Ликвидация - Бондаренко Вячеслав Васильевич 6 стр.


— Так ты доехал до военных прокуроров? И шо они?

Но сбить Гоцмана с темы было не так-то легко. Особенно когда на него накатывало. А сейчас, похоже, накатило.

— Мне дико интересно, с чего ты живешь? Нигде не работаешь, цельные дни болтаешься за нами…

— Я болтаюсь? — сплюнул Фима. — А кто Сеньку Шалого расколол? Кто схрон с военными шмотками нарыл?!

— Хочешь помочь нам — шагай в постовые, — пожал плечами Гоцман. — Годик отстоишь, потом поговорим за перевод в УГРО…

— Шо? Я?! —– взвился от негодования Фима. — В уличные попки?!

— А шо? — снова пожал плечами Гоцман. — Я год был на подхвате поначалу…

Но теперь понесло уже Фиму. Он замер посреди тротуара, уперев руки в боки, так что прохожим приходилось обтекать его, как реке — утес.

— Нет, мне это нравится! Я стою в кокарде у всей Одессы на глазах? И это униженье предлагает мне мой лучший друг! Мой бывший лучший друг!..

Отбив на месте замысловатую чечетку от переполнявших его плохих чувств, Фима с независимым видом двинулся дальше. Гоцман осторожно взял его за рукав:

— Ну что ты сразу дергаться начал? Я говорю: как вариант…

— Давид Гоцман, кидайтесь головой в навоз! — отбрил Фима, сбрасывая руку. — Я вас не знаю. Мне неинтересно ходить с вами по одной Одессе.

— Фима, ты говоришь обидно, — покачал головой Гоцман.

Через полминуты Фима, вздохнув, умерил шаг. Они снова шли рядом, не глядя друг на друга.

— Я к Марку, — наконец обронил Гоцман. — Вместе?

— Не, — после паузы мотнул головой Фима налево, в подворотню. — Я тудой.

— Так ближе, — махнул рукой вдоль улицы Гоцман. В ответ Фима молча свернул в подворотню и, не оборачиваясь, вскинул на прощанье руку:

— Иди как хочешь…

И еще на одни руки смотрел Давид. Не было в них ни красоты рук судмедэксперта Арсенина, ни суетливой нервозности рук Омельянчука. Больные то были руки, сильные и привычные к бою, но давно больные. Трясущиеся пальцы Марка осторожно вынимали по одному из картонных уголков альбома пожелтевшие фотоснимки, ласково ощупывали каждый и передавали Гоцману.

— Я его с утра умыла, — всплыл откуда-то голос Гали, молодой, но уже наплакавшейся в этой веселой жизни хохлушки. — Зробила кашку с чечевицы — не ист. Яичко отварила — ни в какую… Шо ж такое? Горячо? Мотае головой. Чаю? Ни…

Давид внимательно разглядывал старые снимки. Вот Марк в длинных черных купальных трусах — улыбается во весь рот. Еще бы, такие барышни рядом. И подпись:

«Ялта, Рабочий Уголок. Привет из Крыма! 1928 год»… Вот Марк в новеньком френче и бриджах, на голове пилотка, в петлицах три «кубаря» — старший лейтенант. За его спиной ребрастый металлический бок ТБ-3… А вот он в летном комбинезоне, в обнимку с двумя смуглыми горбоносыми парнями. Все трое смеются. Испания, 1937-й.

— Кто?.. — Согнутый палец Марка постучал по очередному снимку.

— Это ты, Марк, — тихо ответил Гоцман. — Вернулся из Германии…

Сгорбленный, в ветхом кресле, бритый наголо Марк мучительно пытался что-то вспомнить, глядя на собственное изображение. В распахнутое окно первого этажа доносился визг девчонок, игравших во дворе в салки. На низком подоконнике боком сидел Фима, делая вид, будто ему все равно, хотя ему было не все равно.

— Потом смотрю — пийшов, пийшов… — продолжила Галя, глядя куда-то на стену. — Шо-то шукае. Пусть себе. Хожу ж за ним. Знайшов зубную щетку!.. Я порошок достала. Пийшов, почистив зубы…

— Сам?! — удивился и обрадовался Гоцман.

— Сам, — счастливо всхлипнула Галя. — Погуляли с ним по парку… Побачив птичку, та й засмеявся!..

Марк вдруг задергался в кресле, резко встал, опираясь на подлокотники. Альбом соскользнул вниз, кипа фотографий разъехалась по полу. Гоцман и Галя начали подбирать их. А Марк тихим, неверным шагом приблизился к стене, шевеля губами, уставился на снимки, забранные в рамки и украшавшие собой старые обои.

