приблизилась, но не слишком…
- Это не для тебя, Айме. – Ренато взял ее под руку, скользнув рукой кабальеро по ее коже, чувствуя душой и телом влияние ночи, атмосферы сладостной и дикой земли; движение блестящих и полураздетых тел, видневшихся издалека в самом похотливом танце, и предложил: - Пойдем отсюда, Айме.
- Тебе не нравится смотреть на их танец? Подожди минутку. Ты не знаешь, что означает этот танец? А я знаю. У меня была кормилица негритянка. С самого детства она меня убаюкивала и укачивала таким песнями. Песня первозданная и монотонная со вкусом далеких миров, песня с буйным нравом: песня любви и смерти…
Айме подумала о Хуане со страстным желанием, которое зажгло ей губы, с дрожью, скользнувшей ознобом по коже: Хуан… дикий, как непокорное море, обнимавшее горящий остров, сжимавшее, обволакивавшее его в своих свирепых ласках, словно хотело похоронить, затопить, покончить с ним навсегда, чтобы наконец разбиться об острые скалы или поцеловать его в короткие белые песчаные берега… Хуан, безумец, пират, который ушел, поклявшись, что приедет богатым, чтобы расплатится монетой, заработанной кровью за свой выкуп, заменив один мир на другой…
- Пойдем, Айме, - умолял Ренато нежно и ласково. Его рука нежно сжимала ее талию, губы искали ее губы для сдержанного и нежного поцелуя, нежность, которую она чуть не отклонила, но которую, в конце концов, приняла, закрыв глаза, словно что-то скользнуло, не оставив следа.
Они шли очень близко друг к другу, а за ними шагала Моника таким легким шагом, что под ее ногами не хрустели даже сухие листья, ее распятая душа мучилась, в то же время как голоса негритянские праздника слышались все слабее и слабее, это были те же песни, которые она слышала с колыбели.
- Ты довольна, Айме? – робко спросил Ренато.
- Ну конечно, глупый, разве ты не видишь?
- Мы немедленно поженимся. Моя и твоя мать этого желают. Нет причины, чтобы ждать… Или ты не уверена в своей любви?
- А ты уверен в своей, Ренато? Посмотри, я капризная, не всегда в хорошем настроении. Возможно я буду получать удовольствие от того, что буду иногда злиться. Так я люблю людей…
- В таком случае я должен принимать за любовь твои капризы?
- Естественно. Чем больше я буду от тебя требовать и чем больше тебе мешать, тем я буду сильнее любить тебя. Чем меньше логики ты будешь находить в моих рассуждениях, тем я буду еще больше в тебя влюблена. Но ясно: ты должен меня любить так сильно, чтобы это вынести. Если ты не сходишь по мне с ума…
- Я схожу с ума, Айме! – страстно уверил Ренато.
- Вот за это я тебя и обожаю…
Теперь она бросилась ему на шею, снова и снова ища его губы. Оставив позади густую рощу, они ступали по песчаным тропинкам садов, когда беспокойная тень возникла перед ними со словами извинения:
- Простите, что прерываю…
- Янина! – взорвался раздосадованный Ренато.
- Простите. Сеньора послала меня за вами, чтобы я нашла вас. Гости уходят. Они спрашивают вас… Я должна сказать им, что не нашла вас?
- Вы не должны говорить ложь, - ответил Ренато, с трудом сдерживая плохое настроение. – Идем немедленно и попрощаемся с ними.
Быстрым шагом они направились к дому. Янина смотрела на них мгновение, колеблясь в нерешительности, подняла голову и ее темные глаза различили в темноте фигуру среди темноты. Это была Моника де Мольнар, которая сделала несколько шагов, пока не дошла до каменной скамейки, опустившись на нее без сил и закрыв лицо руками. Без малейшего шума Янина приблизилась к ней и холодно спросила:
- Вам плохо? Вы не можете это выдержать?
- А? Что вы говорите?
- Вы шли за ними… Нет, не нужно этого отрицать, я прекрасно вас видела. Если вам плохо, вам нужно пройти в гостиную. Там также заметили ваше отсутствие… и могут быть пересуды…
- А вам какое до этого дело? – вскипела разъяренная Моника.
