— Да ерунда это, — махнул рукой Ор Николаевич, — выбросьте. Тут неподалеку полный скелет здоровенного барана валяется, чуть в стороне. Я место знаю. Обратно пойдем — можете взять рога вместе с черепом. Да разве там такие рога — раза в два больше!
Прошли наледь. Довольно дикое зрелище: посреди зеленой тайги на траве лежит здоровенная бело-голубая льдина, истекающая соком. Не отказали себе в удовольствии сфотографироваться на ней. Мимо неторопливо протрусил олень и, похоже, не обратил на нас никакого внимания. Даже обидно, ей-богу! Бася не выдержала и кинулась за ним по галечнику, забыв про свои израненные лапы. Прошло довольно много времени — ее все нет. Мы уже начали было беспокоиться — не забодал ли олень ее насмерть, как вдруг слышим: бежит и визжит на всю долину от страха — боится потерять нас.
Геологи разбрелись в разные стороны: каждый идет своим путем и колотит образцы. Я иду вместе с Геологической Дамой, чтобы помочь ей, если понадобится, нести образцы. И, снедаемый любопытством, все пытаю ее про Дальстрой, про лагеря, про прежние страшные времена (уж сколько говорили мы здесь об этом, а я все не могу насытить свое любопытство):
— Вот Евсеич, завхоз съемщиков, говорит, что из всех начальников Дальстроя он уважает одного только Петренко. Что, это действительно был самый яркий начальник Дальстроя?
— Да какое там, — отвечает мне Геологическая Дама, — так, проходная фигура, незначительный персонаж. Самой колоритной личностью конечно же здесь был Никишов. Он, собственно, и создал Дальстрой в классическом, если можно так выразиться, виде. А чем же это, интересно, Петренко вашему Евсеичу потрафил?
— Да, говорят, он единственный из всех начальников Дальстроя своей смертью здесь умер, — говорю я.
— Вон оно что, — удивляется Геологическая Дама, — а ведь верно, пожалуй. Я как-то никогда не классифицировала местное начальство с этой точки зрения. А ведь она, если вдуматься, не такая уж и тривиальная.
— Особенно для Евсеича, — добавил я.
Дошли до самых верховьев Паука и остановились сварить чаю и перекусить. Прямо перед нами громоздится почти отвесная стена. Это и есть знаменитый перевал из Паука в Сон[30]. Чем он знаменит, я так и не понял, а спросить почему-то не спросил. Однако, видно, чем-то знаменит, потому что и Саня, и Геологическая Дама, и Ор Николаевич все время, пока мы сидели у стены, вспоминали различные истории о том, кто, как и когда проходил этот перевал летом, зимой, весной и осенью, на лыжах, оленях, собаках и пешком.
Чай вышел каким-то необыкновенно вкусным. Видимо, виновата в том здешняя замечательная вода.
— Вода для чая — это на самом деле большая ценность (если такая вода, как эта!), — рассказываю я. — Для китайских императоров искони воду для чая в серебряной посуде специальные гонцы с вершин Гималаев несли. Самым дорогим подарком считалась она — вода для чая.
— Ну вот, — засмеялся Ор Николаевич, — живем, как китайские императоры, а все недовольны!
После чаю отправились в обратный путь, вниз по течению Паука. Дорогой Саня с Ором Николаевичем вкупе непрерывно уязвляют Геологическую Даму какими-то непонятными мне геологическими аргументами, и та постепенно с ними соглашается. Уже вблизи лагеря наших соседей Саня, чтобы подсластить горькую пилюлю полного поражения, отпустил Геологической Даме жирного леща, сказав, что из всех известных ему дам-геологинь она ходит по тайге и сопкам лучше всех. Образцов, несмотря на обещания Сани, почти не оказалось (чему я был, разумеется, рад), а завернуть к скелету горного барана-гиганта мы на обратном пути забыли (а вот это жаль).
Я вернулся в лагерь один: Саня остался у соседей. Им надо обсудить результаты нашего сегодняшнего маршрута. Часа через два он вернулся один, без Баси.
— Она так разбила себе лапы, бегая по камням, — рассказал нам Саня, — что легла в палатке и шевельнуться не может. Смотрит на меня глазами, полными слез, а встать не может.
Только он сказал это, смотрим, ковыляет наша хромоногая Баська по камням, переплыла Инынью, чуть не на брюхе доползла до камералки, улеглась, смотрит на нас и хвостом вертит — больше ни на что сил у нее, как видно, нету. Выходит, не вынесла собачья душа разлуки с хозяином.