Разные то были снимки. На одном молодые Марк, Фима и Давид. На других — рядом с Давидом красивая молодая женщина. На маленькой карточке — Давид держит на руках девочку…

— А со Слободки шо, не приходили? — Гоцман, кряхтя, разогнулся, спрятал в альбом подобранные с полу фотографии.

— Приходили, — вздохнула Галя, сидя на корточках. — Посмотрели. Казали, забрать можем, но лечить не будем. У них тама переполнение… А врачей нема, лекарств нема. То, кажуть, тут хоть я хожу, а там же ж никого нема. Одни скаженные. Так дома, кажуть, лучше.

— Ты слышал, шо Галя сказала за Слободку? — обернулся Гоцман к Фиме.

— Можно поехать, начистить морды этим коновалам, — пожал тот плечами, по-прежнему глядя во двор. — Но толку так и не будет. У них же всех профессоров пересажали… Надо до Арсенина пойти. Он же ж военврач, за контузии в курсе.

— У мене е брошка мамина, — встрепенулась Галя, поднимаясь с пола со стопкой снимков в руке. — Я б товарищу военврачу и заплатила б…

Гоцман засмеялся:

— Ты, Галя, брошку до свадьбы береги. Марка вылечим, сыграем свадьбу…

Продолжать он не стал, потому что обернулся на крик Фимы. А тот, разом перемахнув через подоконник, птицей кинулся к Марку, который спокойно сидел у стола и деловито резал ножницами продуктовые карточки.

Гоцман осторожно разжал его ладонь, отобрал ножницы. Марк сперва не давался, но потом утихомирился и начал тонко, обиженно всхлипывать.

— Ой, Марк, шо ж ты зробил?! — рыдала Галя. — Тут же на мисяц! Мы ж теперь без хлеба…

— Галя, Галочка, — приобнял ее за плечи Фима, — та не делай ты горе с пустяка… Склею я вам эти карточки! Будут как новые, и даже лучше…

Гоцман, осторожно утиравший платком слезы Марку, сунул руку в карман, выгреб оттуда все, что было — несколько смятых, замусоленных красных червонцев, вложил в трясущуюся Галину ладонь и мягко пресек попытку вернуть деньги.

— Завтра-послезавтра получу паек и принесу, — пробурчал он. — Ша! Сопли прекратили.

Фима аккуратно запихивал в карман пиджака обрезки карточек. Под угрюмым взглядом Гоцмана он всплеснул руками и убедительно произнес:

— Склеить — это ж пара пустяков!

— Склеишь и мне покажешь…

— Дава! — с упреком вздохнул Фима. — И шо ты всю дорогу себе думаешь?! Я уже не помню, как шуршит чужой карман…

По ночному пустырю с одной, да и то затененной, фарой осторожно пробиралась крытая брезентом трехтонка. Ее то и дело качало на ухабах. Мотор завывал, одолевая трудную дорогу. Да и не было тут по большому счету никакой дороги…

— Похоже, сюда, — прошептал один из постовых, длинный чернявый парень с двумя лычками на синих погонах. — Давай гаси костер… Быстро!

Недовольно зашипев, скромный костерок у схрона растаял дымом в летнем небе. Оба милиционера, подхватив оружие, взбежали по склону чуть повыше и скрылись за камнями.

Грузовик между тем буксовал недалеко от схрона — заднее колесо угодило в присыпанную битым кирпичом и щебнем воронку. Наконец двигатель взревел на пределе сил, и машина вырвалась из ловушки.

Вой мотора разбудил спавшего в развалинах Мишку Карася. Прищурив припухшие со сна глаза, пацан с любопытством глазел на автомобиль, неизвестно для чего заехавший сюда в такое время.

ЗИС между тем описал неспешный круг у входа в схрон и остановился так, что свет одинокой фары упал на дверь. Мотор смолк, смачно хлопнула дверца кабины. Оттуда появился стройный, подтянутый офицер с кобурой на поясе. Вглядевшись, Мишка различил на погонах четыре звездочки.

Офицер между тем неторопливо подошел к дымящим остаткам костерка, поворошил носком сапога тлеющие угли. Крикнул негромко:

— Есть кто-нибудь?

Не услышав ответа, он пожал плечами, направился ко входу в схрон. И замер, остановленный хлестким окриком из-за камней:

— Стоять! Ходу нет!

— Кто здесь?

— Уголовный розыск! — хрипло ответил чернявый младший сержант, подтягивая автомат поближе. — Предъявите документы!

