– В сабли, братцы!
Казаки сцепились с драгунами на саблях, не задумываясь, что на каждого из них пришлось по пять конников…
Бой длился недолго. Всех казаков порубили. Яков успел уложить причитавшихся на его долю пятерых напавших, но шестой раскроил ему голову. Другие казаки полегли, прихватив с собой кто двоих, кто троих драгун…
Убавленный на треть отряд Ильина с ужасом взирал на результаты резни. Сам Ильин, перепачканный, трясущийся, громко сказал:
– Вот так им, ворам, за ихний разбой и воровство!.. Что творят – уже грамоты поддельные носют!.. Бросьте их здесь. У них сообщники, наверно, недалеко… Пусть полюбуются!
Про себя подумал: «Всегда сказать можно, мол, других бил, а этих не я. Мало их в этих местах шляется. Поди докажи… Они сами, мол, начали.»
Отобранную потемкинскую грамоту он порвал и бросил в горящий костер. Пламя вспыхнуло, весенний ветерок рассеял легкие перья бумажного пепла по пригорку и телам изрубленных людей. Драгуны подобрали своих, и отряд помещика уехал…
Скоро на окраину рощицы слетелись вороны, а еще немного погодя вышли отощавшие за зиму волки… Солнце припекало, а вокруг была тишина.
Только через год Потемкин узнал, куда подевался казак Синильников. Доискивались тайно. Драгуны Ильина проболтались. В ярости князь хотел было укатать самарского дурака-помещика. Но, рассудив, не стал его трогать. Огласка могла повредить делу. Мстить было некогда, и он велел подыскивать нового посыльного к Ефрему.
А Ефрем целый год перебивался случайно подворачивавшимися оказиями. Когда, случайно от купцов, узнал о гибели Якова, сказал Гафуру. Тот переживал, словно самое дорогое утратил. Может, и так: барыш его – не чужая забота.
Тогда Ефрему невыносимо захотелось домой. Долго еще по ночам он с тоской смотрел на чистые звезды в небе и с комом в горле вспоминал бархатную кожу рук матери. Как ребенку, захотелось ему забраться к ней на колени, уткнуться ей в подбородок и тихо уснуть, спрятаться и все забыть…
* * *
Мулла Ирназар-бай впервые побывал в Петербурге в качестве бухарского посла. Было это в год пленения Ефрема. Теперь сведения о некоторых делах при дворе русской царицы просачивались и в Бухару через казанских, астраханских и башкирских мулл. Данияр-бека интересовала не только богатая торговля с растущей империей. Ирназар-бай донес ему, что вожди туркменских племен, кочевавших на Мангышлаке, просили его, муллу, передать русской царице просьбу о покровительстве. Аталык спросил:
– Выходит, что на Мангышлакском берегу Каспия русские смогут выстроить свои крепости? Как думаешь?
– Думаю, ты прав, мой повелитель, – ответил мулла. – Туркмены для русских будут только предлогом. Торговый путь к русским из Китая и Индии, который идет через нас на Мангышлак, потребует их военного присутствия.
Данияр-бек задумчиво произнес:
– Тогда неизбежно, что они будут давить на нас. Слишком велико искушение завладеть и нашим участком этой золотой дороги.
– Мой господин, я думаю, что воевать они с нами долго не станут. Дорого! Их войска будут удалены от своих… Какие-то силы они сюда перебросят, конечно… А это значит, что придется русским замириться с турками…
– Знаю, знаю, – перебил аталык. – Все эти рассуждения – только сладкие миражи!.. Почему ты так уверен, Ирназар-бай, что турки не воспользуются ослаблением русских войск, а непременно повернут оружие против Персии? Ты всегда именно это утверждаешь.
Мулла с мягкой настойчивостью ответил:
– Туркам в соперничестве с Россией далее того, чем они владеют, уже не продвинуться – слабы. Как мне доносят лазутчики, они сами ищут мира с Екатериной. Потому что все их последние войны с русскими ставили Стамбул на грань краха. Персия сейчас слабее Турции. Они старые соперники за тамошний участок торгового пути из Индии в Европу.
Данияр-бек всплеснул руками.
– Это называется: хочу так хотеть!.. Желание, чтобы персы с кем-нибудь воевали, чтобы нас не трогали. Уважаемый мулла, ты же мудрый человек! Это только дикие кочевники думают, что они в безопасности, если им обещают покровительство сильные. Они уверены, что их мелкая уловка – есть великая хитрость… Подумай хорошенько, не сказку ли ты сам себе сочинил?
Мулла Ирназар-бай подумал, повздыхал и согласился:
– И турки на персов не пойдут и русские. Если же поставят свои гарнизоны на Каспии, то не ради защиты туркмен…
– Персия сейчас и без турок нам не страшна, – перебил его аталык. – Слишком слаба. Других соперников наших прибирать к рукам нужно: Самарканд, Коканд… Единую державу собирать! А Россию нужно использовать для торговли. Это же бездонный сундук с богатствами!
– Как прикажешь поступить с просьбой туркмен, мой повелитель? – спросил мулла, низко склонившись.
– Обещать! – решительно велел Данияр-бек. – Обещать и ничего не делать! А русских всеми путями подводить к мысли, что Мангышлак – это гиблое место. Нет пресной воды, сплошные разбойники, жара, пески… А мы тем временем будем строить свой путь торговый от афганских гор до Каспия…
Правитель спохватился, что слишком расфантазировался и потому замолчал, успокоился и продолжил:
– Просьбу дикарей храни в строгой тайне. Не стоит давать поводов русской царице. Нам же стоит выведывать ее мысли про нас.
– У меня есть свои люди в ее холодных столицах, – сказал мулла.
– Вот пусть и стараются! – велел аталык.
* * *
Не прав был Данияр-бек. Туркмены не все и не всегда жили грабежами на торговых путях. В их владениях были города со множеством ремесленников и торговцев. Оазисы с богатыми посевами. В город Мерв, помнивший еще Александра Македонского, стекалось множество купцов, развозивших потом товары во все концы мира. Туркмены знали пустыню, как дом родной и многие нанимались караванщиками. И на Мангышлак не все они приходили грабить. От них-то и узнал Ефрем о просьбах некоторых племенных вождей туркмен к русской царице. Скоро узнал об этом и князь Потемкин, живший в то время в Зимнем дворце в Петербурге.
В будуаре у властительницы России и своей тайной жены Григорий Александрович с горячностью поведал ей, какие грандиозные возможности откроются перед Россией, если удастся выйти в Азию, за Каспий.
– Остынь, остынь, Гришенька, – мягко успокаивала его царица.
– Матушка!.. – Потемкин порывисто взял ее руку.
– Успокойся, милый мой. Да, прожекты твои велики, смелы и не глупы. Но ты подумал, сколько денег на все это надобно? Сколько войска?
– Матушка, ежели туркмены мангышлакские добровольно просют…
Екатерина перебила его:
– Как ты вызнал об их просьбе? Прямо никто не обращался к нам.
– Тайно вызнал.
– Вот видишь. Раз ты тайно узнал, значит, кто-то хотел скрыть сие. Кому выгодно скрыть?
– Как мне доносят, тамошние ханы и беки все самовластцами быть хотят. Всяк соседа своим вассалом видит.
– Стало быть, без войны они никому ничего не уступят, – заключила царица.
Потемкин вздохнул:
– Верно… Но пока можно малые гарнизоны там обустроить.
– Гарнизоны малые, а деньги большие! Меня со всех сторон оглушили прошениями и прожектами и везде – дай денег… Недавно купцы сибирские сулились вдесятеро возвернуть, коли помогу им берега американские нашими гарнизонами укрепить… Заманчиво! Только сначала надо им денег дать. А где их взять?
– Вот и нужно прибрать торговые пути азиатские! – горячо воскликнул Потемкин. – Деньги сами потекут.
– Воитель ты мой, – Екатерина погладила своего самого любимого мужчину по щеке. – Ты пока все про те края проведывай, а мы силы и казну копить станем. Придет и тем местам пора.
– Выведываю, матушка. Хоть и не просто моим людям пробираться в те места…
– Твой тайный посланник в Бухарии, о котором давеча говорил, надежен ли?
– Молод, смел и умудрен не по годам. Истинно, из пекла сведения нам шлет! Топор над ним ежеминутно. Милости для него прошу, государыня.
Потемкин нежно целовал ее ладони, плечи, локоны, заглядывал в глаза.
– Ты же знаешь, Гришенька, что я скупа на звания раньше срока, – сказала она, обвивая его шею руками.