- Лично мне, никакого, конечно, - ответила Янина с мягкой иронией. – Я только выполняю свой долг перед спокойствием сеньоры Д`Отремон. Врач запретил ей сильные волнения. Ей нужно жить в покое и чувствовать себя счастливой. В Кампо Реаль может гореть дом, но только чтобы она не узнала об этом. Все я делаю ради этого, и сеньор Ренато это знает. Здесь не важен никто, кроме сеньоры Д`Отремон, понимаете?
Моника выпрямилась, бледная и разъяренная, с ярко блестевшей молнией в глазах. Но перед ее гневом, готовым выплеснуться, метиска покорно склонила голову и искренне предложила:
- В остальном, сеньорита Мольнар, хоть и предполагаю, что вас это не интересует, хочу сказать, что вы можете рассчитывать на мою симпатию и искреннее желание помочь, если когда-нибудь вам это понадобится.
- Никогда я не рассчитывала ни на кого, кроме себя, сеньорита…! – отказалась гневно Моника.
- Просто Янина, - пояснила метиска мягко и покорно. – Я всего лишь доверенная служанка, абсолютно надежная и абсолютно верная сеньоре Д`Отремон. А теперь, с вашего разрешения… Я должна быть со своей хозяйкой, когда гости прощаются.
Моника пылала от гнева, ее слезы высохли, фигура выпрямилась, она вдруг почувствовала себя сильной и гордой, и твердым шагом направилась к каменной лестнице.
- Шесть месяцев – это безумно много, - возразил Ренато.
- Ты думаешь…? – хитро засомневалась Айме.
- Конечно да, и я взываю к мнению наших матерей. Почему мы нам немедленно не начать? Наши имена прочтут в церкви, соберут необходимые бумаги и, когда все будет готово, мы просто поженимся.
- Сколько это займет?
- Я не знаю. Четыре недели, пять, шесть…
- Не более? Но это невозможно, дорогой Ренато. За пять или шесть недель не может быть готово мое приданое невесты. Даже если мы сойдем с ума за шитьем, нам понадобится примерно шесть месяцев, о чем я говорила ранее…
- О приданом невесты не беспокойся, - вмешалась София. – Это был один из моих сюрпризов, и так как подошел случай, лучше, чтобы я вам сказала сразу. Твое приданое невесты самое красивое, о котором можно только лишь мечтать, оно будет здесь ровно в это время: четыре недели, пять, самое большее шесть…
- Мама, дорогая, думаю, что теперь понимаю, - воскликнул Ренато, глубоко довольный.
- Конечно, сынок, - согласилась София. Затем, повысив голос, позвала: - Янина…!
- Вы меня звали, крестная? – спросила метиска, приблизившись.
- Да; принеси книгу, где мы записываем заказы, отправленные во Францию, будь так любезна.
- Да, крестная, немедленно.
Молчаливая, прилежная, быстрая, с той эффективностью, что ее характеризует, и тактичностью, в которой было столько нескромного, Янина поторопилась вложить в руки сеньоры Д`Отремон просимую книгу. Прошло уже несколько дней со дня приезда семьи Мольнар в Кампо Реаль, и они все вместе сидели семейной группой: пылкий Ренато; Айме, прикрывающейся кокетством и жеманством; сеньора Мольнар, скромная, и улыбчивая, пытающаяся сотворить чудо, признавая правоту каждого; бледная, молчаливая, напряженная Моника Мольнар, ловящая каждое слово, каждый жест, как бы следящая за жизнью того маленького мира, в котором господствовала София Д`Отремон со своим вялым больным видом, с притворным снисхождением своего утонченного воспитания…
- Именно так. Заказ был сделан почти месяц назад. – подтвердила София, после того как сверилась с книгой. – В тот же день, когда ты мне говорил об Айме и своей любви к ней.
- Это возможно, мама? – сказал Ренато, приятно удивленный. – Дело в том, что ты угадала мои мысли! Именно этого я и хотел.
- Единственное, что остается матери, любящей своего единственного сына – угадывать его мысли, – заметила София в порыве нежности. Затем, обращаясь к своей будущей невестке, спросила: - И хорошо; Айме, о чем ты задумалась? Уже нет проблемы с твоим приданым. Это была твоя единственная проблема, чтобы ждать шесть месяцев счастливого дня своей свадьбы?