— Да мы с дороги сбились, — спокойно пояснил капитан и начал подниматься вверх.

— Стоять! — заорал старший по посту. — Стреляю! Документы!

Во тьме раздался четкий щелчок. Затаивший дыхание Мишка Карась, с которого давным-давно слетел сон, отлично знал этот звук: так ППШ переключают с режима одиночного огня на автоматический.

— Ты оттуда смотреть будешь? — В голосе капитана слышалась издевка. — Или подойдешь?..

Милиционеры переглянулись, не зная, что делать. Наконец младший сержант скомандовал:

— Оружие на землю! Приготовить документы!

— Ага! Щас! — засмеялся капитан. — Ты свои покажи…

От волнения и интереса Мишке страшно хотелось курить, тем более что подаренная Гоцманом папироса до сих пор ждала своего часа. Но он боялся пошевелиться, чтобы не привлечь внимания странных ночных гостей, да и мусоров тоже.

— Я капитан Советской армии. — Голос неожиданного гостя налился металлом. — Если есть вопросы — подойдите!

Из-за камней вырвались два неуверенных луча карманных фонариков, скрестились на капитанских погонах, пробежались по фуражке и кобуре, ненадолго задержались на лице.

— Руки поднимите, — раздался голос младшего сержанта, уже не такой уверенный, как вначале.

— Щ-щас! — повторил капитан с прежней издевательской интонацией. — Приказываю подойти!

Судорожно сглотнув, Мишка Карась увидел, как офицер складывает за спиной кисти рук и делает пальцами быстрый непонятный знак. В ту же минуту через задний борт грузовика, даже не зашуршав брезентом, ловко перевалился человек, сжимавший в руках вещь, тоже отлично знакомую Мишке, — немецкий «шмайссер».

Между тем младший сержант, стуча сапогами по развалинам и отчетливо белея в ночи летней гимнастеркой, приблизился к офицеру. В одной руке он держал раскрытое удостоверение, в другой — фонарик, направив его луч на фотокарточку и печать.

— Вот наши документы…

В ответ капитан молниеносно вырвал из кобуры «парабеллум», на взбросе руки ладонью передернул затвор, и выстрел в упор отшвырнул младшего сержанта на несколько метров…

Человек со «шмайссером», прячась за крылом грузовика, полоснул по второму постовому короткой очередью. Тот, стремительно нырнув за камень, ответил беспорядочной пальбой. К бою присоединился и водитель грузовика — выскочив из кабины, он послал в сторону милиционера несколько пуль из нагана.

Мишка, разинув рот и напрочь обо всем забыв, смотрел на вспышки выстрелов, рвущие ночь в клочья. Красиво это было и громко — эхо, живущее в руинах, усиливало грохот, — похоже на летнюю грозу, только уж очень непонятно. Не доводилось Мишке раньше видеть, чтобы армейские офицеры среди ночи палили в ментов…

Бой между тем был кончен. Автоматная очередь зацепила второго постового. Капитан, жестко сжав губы, остановился над раненым, и Мишка увидел, как «парабеллум» в его руке трижды плюнул огнем. Потом он вернулся к убитому младшему сержанту и выстрелил ему в голову.

Быстрой тенью, не оборачиваясь, ступая настолько легко, насколько могли его босые сбитые ноги, Мишка бегом понесся подальше от этого страшного места…

Глава четвертая

Огромные, обитые железом ворота, ведущие на территорию морского порта, были накрепко заперты. Неподалеку всхлипывало жалобно море. Сердце у Мишки от быстрого бега колотилось уже в горле.

Попробовав для очистки совести потрясти решетку, он вздохнул и, подпрыгнув, уцепился за холодную железную крестовину. Тотчас раздался собачий лай. Огромная дымчатая овчарка, жутко оскалив зубы, вырвалась из тьмы и бросилась на ворота, защищая свою территорию.

— Э-эй! — в отчаянии закричал Мишка, проворно соскочив с решетки. — Кто-нибудь! Эй!..

Собаки разошлись не на шутку. К дымчатой овчарке присоединились не меньше четырех других псов. За их сиплым лаем голос пацана был еле слышен.

— Э-э-эй!.. — Мишка подхватил валявшуюся на земле палку и заколотил ею по дубовой бочке с водой, стоявшей у ворот. — Там фашисты наших убивают!!!

— Я т-тебе поору, паразит! — заспанным голосом отозвался наконец хромоногий сторож с дробовиком в руках. Он недовольно жмурился и сонно хлопал глазами. — Я тебе зараз поору!