28 июля
Нынче мы опять все разбредаемся, в лагере остается один Колька (он никак не может залечить ноги): Саня с Геной уходят вниз по Инынье далеко за наши выселки (теперь уже бывшие) — им надо оконтурить разрез; Юра, взяв карабин и блесну, отправляется по Инынье вверх, я же с мелкокалиберной винтовкой и удочкой отправляюсь опять на Паук, где вчера видел столько хариусов. Перед выходом мы с Юрой заключаем пари на канистру пива (отдавать придется, конечно, лишь по возвращении с поля) — кто поймает больше рыбы, и, пожелав друг другу фарту, расходимся в разные стороны.
И вот я иду вверх по долине Паука и вылавливаю из ям красавцев хариусов. Вот уже сколько лет прошла с той рыбалки, где я только не рыбачил, какой только рыбы не ловил, но, пожалуй, ничего прекрасней этой рыбалки на Пауке не припомню. Поймав у себя на плече или животе паута (по-научному называемого оводом), насаживаю его на маленький крючок (крючок непременно должен быть маленьким, потому что здоровенные хариусы имеют, к сожалению, крошечный ротик) и бросаю в воду так, чтобы паут все время оставался на плаву (ни поплавка, ни грузила на моей удочке нет и быть не может). Течение несет его к омутку, накрытому тенью от скалы; он, пока его еще не смочила вода, пытается трепыхаться, не понимая, почему не может расправить крылья и улететь. И вдруг раздается мощный треск, а за ним удар (да какой!), мою удочку буквально рвет из рук и тащит под скалу какая-то неведомая сила. Я делаю резкую подсечку, и в воздух взлетает темно-синий полуторакилограммовый красавец, распустив свой огромный, будто лакированный плавник, похожий на веер. Почти каждый раз уже в воздухе хариус отцепляется от крючка, и мое искусство состоит в том, чтобы выдернуть его из воды так, чтобы после своего полета он упал на камни или на траву, либо в том, чтобы, бросив удочку, поймать его, как мяч, с лета в руки. Если же я промахиваюсь и хариус падает в воду ручья (даже если воды там сантиметра три-четыре), его уже не поймать — уйдет!
Чтобы донести добычу домой в товарном виде, я нарвал и намочил травы и ею переложил рыбу. Хариус настолько нежен, что уже через пару часов мясо у него начинает отставать от костей, если не принять таких предосторожностей.
Так, рыбача, шел я вверх по ручью до тех пор, пока солнце не ушло за сопки, после чего рыбалка стала невозможна. Увязав свой основательно потяжелевший рюкзак и поправив на плече ремень винтовки (зачем я только брал ее с собой: никакого зверя я не встретил, а если бы и встретил, вряд ли стал бы стрелять, так меня захватила рыбалка, а оставить оружие в тайге я не мог — вот и пришлось мне таскать винтовку за собой), я отправился домой, гадая по дороге: кто из нас двоих поймал больше рыбы, выиграл я у Юры пари или нет и как мы будем определять это: по штукам или по общему весу (ленки обычно заметно крупнее хариусов).
При подходе к нашему лагерю я решил круто забрать вправо и пройти мимо лагеря соседей, чтобы не встречаться с Евсеичем. Но он, словно почувствовав это, вышел мне наперехват и перекрыл тропу, ведущую справа в наш лагерь.
— А, рыбачок, здорово, здорово! — приветствовал он меня. — А ну, показывай улов, хвались!
Пришлось снять с плеча рюкзак и показать деду рыбу.
— Ну, что же, хорошо, — одобрил он меня, — молодец. Давай-ка оставь мне маленько на жареху. Да ты не стесняйся, больше, больше сыпь, тут все свои!
— Да мне бы не жалко, — кривлю я душой, — но мы пари с Юрой заключили на канистру пива, кто больше поймает, — и все-таки откладываю деду хариусов, правда, самых мелких и мятых.
— А это ничего, — суетится Евсеич, — мы тебе справку выпишем. По всей форме, с печатью. У меня и печать есть, круглая... Вот взял я у тебя двенадцать штук, а напишу, что двадцать, хочешь?
— Ну, ты мне эти штучки, Евсеич, брось, — строго говорю ему я. — Человек я честный, по крайней мере на рыбалке. Хоть и завхоз.
Юра уже был в лагере, но был он как-то странно тих, грустен, на лбу у него сиял здоровенный фонарь, а весь левый глаз был залит кровью. Впрочем, сперва, в ажиотаже, я этого не заметил (тем более что были уже сумерки).
— Ну, сколько у тебя? — весело спросил я своего соперника.
— Восемь ленков, — нехотя ответил Юра и ушел в складскую палатку.
— Вот чего мне там не хватало, — послышался оттуда его голос.
Юра вышел, держа в руках маленькое круглое зеркальце. Он подошел к костру и стал внимательно рассматривать свой заплывший кровью глаз.
— Юра, откуда у тебя такой фонарь на лбу? — спросил я (на фонарь я почему-то обратил внимание прежде, чем на заплывший кровью глаз).
— Да я карабином себя по лбу нечаянно ударил, — ответил Юра. — Фонарь-то ладно, а вот глаз...
— А с глазом что?
— Видишь, какая история случилась, — виновато начал Юра, словно оправдываясь, — ушел я далеко, километров за двенадцать, и здоровенного ленка там зацепил, килограммов, должно, на шесть. Да он, мерзавец, сорвался у меня с блесны, я неловко как-то дернул удочку, ну и всадил себе крючок под веко в самый глаз. А зеркальца-то с собой у меня не было, я же не барышня, зеркальце с собой носить, да и зачем мне оно в тайге?.. Словом, полтора километра я шел, крючок, впившийся в глаз, внатяг на леске держал. А потом уже сил не стало, ну я и вырвал его...
— Кого «его»?! — заорал я. — Глаз?!
— Да нет, слава богу, крючок... — И после паузы добавил: — Но боюсь, что и кусок глаза с крючком тоже. А шишка на лбу — это ерунда. Это я карабином себя по лбу трахнул, когда ленок у меня сорвался. Потом уж какая рыбалка — я домой пошел. Правда, по дороге еще двух ленков поймал все-таки, не утерпел. Знаешь, посмотри, что у меня там с глазом, уж больно как-то веко саднит...
—Да какое веко?! — опустив руки, тихо сказал я. — Ты же ведь и вправду себе кусок глаза выдрал. Колька! — свирепо заорал я, придя в себя, хотя орать вовсе не требовалось: Колька стоял рядом, раскрыв рот, и в ужасе смотрел на Юру. — Ну-ка быстро: скипятить воды, кипяток охладить в ручье! Да смотри у меня, не лазь в эту кипяченую воду пальцами, ты же ведь руки неделю не мыл!..
Колька бросился выполнять мои приказания, даже и не подумав огрызнуться. Я кинулся в палатку, быстро разыскал там аптечку, нашел стерильный индивидуальный пакет, тщательно, с мылом и мочалкой, вымыл руки. Достал из пакета бинты и вату, тюбик со стрептоцидовой мазью (до сих пор удивляюсь своим осмысленным действиям в эти минуты: я ведь был словно в шоке, ничего не соображал, а все за меня делал будто бы кто-то другой). Тем временем кипяток остыл, я промыл Юре глаз, напихал в него стрептоцидовой мази (чтобы не начался воспалительный процесс), потом наложил тугую повязку из ваты и бинтов. Все это я делал первый раз в жизни, но получилось очень хорошо. За всю ночь (а уснуть Юре не удалось ни одной минуты) повязка не сползла и не ослабла.
Поздно ночью в лагерь пришли Саня с Геной, усталые, но счастливые. Они бросили к камеральной палатке рюкзаки с какими-то тяжеленными каменными плитами, и Саня заорал на всю Инынью:
— Снимите шляпы! Разрез оконтурен, и все подтвердилось! Даже и черскиел[31] есть!
— Юрка крючок себе в глаз всадил и кусок оттуда вырвал, — уныло сказал я.
— Иди ты! — заорал Саня. — Где он?!
— Да вон в своей палатке лежит. Саня кинулся в палатку к Юре:
— Ну что там у тебя, где, показывай!
— Да нет, — по-прежнему виновато ответил Юра, — давай до завтра отложим. Женька мне очень хорошо все завязал. Неохота развязывать...
— И представь, Саня, — добавил я, — ведь он, когда уже назад с таким глазом шел, еще двух ленков поймал.
