Здесь, в СахКНИИ, меня ждал страшной силы удар. Оказывается, Лени Парфенова ни на Сахалине, ни на Курилах нынче не будет: у него изменились планы, и он улетел на Командоры. Правда, он договорился, что меня возьмут рабочим в маленький отряд, который посетит все южные Курильские острова: Кунашир, Шикотан и Итуруп. Но этот отряд в составе двух человек (я должен быть третьим) уже давно на Кунашире и ждет меня там не позднее пятого июля. Если же я не попаду на остров до этого времени, то могу со спокойной душой возвращаться назад. При этом все необходимые документы я должен выправить себе сам. Неплохое начало путешествия.
29 июня
Ездил в Пограничное управление за пропуском на Курилы. В вестибюле солдат-постовой чистил огромный военный кинжал. На меня он не обратил ни малейшего внимания. Возле знамени, которое лениво свисало за стеклом витрины, стоял окаменевший солдат в парадной форме. На штыке его карабина плясал неизвестно откуда взявшийся зайчик — погода сумрачная, и во всех помещениях Управления горит электрический свет.
Очень долго ходил я по всяким комнатам и кабинетам, пока наконец не выяснил, что пропуска на въезд в пограничные зоны гражданским лицам выдает милиция.
Вот так без толку прошел весь день. По-прежнему сеет мелкий дождь и конца ему не видать.
30 июня
Еще один сюрприз: для того чтобы получить пропуск на Курилы, я должен временно прописаться в пределах Сахалинской области. Лучше всего это сделать в Новоалександровке, где расположен СахКНИИ: в сельсовете всяческие бумаги с печатями выправлять гораздо проще. Целый день доставал в институте разрешение на прописку в общежитии сроком на три месяца, а когда добыл, рабочий день закончился.
Вот и еще один день позади, а сдвигов пока никаких. Завтра же — суббота, нерабочий день. Потом воскресенье, да пароходом плыть до Кунашира не менее двух суток. Боюсь, придется мне возвращаться домой несолоно хлебавши.
А «бичей» на Сахалине зовут богодулами. Откуда взялось это слово и что оно в точности обозначает, сказать затрудняюсь. Богодулы стоят возле многочисленных пивнушек и оглядывают окрестности скучным взглядом. А дождь между тем все сеет и сеет. Сопки в тумане.
К пиву тут подают вяленую, чуть сладковатую корюшку и еще чилимов (маленьких соленых рачков), очень вкусных.
1 июля
Полдня искал коменданта общежития. Я знал про него лишь то, что зовут его Мишей и что он бывший богодул, якобы взявшийся за ум. И еще я знал: за бутылку Миша готов на все. Нашел я Мишу в домоуправлении. Он был необыкновенно сумрачен, и руки у него тряслись.
— У меня сегодня выходной, — сразу же предупредил он. — Я сюда совершенно случайно зашел. Меня один хороший человек попросил.
— Так, может, я и есть тот самый хороший человек? — игриво предположил я.
— А это мне неизвестно, — все так же хмуро сказал Миша и стал без видимой надобности перебирать домовые книги.
Я достал из портфеля бутылку портвейна и поставил перед Мишей. Не говоря ни слова, Миша полез в обшарпанный однотумбовый стол и вынул из верхнего ящика стакан. В мгновение ока откупорил он бутылку и в два приема осушил ее.
— Паспорт давай, — все так же хмуро сказал он, вытерев рот тыльной стороной ладони.
Я подал паспорт, внутри которого уже лежали все необходимые бумаги.
— Пошли, — сказал Миша и бросил стакан в ящик стола. — Там обед через полчаса.
Меня с собой в милицию Миша не пригласил, а заставил торчать во дворе под дождем. Впрочем, отсутствовал он недолго, минут пятнадцать.
— Теперь в столовую пошли, — все так же хмуро бросил он. — У нас это обмыть полагается.
— Вы паспорт-то отдайте, — робко попросил я.
— Там и отдам, — отрезал Миша.
— А вдруг в бумагах какие-нибудь неточности? — предположил я. —- Ведь пограничная же зона...
— Что я, пропусков на Курилы не делал? — усмехнулся Миша. — Все там верно.