— Мне позвонить надо! — с трудом справляясь с дыханием, выговорил Мишка.

— А дроба хочешь? — язвительно осведомился сторож, для убедительности показывая ружье.

— Там фашисты охрану расстреляли…

По-видимому, тон был выбран верно, потому что помятое лицо сторожа посерьезнело. Загремели засовы, тяжеленная створка ворот слегка приоткрылась, пропуская пацана. Овчарка, которую сторож держал за ошейник, бешено билась в его сильной руке, с ненавистью глядя на Мишку. Остальные собаки притихли, подчинившись повелительному свисту хозяина.

— Телефон тама, — кивнул сторож на будку. — Только не бежи, а то разорвут…

Перед зданием Одесского УГРО грели двигатели в ночи две легковые машины — эмка и «Опель-Адмирал».

В свете фар плясала на дороге пыль, поднятая сапогами милиционеров. Окна соседних домов оставались безжизненными — окрестные жильцы давно привыкли и к неудобным соседям, и к тому, что в городе Одессе неспокойно… Разве что тощий драный кот с независимым видом свернул с пыльной мостовой на тротуар, вымощенный плитами итальянской синей лавы. Кот по-разбойничьи сверкнул желтым глазом и сиганул в незапертое окно полуподвала…

— Вызывай комендантскую роту! — выплеснуло на сонную улицу голос Лехи Якименко. — Бикицер! Требуй подкрепления! Жду у старых ворот порта…

— Есть, товарищ капитан! — заполошенно отозвался дежурный, кидаясь к телефону.

Выбежав на улицу, Якименко сунулся головой в окошко «Опеля»:

— Васек, гони до Давы Марковича! Он дома! Скажи, хлопцев у схрона постреляли. Встречаемся у старых ворот…

Последнюю фразу Якименко прокричал уже вслед взвившемуся по улице столбу пыли: Васька Соболь, лучший водитель управления, взял с места так, будто в его распоряжении была не видавшая виды трофейная легковушка, а самый что ни на есть новейший отечественный ЗИС-110.

— Давай! — махнул рукой шоферу эмки Якименко и на ходу прыгнул на подножку тяжело взревевшей машины…

— Чекан, уходим!.. — выдохнул Толя Живчик, тыча пальцем в далекий неясный свет, ползущий в темноте в сторону развалин. — Едут!..

— Последнее? — спокойно осведомился Чекан у Эвы Радзакиса, появившегося из схрона с кипой обмундирования в руках.

— Угу, — пропыхтел тот, сваливая охапку одежды в кузов грузовика.

— Ну, вот и добре…

Мотор машины натужно взвыл. Радзакис швырнул в помещение мощную противотанковую гранату и уже на ходу перевалился через задний борт кузова. Под землей глухо громыхнул взрыв…

Старенькая, еще довоенная, прошедшая все фронты и трижды менявшая цвет эмка тяжело приседала на ухабах. Водителю и сидевшему рядом Лехе Якименко слепила глаза фара рвущейся навстречу машины. Это был грузовик, трехтонный ЗИС, и шел он, несмотря на отсутствие дороги, на большой скорости.

Водитель вопросительно глянул на капитана.

— Тормози, — процедил тот, когда до встречного лихача оставалось метров пятьдесят, не больше.

Душераздирающе завыли старые тормоза. Тишак, сидевший на заднем сиденье, с руганью повалился на спинку переднего, а Якименко, сжимая в руке ТТ, распахнул дверцу и выскользнул на подножку машины.

Этот маневр не укрылся от внимания встречного грузовика. За рулем там, видать, был опытный шофер — одинокая фара трехтонки описала крутую дугу, выхватив из тьмы окружающие руины. Даже не шестым, а каким-то шестнадцатым чувством, никогда его не подводившим, Якименко понял, что нужно прыгать с подножки, и покатился в пыль за секунду до того, как резкая очередь из «шмайссера» вдребезги разнесла лобовое стекло эмки и прошила ее распахнутую дверцу…

«Ах ты черт… Ах ты черт… — только эти простые слова крутились в Лехиной голове. Прыгнул он неудачно, во рту было полно пыли, но пистолет словно прирос к руке, а это в сложившейся ситуации было главное… — Ах ты черт…»

Попасть в кого бы то ни было ночью, из положения лежа, с глазами и ртом, забитыми пылью, было почти нереально, но он явно попал, потому что там, в кузове, вскрикнули. И автомат молчал, не лаял больше… Но водитель бандитов, не растерявшись, дал газу. Фары эмки осветили стремительно удаляющийся кузов.

Назад Дальше