- Возможно, Айме не уверена в своих чувствах, - подсказала Моника, так как не смогла подавить этот порыв.
- Что ты говоришь, Моника? – удивилась София.
- Говорю так, потому что она может сомневаться. Иногда нужно время, чтобы осознать свою ошибку… - мягко намекнула Моника.
- Ты совершенно ошибаешься! – взорвалась Айме агрессивно. – В моих чувствах нет сомнений. Ни у меня, ни у Ренато. И для того, чтобы ты не толковала вещи по-своему, я решила сейчас: мы поженимся, когда ты хочешь, Ренато, когда ты хочешь! Через пять недель? Хорошо, через пять недель я буду твоей женой!
Со сверкающими зрачками, как у кошки, готовой прыгнуть, чтобы бороться всеми силами, ответила Айме на слова Моники, в тот момент, когда пронеслось грозное дуновение над семейным собранием. София Д`Отремон смотрела на нее удивленно и растерянно; Янина сделала шаг, словно собиралась поддержать ее, в то время как побледневший от гнева Ренато с усилием сдерживался, а Каталине Мольнар удалось наконец-то произнести слова, которые от ужаса застряли в горле:
- Моника, Моника, ты сошла с ума, дочка? Почему ты так говоришь?
- Разве не потому что меня ненавидит? – не могла сдерживаться Айме. – Она ненавидит меня, она питает ко мне отвращение!
- Мне кажется, никто из них не знает, что говорит, - примирительно вмешалась София. – Они разгорячились безо всякой причины. Конечно же, Моника поддалась порыву.
- Думаю, ты должна объяснится со своей сестрой, Моника, - посоветовал Ренато категорично и сурово.
Моника не могла больше выносить напряжение, полностью овладевшее ею, и не сказав ни слова, бегом удалилась.
- Моника! Моника! – позвал Ренато, глубоко пораженный.
- Не ходи за ней, Ренато. Не обращай на нее внимания. Разве недостаточно того, что есть я, готовая радовать тебя? Оставь ее… оставь…!
- Твоя невеста права, сын мой. Послушай, и займись ей, ведь она очень огорчена несдержанностью своей сестры.
- Я хочу всем напомнить, что Моника больна, и более всего нервами. – вступилась Каталина с благородным усердием уменьшить важность этого столь неприятного поступка. – Уверена, она не хотела говорить того, что сказала. Но бедняжка плоха: не ест, не спит…
- Вы обязательно должны были пойти к ней, Каталина, и сказать то, что уместно. Конечно, не слишком сурово, - снисходительно посоветовала София. – В самом деле, ваша красивая дочь не выглядит здоровой, а наша обожаемая Айме заставила себя слишком упрашивать. Не кажется ли тебе, дочка, что кроме своей грубости, твоя сестра сделала хорошо, что ты наконец решилась?
Айме сделала усилие, чтобы сдержаться и улыбнуться, вернув себе ангельскую маску, которую она снимала на мгновение своего гнева, и с ложной скромностью ответила:
- Я решилась, донья София. Мы спорили только о дате. Я так счастлива, будучи невестой Ренато и больше ничего не хочу.
- Цветы красивы, но давать плоды – это природное назначение дерева. Помолвка – это как весна. Ты еще ребенок, чтобы понимать некоторые вещи. Тем не менее, подумай, что я больна и не молода, и что последнее мое желание – укачать на руках внука. Пусть эта свадьба будет как можно скорее…
Ренато взял в свои руки ладони Айме, но не улыбался. Он смотрел на нее серьезно и проницательно, как будто хотел проникнуть до самых потаенных ее мыслей, впервые находя загадку в душе этой женщины, с которой отождествлял все свое счастье. Но это был не вопрос, а обещание, соскользнувшее наконец с его губ:
- Я буду жить ради того, чтобы сделать тебя счастливой, Айме.
В маленькой церкви Кампо Реаль со сложенными руками и склоненной головой, на коленях перед возвышающимся распятием, Моника тщетно искала слова для молитвы, но не находила их. Она лишь возносила свои скорбные и мятежные мысли: