Поздно ночью Саня составил протокол о несчастном случае на производстве, который мы все (кроме Кольки, разумеется) подписали как свидетели.
30 июля
Юра опять не спал всю ночь, и утром он почти не встает. Я сделал ему перевязку: глаз разбарабанило так, что на него страшно смотреть. До первого числа решили все-таки обождать (усатый красавец командир так уверял меня, что машину нам подадут к заказанному сроку!), а если первого числа вертолета не будет, вызовем аварийно-спасательный рейс и отправим Юру в Сусуманскую больницу.
— Да вы что, мужики, — духарится Юра, — все будет нормально. Дня два-три, самое больше четыре, и все зарастет на мне, как на собаке. Не отправляйте меня в больницу, ребята.
— Ну уж нет, — решительно говорит Саня. — В больницу-то мы отправим тебя во всех вариантах. Если у тебя и вправду ничего серьезного нет, сделают тебе перевязку, дадут с собой лекарств, расскажут, как ими пользоваться, а потом, когда Геологическую Даму с Борисом на Сон забрасывать будут, тебя к нам захватят. Вертолетчики ведь все равно из Сусумана сюда полетят. А если будет хоть малейшее опасение, сразу дуй в Новосибирск, знаю я здешних коновалов, это ведь тебе глаз, а не задница!
Решаем вместе с Юрой отправить санрейсом в Сусуман все образцы, чтобы потом с Мирного[32] улететь с поля одним рейсом. Заодно с образцами отправим обе резиновые лодки (скорее всего, они уже нам больше не понадобятся) и всю ненужную амуницию. В связи с этим Саня объявил аврал. Саня, Гена и Колька тщательно пакуют образцы, осторожно заворачивая каждый в бумажку и тряпочку; я сортирую и складываю вещи. Посреди лагеря на надувном матрасе лежит Юра (ходить у него почти нет сил), он все ноет, умоляя, чтобы ему дали хоть какую-нибудь работу, но на него уже никто не обращает внимания.
Пришел Евсеич, якобы для того, чтоб выразить свое соболезнование Юре. Евсеича встретили холодно, спирту не дали; он потоптался маленько и, почувствовав свою ненужность, ушел восвояси.
В обед пришел проститься с нами Ор Николаевич. Он через час отправляется к себе на Лесную, и здесь, в поле, скорее всего, мы уже не встретимся. Саня спросил у него разрешения связаться по рации с авиаотрядом, если придется вызывать Юре санрейс (как я уже неоднократно говорил, Гена — прекрасный радист). Разрешение конечно же было нами получено. Перед уходом Ор Николаевич записал наши с Саней телефоны — он собирается зимой посетить Академгородок. Что же, дорогой Ор Николаевич, буду рад видеть вас у себя дома (Саня, я полагаю, тоже).
Однако ни в эту, ни в последующие зимы Ор Николаевич ни у меня, ни у Сани не объявился. То ли постеснялся он зайти или позвонить нам, то ли у него изменились планы, кто знает. Но больше мы его так и не видели.
После обеда мы с Геной пошли на Паук, чтоб наловить хариусов. Я ловил, а Гена мне ассистировал: таскал мелкокалиберную винтовку (мы не хотели ее брать, да Саня настоял), добывал мне паутов, рвал траву, мочил ее и перекладывал ею добычу. Поймали не так много, как я в прошлый раз (да и времени на рыбалку нынче у нас было много меньше), но, в общем, достаточно для нашего пропитания.
Возвращаясь, взяли еще сильнее вправо, чем я в прошлый раз (правда, для этого пришлось основательно тащиться в гору), и выиграли: путь сократили и с Евсеичем не встретились.
Встретил нас Юра отборным матом. Он не лежал, а стоял на ногах, и его единственный глаз горел гневным огнем. Оказывается, уходя, я оставил незавязанными мешки с рыбой (копченой и вяленой) в коптильне. Трубы же у коптильни полностью забились сажей (мы, надо признаться, за весь сезон ни разу их не прочищали), и в коптильную палатку проникла поганая муха и уже отложила там свои мерзкие яйца. Жаль, часть рыбы придется выбросить.
31 июля
В шесть утра мы все проснулись оттого, что над нашими палатками висел вертолет. Мы выскочили из мешков и моментально оделись.
— Не может быть сегодня вертолета, — кричу я сквозь шум винтов, — мы же его на завтра вызывали. Сегодня никак он не может быть...
— А это тебе чего? — указывает пальцем Колька на голубой Ми-4, который уже садится на косу возле наших палаток.
— Наверное, они как-то почувствовали, что машина нам позарез нужна, — предположил Гена.
— Да небось Ор Николаевич вчера по рации санрейс вызвал, — сказал Саня, — хотя я его об этом не просил.
Тем временем вертолет остановил винты, из кабины выпрыгнул все тот же восточный усатый красавец командир и, перепрыгнув через протоку, подошел к нам. Он поздоровался с Саней и со мной за руку, остальных приветствовал кивком головы.
— Прошу простить за неточность: вы вертолет на завтра заказывали, но завтра первое. А мы с первого по пятое каждого месяца золото с приисков вывозим... Так что я подумал: не будет большого греха, если мы вас на день раньше перебросим, а?