— Вот, — сказал ожесточенно Саня, — вот! Давал же я себе зарок: не пускать вас на рыбалку поодиночке. Надо было вам вдвоем за рыбой идти!
После этого все пошли спать, а я остался. Выпотрошил, почистил и засолил всю рыбу: и Юрину, и свою. Моей конечно же много больше, но наш спор теперь, разумеется, потерял всякий смысл.
— Интересно, — с ужасом подумал я, вспоминая Санины слова, — а если бы мы на эту рыбалку вдвоем пошли и мне бы пришлось ему крючок из глаза доставать, тогда что?.. Вытащил бы, конечно, в обморок не упал, но... — И мурашки побежали у меня по спине.
29 июля
Утром Саня взял свою самую сильную лупу и тщательно обследовал Юрин глаз. Рассматривая его, Саня время от времени свистел и качал головой. Наконец он отложил лупу в сторону:
— Дело серьезное, ребята! Возле самого зрачка кусок вырван, и в одном месте краешек даже задет. Надо вызывать санрейс.
— Не надо, Саня, — умоляет Юра, — вот увидишь, все обойдется. Тем более нас через два-три дня все равно перебрасывать будут. Если мне станет хуже, тогда и увезут в больницу, а так я еще, может, к послезавтрому оклемаюсь.
После долгих раздумий решили, по крайней мере, сегодняшний день выждать. Нынче Саня с Геной собирались в маршрут на Элин, но теперь ни о каком маршруте, конечно, не может быть и речи. Саня пошел к соседям, советоваться, что делать с Юрой. С ним пошли Гена с Колькой — нам надо испечь хлеба: со дня на день должен быть вертолет (мы заказали переброску на первое августа). Перед их уходом у нас состоялось небольшое производственное совещание, на котором решили придерживаться такой версии: Юра долбил известковую плиту, геологический молоток был перекален, разлетелся на куски, и один из кусков попал ему в глаз. Тогда Юрину травму можно будет квалифицировать не как бытовую, а как производственную.
Ребята ушли. Я вялю под пологом рыбу, пойманную в тот злополучный день. Юра пытается помогать мне, но я гоню его прочь — больной должен лежать. Глаз у Юры уже воспалился, и я грозно говорю, что если он, этот неугомонный больной, не ляжет, то врачевать его я больше не буду.
Юра ненадолго ушел, полежал с полчаса, потом появился снова и снова стал пытаться помогать мне по хозяйству. Я взял здоровенную палку и пригрозил вытянуть его вдоль хребта, если он опять полезет ко мне со своей помощью.
Юра обиделся, ушел вдоль по нашей протоке вниз, долго шастал там в высокой траве и в болоте и вскоре принес в шапке дикого утенка. Привязал утенка за ногу на длинную суровую нитку и сказал:
— Я на него Баську натравлять буду. Стану ее учить охотиться на дичь.
Окончательно рассердившись, выгнал спать этого нерадивого больного. Потом обрезал нитку, и утенок моментально уплыл, прячась под высоким берегом.
Вечером пришли от соседей ребята, принесли хлеба. Саня возбужденно рассказывает:
— Геологическую Даму я черскиелом доконал совершенно. Она теперь новую политику проводить решила. «Давайте, — говорит, — Александр Васильевич, совместную статью напишем, где всю ситуацию и изложим». До чего же хитра, стерва, хочет из этой щекотливой ситуации вовремя и с приличным лицом вылезти, а всех своих единомышленников бросить, пока не поздно.
— И ты согласился? — спросил я.
— А чего мне, — пожал плечами Саня, — конечно, согласился. Я статью напишу, а она под ней просто подпишется.
— Подпишет акт о безоговорочной капитуляции, — усмехнулся Гена.
— А насчет нашей версии по поводу Юриной производственной травмы, —- продолжал Саня, — все точно. Это мы попали в самую точку. Это, оказывается, очень распространенная травма: разбитые молотки частенько глаза нашему брату-геологу ранят.
— Вот и прекрасно, — подвел итог Гена.
— Да, смешная подробность, — не унимается Саня, — Геологическая Дама утверждает, что комар в этих местах пропадает четвертого августа. Вот третьего он еще есть, а четвертого — ни одного. Ну что же, поживем — увидим.
— Да его уже и теперь нету, — влезает в разговор Колька, — против прежнего-то...
— Ну, маленько все-таки есть, а она говорит, что четвертого не будет ни одного. Понимаешь, ни единой штуки.