Прижавшись щекой к его щеке, запустив под воротник ладони она гладила его широкую спину. Целовала грудь, шею. В истоме шепнула на ухо:
– Хватит дел… я хочу просто Катей побыть…
Всем российским послам и консулам за рубежами была отправлена депеша с двумя нарочными. Первый нес письменный приказ об оказании всяческой возможной и невозможной помощи российским людям. Второй гонец следом привозил какую ни-то малозначащую бумагу, а на словах передавал заученный на память список тех россиян. Русским послам надлежало список выучить и письменный приказ строжайше исполнять, коли надобность возникнет. Первое послание без второго ничего не обнаруживало.
* * *
Татжи-бай, купец из города Оша, не первый раз возил товары в Россию. Не самый заметный торговец, но и он имел свои лавки во многих городах и странах. В российских городах его дела вели приказчики из татар. Лавки были небольшие. Товар сразу скупали русские купцы. Обороты были прибыльные. Тем более что немало щедрот сыпалось на Татжи-бая от разных правителей и ханов. К ним он возил тайные сведения о соседях.
В быстро растущей России буйно крепло и канцелярское дело. Много жадных до чинов обывателей и дворян, тех, на кого не хватило поместий и работных душ, только так и могли выбиться в люди. Капиталов на честной службе государевой не сколотить, вот и пускались чиновники кто во что горазд. Пользовали все – от замызганной скамейки подьячего до массивного сенаторского кресла.
В маленькой московской лавке Таджи-бая, торговавшей шелком, сидел приказчиком московский татарин Кадым. К нему приходили чиновники прикупить шелк или парчу. Кадым мог устроить шитье мундира подешевше, дать надолго в займы. У него можно было посидеть и отведать разных сладостей. Ну а ежели удовольствий иных кому захочется, то и это добродушный татарин устроит приватно. В лавке чиновники расслаблялись, сплетничали, выхвалялись друг перед другом.
Кадым нравился всем. Он не льстил открыто, не лакейничал. Да и трудно ему ходить полусогнутым. Был он высок, широк в плечах, с сильными руками, говорил баском, но мягко, по-доброму.
Зимним утром, когда еще мало посетителей, в лавку Кадыма вошел гусарский секунд-майор.
– О-о-о, гость дорогой! – вышел к нему навстречу Кадым.
– Здравствуй, здравствуй, Кадым! – заулыбался майор. – Как поживаешь, торговая душа? Ух, как я продрог!.. А у тебя тепло-о! С морозу-то, ух!
Майор зябко ежился, топал и потирал руки. Кадым услужливо предложил:
– Вот сюда пожалуйте, любезный Александр Николаевич, к печке ближе…
Пока майор устраивался, Кадым говорил:
– На жизнь жаловаться грех! Аллах не велит!.. Давно не заезжали, любезный Александр Николаевич.
– Служба, брат, служба! На одном месте воину сидеть не пристало. Сейчас снова проездом – спешу. К тебе по делу заглянул, знаешь, долг отдать.
– Ну-у, стоило ли спешить, – пожал плечами Кадым, – я могу и подождать! Слава богу, у нас тоже все крутится. Вот товар новый вчера привезли.
Кадым огляделся и стал было придвигать к майору стол от окна, но тот запротестовал:
– Нет, нет, Кадым, я как раз там и сяду. Отогреюсь у печки – и за стол. Собери мне чаек… и к чаю тоже. – Он улыбнулся. – Да, чтобы не забыть, вот возьми – должок мой.
Майор протянул приказчику тугой кожаный кошелек.
– Премного благодарен вам, Александр Николаевич…
– Это я тебе признателен, выручил ты меня тогда, – оба заговорщически перемигнулись, – иначе хоть помирай от бесчестия! Гусар, а с дамой уговору не держит!
Оба расхохотались. Кадым взвесил на руке кошелек и сказал лукаво:
– Ну и силища у тебя, майор! На такой капитал можно, я чаю, имение купить.
– А на кой оно мне, коли я все время на войне?
– А что, опять где-то война? – спросил редкий в этот час посетитель лавки, какой-то статский. Он уже сидел здесь, когда вошел майор. – Простите! Позвольте представиться, секретарь в губернской канцелярии Авдотьин Пал Палыч.
