Чувствую, как начинаю потеть, и быстро говорю:
– Ты должен знать, что я написала это письмо очень-очень давно.
– Хорошо.
– Много лет назад. Миллион лет назад. Я даже не помню, что именно написала. – «Вблизи твое лицо было не просто симпатичным, а прекрасным». – Серьезно, это письмо времен средней школы. Я даже не знаю, кто бы мог его отправить. Можно взглянуть? – Я тянусь за письмом, стараясь оставаться спокойной и не показывать отчаяния, лишь простое небрежное спокойствие.
Питер колеблется, а затем одаривает меня своей идеальной улыбкой.
– Не-а, хочу оставить его себе. Никогда раньше не получал подобных писем.
Я бросаюсь вперед и быстро, словно кошка, выхватываю письмо из его руки.
Питер смеется и поднимает руки, сдаваясь.
– Ладно, хорошо, забирай. Боже.
– Спасибо. – Я начинаю пятиться от него. Бумага дрожит в моей руке.
– Постой, – колеблется он. – Слушай, я не хотел красть твой первый поцелуй и все такое. Это не входило в мои планы…
Я перебиваю его таким фальшивым смехом, который даже мне самой кажется безумным. Народ оборачивается и смотрит на нас.
– Извинения приняты! Древняя история! – А затем даю деру. И всю дорогу до женской раздевалки я бегу быстрее, чем когда-либо в своей жизни.
Как такое вообще могло произойти?
Опускаюсь на пол. Мне и раньше снилось, что я приходила в школу голой. Или в сочетании: приходила-в-школу-голой-забыв-подготовиться-к-экзамену-на-урок-на-который-никогда-не-записывалась. Или так: обнаженная-на-экзамене-и-некто-пытается-меня-убить. Короче, в бесконечных вариациях.
А сейчас мне ничего больше не остается, кроме как вытащить из конверта письмо и прочитать его.
Дорогой Питер К.,
Во-первых, я отказываюсь звать тебя Кавински. Ты считаешь себя таким крутым, называясь по фамилии. Так вот, чтобы ты знал, Кавински идеально подходит для старика с длинной седой бородой.
Знал ли ты, целуя меня, что я в тебя влюблюсь? Иногда я думаю, что да. Определенно – да. И знаешь почему? Потому что ты думаешь, Питер, что ВСЕ тебя любят. И вот это я ненавижу в тебе больше всего. А самое ужасное, тебя действительно все любят. В том числе и я. Люби ла . Но больше не люблю.
Вот все твои наихудшие качества:
– Ты рыгаешь и не извиняешься. Просто полагая, что все сочтут это очаровательным. А если нет, то тебя это не заботит, верно? Так вот, это вовсе не так! На самом деле, тебя это волнует. Ты беспокоишься о том, что думают о тебе люди.
– Ты всегда забираешь последний кусочек пиццы. И никогда не спрашиваешь, хочет ли кто-то еще. Это грубо!
– Ты во всем хорош. Слишком хорош. Мог бы дать шанс и другим парням проявить себя, но ты никогда этого не делаешь.
– Ты поцеловал меня просто так, без причины. Хотя я знала, что тебе нравится Джен, и ты знал, что тебе она нравится, да и сама Джен была в курсе. Но ты все равно это сделал. Просто потому, что мог. И мне действительно хочется знать: почему ты сделал это со мной? Мой первый поцелуй должен был быть чем-то особенным. Я читала про это, про то, что должна была при этом почувствовать: фейерверки, разряды молний и шум волн, грохочущих в ушах. У меня же не было ничего подобного. Благодаря тебе он был настолько неособенным, насколько вообще может быть первый поцелуй.
Но самое ужасное, что этот дурацкий, ничего не значащий поцелуй заставил меня начать влюбляться в тебя. Ты мне никогда не нравился. Я никогда даже не думала о тебе до этого. Джен всегда говорила, что ты самый красивый мальчик в нашем классе, и я соглашалась, ведь так оно и было. Но я по-прежнему не видела твоего очарования. У множества людей привлекательная внешность. Но это не делает их интересными, интригующими или классными.
Может быть, ты именно поэтому поцеловал меня. Чтобы установить мысленную власть надо мной, заставить взглянуть на тебя по-другому. Знаешь, что? Это сработало. Твоя маленькая уловка удалась. Я тебя заметила. Вблизи твое лицо было не просто симпатичным, а прекрасным. Как много красивых парней ты когда-либо видел? Для меня же был только один. Ты. Думаю, это благодаря твоим ресницам. У тебя действительно длинные ресницы. Несправедливо длинные.
Хотя ты этого не заслуживаешь, так и быть, я перечислю все, что мне в тебе нравится(лось):
– Однажды на естествознании, когда никто не желал быть напарником Джеффри Саттлмана, поскольку от него пахло потом, ты вызвался добровольцем, словно в этом не было ничего особенного. После этого случая все внезапно решили, что Джеффри не так уж плох.
– Ты до сих пор в хоре, хотя все остальные ребята теперь перешли в группу или оркестр. Ты даже сольно поешь. Танцуешь, и при этом не стесняешься.
– Среди всех ребят ты вырос самым последним. Теперь же ты самый высокий из всех, словно заслужил это. Однако даже когда ты был низеньким, никого это не волновало – девочкам ты и так нравился, а мальчишки всегда выбирали тебя первым для игры в баскетбол на физкультуре.
После твоего поцелуя, ты мне нравился до конца седьмого класса и большую часть восьмого. Было нелегко видеть тебя с Джен, держащимся за руки, целующимися на автобусном кольце. Наверное, с тобой она чувствовала себя особенной. Потому что в этом твой талант, верно? Ты заставляешь людей чувствовать себя особенными.
Знаешь, каково это – любить кого-то настолько сильно, что становится больно, и знать, что он никогда не почувствуют того же? Наверное, нет. Людям вроде тебя не приходится страдать от подобных вещей. После того, как Джен переехала, и мы перестали дружить, мне стало легче. По крайней мере, не приходилось больше выслушивать завораживающие рассказы о тебе.
Теперь же, когда год подходит к концу, я точно знаю, что переболела тобой. У меня выработался к тебе иммунитет, Питер. И я с гордостью могу сказать, что я единственная девушка в этой школе, которая больше не восприимчива к чарам Питера Кавински. И все потому, что я получила очень сильную дозу тебя в седьмом классе и в большей части восьмого. Теперь мне больше никогда не придется беспокоиться о том, чтобы «подхватить» тебя снова. Какое облегчение! Бьюсь об заклад, если бы мне когда-нибудь пришлось поцеловать тебя еще раз, то я бы определенно что-нибудь подхватила. Но это была бы не любовь. А венерическое заболевание!
Лара Джин Сонг
17
Если бы я могла залезть в какую-нибудь дыру и удобно устроиться в ней, прожив там остаток своих дней, я бы так и сделала.
Ну зачем мне нужно было писать о том поцелуе? Зачем?
Я до сих пор отчетливо помню тот день в доме Амброуза Макларена. Мы расположились в подвале, в котором пахло плесенью и стиральным порошком. На мне были белые шорты и сине-белый коротенький топик с вышивкой, который я стащила из гардероба Марго. Я еще тогда впервые надела бюстгальтер без бретелек, который одолжила у Крис, и мне приходилось постоянно его поправлять, потому что в нем я чувствовала себя некомфортно.
Это была одна из наших совместных (мальчики-девочки) вечерних тусовок в выходные. Все было так необычно, поскольку четко ощущалось преднамеренность происходящего. Не так, как когда зависаешь после школы у Элли дома, где соседские мальчишки ошиваются с ее братом-близнецом. Не так, как когда собираешься к игровым автоматам в торговый центр, зная, что есть вероятность натолкнуться на ребят. Здесь все было спланировано: место сбора, ношение специального бюстгальтера, и все в субботний вечер. Никаких родителей, только мы в суперприватном подвале Джона. Предполагалось, что старший брат Джона должен присматривать за нами, но Джон заплатил ему десять долларов, чтобы тот остался в своей комнате.
Не то чтобы произошло что-то интересное, например, игра экспромтом в «бутылочку» или «семь минут на небесах» – для такого развития событий мы, девочки, вооружились жвачкой и блеском для губ. Мальчишки просто играли в видеоигры, а мы наблюдали, играя на своих телефонах и перешептываясь. А потом родители забрали народ по домам, и это было невероятным разочарованием, поскольку так и не произошло ничего особенного. Мне же было обидно не потому, что мне кто-то нравился, а потому, что мне хотелось романтики и драмы, и я надеялась, что с кем-то случится нечто захватывающее.
И это нечто действительно произошло.
Со мной!
Мы с Питером остались внизу одни, только нас еще не забрали. Мы сидели на диване. Я писала папе сообщения типа «Где тыыыы?». Питер играл в игру на своем телефоне.
И вдруг он сказал:
– Твои волосы пахнут кокосом.
А сидели мы на достаточном расстоянии друг от друга, поэтому я спросила:
– Правда? Ты что, чувствуешь запах даже оттуда?
Он быстро пододвинулся поближе и втянул воздух через нос.
– Да. Напоминает о Гавайях или что-то в этом роде.
– Спасибо! – ответила я. Я не была на сто процентов уверена, что это был комплимент, но звучало достаточно похоже, чтобы сказать спасибо. – Я поочередно меняю этот кокосовый и детский шампунь сестры, чтобы поэкспериментировать, который из них делает мои волосы мягче…
И тут Питер Кавински наклонился и поцеловал меня. Я была потрясена.
Я вообще никогда не думала о нем до этого поцелуя. Он был слишком красивым, слишком привлекательным. Вообще не мой тип парней. Но после этого поцелуя, он стал единственным, о ком я могла думать в течение нескольких последующих месяцев.
***
А что, если Питер – это только начало? Что, если… что, если разосланы все мои письма?
Джону Амброузу Макларену. Кенни из лагеря. Лукасу Крапфу…
Джошу.
О Боже, Джош.
Вскакиваю с пола. Я должна найти эту коробку. Должна найти эти письма.
Возвращаюсь на стадион. Крис нигде не видно, скорее всего, курит за спортплощадкой. Направляюсь прямо к тренеру, который сидит на трибунах, уткнувшись в телефон.
– Что-то меня тошнит, – хнычу я, сгибаясь и обхватывая руками живот. – Пожалуйста, можно мне пойти в медпункт?
Тренер едва отрывает взгляд от своего телефона.
– Конечно.
Как только я оказываюсь вне его поля зрения, начинаю бежать изо всех сил. Физкультура – мой последний урок сегодня, да и дом всего лишь в нескольких милях от школы. Я бегу словно ветер. Не думаю, что когда-либо в своей жизни бежала столь быстро, и, вероятно, этот рекорд я уже никогда не побью. Я мчусь настолько усердно, что мне приходится пару раз остановиться, поскольку кажется, меня действительно может стошнить. А потом вспоминаю письма и Джоша, и «вблизи твое лицо было не просто симпатичным, а прекрасным», стартую и снова бегу.
Добравшись до дома, сразу же мчусь наверх и захожу в гардеробную за бирюзовой коробкой из-под шляпы. И не нахожу ее на верхней полке, где она обычно лежит. Также ее нет на полу и за кипой настольных игр. Ее нигде нет. Встаю на четвереньки и начинаю копаться в груде свитеров, обувных коробок, принадлежностей для рукоделия, даже заглядываю в места, где ее точно не может быть, поскольку эта коробка из-под шляпы слишком большая для таких мест. Ее нигде нет.
Грохаюсь на пол. Это просто фильм ужасов. Моя жизнь превратилась в триллер.
Возле меня звонит телефон. И, конечно же, это Джош.
«Ты где? Тебя подвезла до дома Крис?»
Отключаю телефон, спускаюсь на кухню и звоню Марго на домашний. У меня по-прежнему первый импульс – обратиться к старшей сестре, когда все становится плохо. Я просто промолчу про часть с Джошем и сосредоточусь на Питере. Она знает, что делать, Марго всегда знает, что делать.
«Я готова взорваться, Гоу-гоу. Я так по тебе скучаю, без тебя в моей жизни все вверх дном».
Когда сестра поднимает трубку, сонно отвечая, я понимаю, что разбудила ее.