В магазине была только ужасная корейская водка с привкусом горелой рисовой каши (как выяснилось впоследствии), с которой мы и явились в столовую. К нашему столику тотчас подошли два богодула (видимо, Мишины знакомые) и робко стали сбоку, заглядывая нам в глаза. Вначале мы понемногу налили им.
— Только стаканы потом чистые принесите, — распоясался Миша, — мы после вас пить брезгуем!
Все документы были выправлены конечно же абсолютно верно, а их «обмывание» очень сблизило нас с Мишей.
По дороге домой Миша непрерывно матерился, виртуозно понося все на свете: свое начальство, работу, семью, погоду, остров Сахалин и эту распроклятую жизнь, которой он вынужден здесь довольствоваться. Но тут я ненароком обмолвился, что на Сахалине уже во второй раз, а в первый раз приезжал сюда проводить Всесибирскую физико-математическую олимпиаду школьников. И вдруг оказалось, что в этой самой олимпиаде участвовал сын Миши. Как только это выяснилось, Миша совершенно переменился: он бросил материться, стал идти ровнее и начал говорить со мной о вещах возвышенных и прекрасных.
Но и этого оказалось мало. Судьбе было угодно, чтобы вскорости на мостике через мутный ручей, пересекавший Новоалександровку, мы повстречали того, о ком говорили, — Мишиного сына. Миша суетливо представил меня ему, а сам отошел в сторону. Вначале разговора у нас никак не получалось, впрочем, это легко объяснить: я был не совсем трезв и шел вместе с Мишей. Но потом мой рассказ о нашем Академгородке и об университете увлек Мишиного сына, и его неприязнь совершенно пропала. Мы разговаривали довольно долго, а Миша стоял все так же неподалеку и умильно смотрел на нас.
— Вот я, к примеру, богодул, а он — нет, не в меня, большим человеком будет, вот увидишь! — горячо говорил мне Миша, когда сын его, попрощавшись, ушел. — Слушай, пойдем ко мне домой, а? У меня свежая икорка есть, бутылочку возьмем, посидим тихо, красиво, по-человечески, пойдем, а?
— Нет, Миша, спасибо, — решительно отказался я. — Мне на сегодня хватит. Завтра тяжелый день.
— Ну, тогда после поля заходи, ладно?
Я пообещал ему это, хотя отчетливо понимал, что, скорее всего, видимся мы с Мишей в последний раз.
2 июля
Итак, все сложилось наилучшим образом: документы у меня в кармане, билет на пароход тоже, нашлись даже попутчики — маленький отряд тектонистов, с которым я и отправляюсь нынче на Курильские острова.
Сначала мы ехали автобусом от почти родной мне уже Новоалександровки до Южного, потом на мотрисе до портового города Корсакова. Мотриса — это диковинный транспорт (во всех моих последующих путешествиях я нигде не встречал ничего подобного), помесь автобуса с электричкой — представьте себе огромный обшарпанный ЗИЛ, поставленный на рельсы и питающийся от линейных проводов. В Корсакове мы сядем на теплоход «Якутия», который через двое суток доставит меня на Кунашир (разумеется, если позволит погода).
Моими попутчиками оказались геолог Володя и двое его рабочих, совсем еще зеленые пареньки лет шестнадцати-семнадцати. Первое, что они сделали, усевшись в мотрису, — прямо из горла на глазах у изумленных пассажиров выпили бутылку водки.
— Посошок на дорожку, — пояснил мне Володя и пригласил присоединиться.
Я от этой чести отказался, но беседу поддерживал не без интереса. Впрочем, беседовал со мной в основном один из Володиных рабочих, бойкий белобрысый паренек с круглыми нахальными глазками. Мать у него уехала на материк, на курорт, а отчим лег в больницу лечиться от алкоголизма. Мать оставила соседке деньги и велела выдавать сыну по два рубля ежедневно — на обед. Но ушлый сынок устроился обедать у приятеля (вместе с которым он как раз сейчас и ехал в поле), а через день они покупали бутылку водки (тогда еще цены позволяли это).
— Интересно, поди, на Курилы-то попасть? Ты бывал там?
— Да чего там интересного. — Парень махнул рукой и отвернулся, уставившись в окно.