«Двенадцатый чин по табели», – брезгливо подумал майор и громко, будто на плацу, выпалил:
– Нынче – время не спать! Великие дела в империи творятся. Вечный бой нам уготован!.. Ах, да… Григорьев Александр Николаевич, секунд-майор, к вашим услугам!
– Очень приятно, очень приятно, – засуетился Авдотьин. – Вы позволите, я вот тут, рядом присяду, я не помешаю…
– Милости прошу, – майор указал на край стола у окна, – не жалко.
Кадым быстро накрыл на стол. Выложил разные диковинные угощения. Поставил анисовую водку.
– Вот человек, Кадым, ему вера не позволяет – он не пьет вина. А для других уважение непременно окажет. Всегда припасет, – хвалил приказчика статский.
– За нашу матушку выпью, потом за наше славное оружие, чтобы новые победы приносило, а потом за доброго хозяина, – сказал майор и залпом опрокинул один за другим три здоровенных стакана анисовой.
Статский застыл с открытым ртом. Он спохватился, сомкнул губы, сглотнув свисшую каплю слюны. Майор рассмеялся и принялся жадно поедать все, что было на столе.
– Выходит, опять новые земли будем воевать на юге! – сказал Авдотьин.
– Почему вы так решили? – спросил майор.
– Когда гусары так пьют – это к войне, – заключил статский.
Майор от души расхохотался.
– Я от морозу так выпил, а войне быть. Как иначе, брат Авдотькин?
– Простите, Авдотьин, Авдотьин я.
Майор махнул рукой, жуя и хмелея. Статский продолжал:
– Кажись, все уже повоевали?..
Майор пропустил еще пару стаканов.
– Воевать можно еще сто лет. Да вон, хоть за морем Каспийским… – Пьяно заявил майор и тут его прервали.
В лавку, с шумом распахнув во всю ширину дверь, в клубах пара ввалилось человек семь. Треуголки, плащи в снегу, лица румяные, молодые, задорные. Молодая сила ум застит.
– Эй, лавочник, подавай вина! – звонким отроческим голоском крикнул один из ворвавшихся.
– И девок, татарочек! Мы застудились на морозе. Пущай они погреют! – добавил другой.
Компания захохотала. Майор Григорьев как нес стакан с водкой ко рту, так и застыл от неожиданности. Появился Кадым. Толпа повес, увидав гору мускулов, сначала остолбенела. Кадым спокойно оглядел их и спросил:
– Господам что-то угодно?
И тут все увидели, что молодые военные были пьяны. Хмель слишком бодрил. Один из них шатаясь выступил на полшага:
– Ты, бусурман, не слышал? Тащи девок… – начал он задиристо.
– Сми-и-рр-на! – рявкнул гусарский майор.
Молодые балбесы разом вздрогнули, обернулись. На фоне окна было не различить чина, но тон кричавшего быстро вышиб из голов дебоширов хмель и спесь.
– Именем светлейшего князя Потемкина, кто такие?! – наступал и орал майор, распаляясь на ходу.
При имени грозного генерала напомаженное войско вмиг выскочило на мороз. Еще минута – и глухой топот улепетывавших вояк затих.
– Спасибо, дорогой Александр Николаевич, – начал было Кадым, но Григорьев жестом остановил его и сказал:
– Эти повесы еще не ведают, как князь Григорий Александрович карает за эдакие шалости. Сама государыня велит за оскорбление инородца взыскивать вплоть до отобрания чинов!
– Батюшка, – всплеснул руками Авдотьин, – какое благородство кажет нам в пример премудрая наша матушка-императрица!
Не обращая на него внимания, гусарский майор продолжал назидательно:
– Ты, Кадым, в другой раз таких в харю. Ручонки-то у тебя – кувалды!
– Нельзя, – усмехнулся Кадым, а у самого на смуглых скулах проступил румянец. – Мое дело угождать, а драться другим положено.
– Эка, брат… и то верно. Ну, тогда выпьем… Ах да!.. – махнул безнадежно рукой майор.
– Тоже нельзя! – смеясь, договорил за него Кадым. – Вера!
Майор засмеялся, подхихикнул и статский.
– Сочувствую, брат Кадым. Тогда мы за тебя опрокинем стаканчик. Будешь пить, Пал Палыч?
Пал Палыч не отказался. Выпили вдвоем, сели, закусили.