– Ты спала? – спрашиваю я.
– Нет. Я просто прилегла, – врет она.
– Нет спала! Гоу-гоу, там ведь еще и десяти нет! Постой, или есть? Я снова неправильно посчитала?
– Нет, все верно. Я просто сильно устала. С пяти часов на ногах, потому что…– она замолкает. – Что случилось?
Я колеблюсь. Может быть, лучше не обременять Марго всем этим. Она ведь только поступила в колледж – это то, ради чего она столько трудилась, ее сбывшаяся мечта. Она должна веселиться, а не переживать из-за того, как обстоят дела дома. Кроме того, что мне ей сказать? «Я написала кучу любовных писем, и их разослали, а одно из них, между прочим, адресовано твоему парню»?
– Все в порядке, – отвечаю я, поступая так, как поступила бы Марго, то есть принимаю всю ответственность на себя.
– И все-таки, – зевает Марго. – Расскажи мне.
– Ложись спать, Гоу-гоу.
– Хорошо, – говорит сестра, снова зевая.
Кладу трубку и делаю себе десерт: прямо в коробку со сливочным мороженым добавляю шоколадный соус, взбитые сливки и измельченные орехи. Все как полагается. Забираю с собой в комнату и ем лежа. Это мое лекарство, и я съедаю все до последней ложечки.
18
Когда я просыпаюсь, Китти уже стоит у моей кровати.
– Твои простыни все в мороженом, – сообщает она мне.
Издавая приглушенный стон, я переворачиваюсь на другой бок.
– Китти, поверь, это наименьшая из моих сегодняшних проблем.
– Папа интересуется, что ты хочешь на ужин: курицу или гамбургер. Лично я голосую за курицу.
Моментально сажусь в кровати. Папа дома! Может быть, он что-нибудь знает. Ведь он был так увлечен уборкой и избавлением от ненужных вещей. Возможно, он тайком спрятал мою коробку в какое-нибудь безопасное место, а письмо Питера просто по несчастной случайности было отправлено?!
Вскакиваю с кровати и несусь вниз; сердце бешено колотится в груди. Папа в кабинете читает толстенную книгу о картинах Одюбона.
– Пап, ты видел мою коробку из-под шляпы? – выпаливаю я на одном дыхании.
Отец переводит взгляд на меня, но по растерянному выражению его лица, я могу определить, что он все еще с птицами Одюбона. И не замечает моего возбужденного состояния.
– Какая коробка?
– Моя бирюзовая коробка из-под шляпы, которую подарила мне мама!
– Ах, эта… – произносит он, по-прежнему выглядя озадаченным, затем снимает очки. – Не знаю. Возможно, ее постигла та же учесть, что и твои ролики.
– Что это значит? О чем ты вообще говоришь?
– «Гудвилл». Есть небольшая вероятность, что я отнес ее в «Гудвилл». – Когда я ахаю, папа начинает оправдываться: – Те ролики даже больше не налезали на тебя. Они просто пылились в шкафу!
Я оседаю на пол.
– Они были розовые, к тому же винтажные, я берегла их для Китти… Но дело не в этом. Меня не волнуют ролики. Меня волнует моя коробка! Ты даже не представляешь, что ты наделал!
Папа встает и пытается поднять меня с пола, но я сопротивляюсь и плюхаюсь на спину как золотая рыбка.
– Лара Джин, я даже не знал, что избавился от нее. Ну же, давай хорошенько посмотрим дома, ладно? Не надо пока паниковать.
– Она могла быть только в одном месте, и ее там нет. Она пропала.
– Тогда завтра по дороге на работу я заскочу проверить «Гудвилл», – заверяет папа, присаживаясь рядышком на корточки. Он смотрит на меня таким сочувствующим, но в то же время негодующим и удивленным взглядом, словно говорит: «Как так получилось, что мое здравое и разумное ДНК создало такую безумную дочь?».
– Поздно. Слишком поздно. В этом нет смысла.
– Что такого важного было в той коробке?
Я чувствую, как пломбир свертывается комочком в моем животе и подступает к горлу. Уже второй раз за день у меня появляется ощущение, что меня вот-вот стошнит.