— А зачем же ты едешь туда? — удивился я.
— Да дома скучно, обед готовить надо.
— А в поле вы, что же, голодными сидеть собираетесь?
— Ну, там хоть есть из чего...
— А отчима-то ты, выходит, одного бросил?
— Да на кой он мне в больнице-то? — хмыкнул парень.
— ? .
— Дома-то он как с матерью полается, она дверью хлоп — и из дому. Ну, он, конечно, меня сразу в магазин за бутылкой. А мне того и надо, ему-то полрюмочки, он и с копыт... Тогда я Сережку свистну. — Парень ткнул большим пальцем в своего соседа. — Мы с ним бутылку и додавим. А ежели отчим в больнице, на кой он мне?
Вот в таких разговорах шло у нас время в дороге, пока мотриса, петляя между сопками, мчала меня к Корсакову. Минут через сорок нам открылся сусально-голубой Анивский залив. Все пассажиры как по команде повернули в сторону моря головы, хотя наверняка все они видели его не один раз. Погода нынче отменная — солнце, полный штиль, на небе ни тучки, туман и мелкая морось исчезли, словно бы и не было их все эти дни вовсе.
Корсаков - довольно приятный портовый городишко. Главная площадь его называется почему-то «Пять углов» (как в Ленинграде). Вся она по периметру застроена маленькими пивнушками и забегаловками. Пиво в пивнушках подают вполне приличное, а к нему — великолепную закуску: тех самых чилимов (соленых рачков), моллюсков, рыб и вяленых морских гадов. Сегодня во всех злачных заведениях Корсакова траур: умер знаменитый в здешних местах богодул. Рядом с нами за мокрым мраморным столиком рыдал какой-то мужик и все время обижался на нас, что мы не можем понять, какое это тут для всех горе. Мы говорили, что понимаем, а он не верил (и правильно делал).
Перед входом на Корсаковский базар висит огромный плакат: «Продажа рыбы и других морепродуктов категорически запрещена!» Так что торгуют здесь в основном редиской и еще фестивальными платками. Вот вам и приморский город!
Трехпалубный лайнер «Якутия» стоит у причала и сияет в лучах заходящего солнца. Весь он — шик, блеск, комфорт, красота и фешенебельность. Нам на четверых выдали каюту второго класса. Это шестигранная железная коробка с двухъярусными койками и маленьким круглым иллюминатором, расположенным почти у самого уровня воды. Едва поселившись, мои попутчики достали три бутылки водки и сразу выпили их. После чего моментально уснули, причем Володя не смог даже добраться до койки и рухнул прямо за столом, положив голову в объедки.
Ночь. Я вышел на верхнюю палубу. Свежо и тихо. Небо полно звезд. Наш корабль мягко движется в черной маслянистой воде, полной светящегося планктона. Наслаждался одиночеством, тишиной и феерической этой красотой до тех пор, пока не озяб.
Наш корабль битком набит новобранцами, которые едут служить на Курилы. Их еще во Владивостоке переодели в форму, они тычутся во все углы, а старшины и офицеры непрерывно над ними строжатся:
— Зачем тут?
— Почему не спишь?
— Это еще что за избу-читальню здесь устроили?!
Спят солдаты в креслах курительных салонов, на теннисных столах, просто на полу в танцевальном зале, на стульях и столах в библиотеке, а также прочих местах отдыха и общественного пользования. Все нижние палубы и все каюты третьего класса битком набиты ими. Каюты же первого и второго класса почти пусты: кроме нас там едут лишь офицеры, сопровождающие набор.
3 июля
Погода по-прежнему прекрасна. Проснулись мои попутчики, и мы пошли в ресторан завтракать.
Во время завтрака все вдруг кинулись к правому борту: морем шло небольшое стадо китов-касаток. Касатки играют, резвятся, и на наш теплоход никакого внимания не обращают. Впрочем, что им до нас: это их стихия, они тут хозяева, а мы — народ пришлый.
Наконец показался первый курильский остров — Итуруп. Подходим к столице острова, поселку Курильск, что примостился у подножия вулкана Богдан Хмельницкий. Поселок довольно невзрачен — так, кучка сереньких строений, неряшливо разбросанных по берегу, но зато вулкан так красив, что глаз оторвать невозможно. Весь он зеленый, и по зелени этой разбросаны бурые пятна скал и белые штрихи (это в глубоких расселинах лежит снег), а на плоской вершине вулкана — большое кудрявое облако.
Стали на рейде километрах в четырех от поселка. Подошел плашкоут, опустили с нашего лайнера парадный трап. Матросы работают спокойно и даже как будто лениво, словно нехотя выполняя приказы вахтенного офицера. С плашкоута и с теплохода кинули друг другу по лассо из толстых белых канатов и, как ни странно, с первого же раза попали. С плашкоута к нам на теплоход высаживается пропасть народу: встречающие (сразу же объятия, поцелуи и т. п.), просто любопытные и бездельники, но в основном — любители пива. Эти гуськом вдоль бортов торопливо движутся к нашему корабельному ресторану и вскоре появляются, счастливые, обратно, неся в охапках, как поленья, бутылки с пивом. Своего пива на Курилах нет, и любители его очень мучаются. Приход каждого лайнера, в ресторане которого есть пиво, для них большой праздник, о котором долго будут потом вспоминать, смакуя по глоткам скоропортящуюся добычу.
Но вот вахтенный офицер дал прощальный гудок, и курильский плашкоут покинул нас. На остров отправляется небольшой десант биологов из Владивостока и Ленинграда. В основном это девицы в кокетливых платочках и с миниатюрными рюкзачками.
Идем вдоль Итурупа, самого длинного острова курильской гряды. Входим в пролив между Итурупом и Кунаширом с тем, чтобы далее идти уж не охотской, а тихоокеанской стороной островов. Начинает штормить, неизвестно откуда появились вдруг тучи и закрыли все небо, заморосил дождик. По судовому радио передают приказ: «Ввиду наступления штормовой погоды задраить люки и иллюминаторы!» Недолго баловало нас солнышко, говорят, оно тут — редкость.
Мои попутчики уныло сидят в каюте. После завтрака они на палубу не высовывали и носа. Наверное, маются с похмелья, а тут еще хоть и небольшая, но качка — не позавидуешь ребятам.
К Южно-Курильску, столице Кунашира, подошли глубокой ночью. Льет проливной дождь, шторм разыгрался не на шутку, но на берегу заметно большое оживление: ждут пополнение, которое мы привезли. За солдатами пришла огромная пустотелая баржа, называемая в миру «танковозом». Вот на такой точно барже Асхат Зиганшин и его друзья сорок девять суток болтались по Тихому океану. Сорвало их здесь, на Курилах, на Итурупе. По поводу этого подвига (вот даже и не знаю, брать это слово — подвиг — в кавычки или нет) мне уже рассказали офицеры и старшины массу версий. Впрочем, все эти версии сходились в одном: если бы нашли этот «танковоз» наши, а не американцы, загремела бы «отважная четверка» на губу (по одним версиям) или в дисбат (по другим), а тут подвезло ребятам — стали они рекламой «русского духа». Один старшина говорил мне, что «герои» обязаны были на барже иметь НЗ на тридцать дней, да они давно обменяли его на водку, напились в стельку, толком не пришвартовались, вот их и сорвало. Другой, старший лейтенант, говорил, что, как раз наоборот, «танковоз» Зиганшина в аккурат накануне разгружал транспорт с продовольствием, и удалая команда от души погрела руки: баржу они так набили ворованной жратвой, что та еле держалась на плаву, а потому могли они не сорок девять, а сто сорок девять дней болтаться по океану. Словом, много всякого говорили. Но, честно говоря, не очень-то я всем этим наговорам верил: с недавних времен дегероизация стала у русского человека страстью: дескать, такой же, как я, и вдруг герой — да быть этого не может, что-то здесь не так.
Пустой «танковоз», посланный за новобранцами, часа полтора пытался пришвартоваться к нам. Уж он и с одного борта заходил, и с другого: швыряет легкую посудину до самой второй палубы. Наконец каким-то чудом пришвартовались. Опустили штормтрап. Нашелся было и смельчак, который попытался по нему спуститься, но парня едва не расшибло о борт теплохода. Пришлось опускать парадный трап, что и сделали с превеликим трудом.