— Да какой там грех?! — кричит Саня. — Нам машина именно сегодня вот так нужна. — Он рубанул себя ребром ладони по горлу.
— Несчастный случай у нас, — встрял Колька.
— Цыц! — грозно сдвинул брови Саня, и Колька, смешавшись, ушел в палатку.
— Значит, так, — Саня с усатым красавцем уселись на траву, — сперва отвезете одного нашего парня в Сусуман, ему в больницу надо, ну и образцы с собой захватите... Потом вернетесь сюда и перебросите нас на Мирный. Ручей Мирный знаете?
— Все мы здесь знаем, — усмехнулся командир, — да только одним рейсом мы вас на Мирный не забросим, так что всего три получится.
— Три так три, — пожал плечами Саня, — только нам еще на Сон подсесть придется.
— Надо, так подсядем. — Красавец командир вскочил на ноги. — Груз у вас готов? Сопровождающий будет?
— Будет сопровождающий, — сказал Саня, — как же без него. И груз у нас давно уже готов.
Сопровождать Юру и груз (пять тяжеленных, килограммов по семьдесят — восемьдесят, баулов) отправился я.
И вот уже мы в Сусумане. Юра перенес полет очень плохо: он весь горит, его трясет и тошнит. Положил его в тенечке на траву, а сам пошел за машиной, чтобы отвезти наши вещи в камеру хранения. Вертолет же тем временем дозаправлялся.
Первым делом вызвал «скорую помощь», и она отвезла Юру в больницу. Потом пошел к начальнику отдела перевозок просить машину для своих баулов. Половина восьмого утра: нигде никого, кантовать же в одиночку эти ужасные мешки до камеры хранения невозможно (сложил их я на том самом месте, где стояли прежде наши палатки).
Наконец в самом начале девятого появилась дама-начальница в форме Аэрофлота. На голове у нее — прическа из крупных белых локонов, сложенных поленицей (почти во всех маленьких аэропортах у аэрофлотовских дам я видел такую прическу и всегда воспринимал ее как часть униформы).
— Машину? — вытаращила она на меня глаза. — Да мы вам что, такси? Езжайте в Сусуман, арендуйте такси и перевозите ваши мешки на здоровье. А мы — Аэрофлот.
— Вот именно, — горячо согласился я с нею, — и мы вам, Аэрофлоту, заплатили очень хорошие деньги за рейс. И в любом аэропорту вы, Аэрофлот, обязаны доставить багаж пассажиров с борта машины в порт.
Дама некоторое время в упор смотрела на меня, не зная, что ответить, а потом (то ли она придумать никакого ответа не смогла, то ли было у нее хорошее настроение) почесала пальцем темя и, ни слова не возразив, ушла за деревянную перегородку, откуда вернулась вскоре с толстым, ленивым, татуированным, как полинезиец, узбеком. (Откуда он взялся в этих краях, сидел наверное?) Узбек сел за руль грузовичка, кузов которого был обит колесной резиной, и быстренько подогнал его к моим баулам.
И вот уже я в одиночку кантую тяжеленные баулы в кузов, а узбек стоит возле кабины, сощурив глаза, и, раскрыв рот, полный золотых зубов, блаженно улыбается ясному солнечному утру.
— Тяжелые? — наконец лениво спрашивает он.
— Попробуй, — сердито отвечаю я.
— А чего пробовать, я и так вижу, что тяжелые. Золото небось? — расспрашивает меня он, продолжая улыбаться.
— Какое золото! — пыхтя, говорю я и запихиваю в кузов последний баул. — Тут вещи подороже золота будут.
— Тут ничего нет дороже золота, — наставительно говорит мне узбек и садится за руль.
Сдал вещи в камеру хранения, заплатив семь с полтиной (десять копеек за место в сутки). Конечно, эти деньги нам никакая бухгалтерия не спишет, но другого выхода у меня нет. По дороге в кафе «Лето» я шел и все волновался: как бы этот узбек не позарился на наши образцы — тогда все поле насмарку!
Кафе «Лето» открывается в девять, придется ждать: я обещал привезти на Инынью ребятам канистру пива. А до этого времени пробежался по магазинам и сделал закупки (благо тут магазины открываются в восемь утра). Купил хлеба, мягких белых булок, сахару и репчатого луку (по три с полтиной за килограмм).
Но вот наконец открылось и кафе, но пиво в нем оказалось старым: аж позавчерашним. Думал довольно долго, покупать или нет, и все-таки купил.
Только собрались мы улетать назад, на Инынью, как увидели, что в аэропорт стрелой летит «скорая помощь». Интуиция не обманула меня: в машине был Юра.
— Ой, боялся я, что не застану вас. Мы в Ягодное едем, я попросил ребят дать крюка и завернуть в аэропорт. Значит, так: своего глазного врача в Сусумане нет, так что придется мне ехать в Ягодное. Но это даже и хорошо: вертолет на Сон за Геологической Дамой, оказывается, оттуда пойдет... Правда, местный врач говорит, что мне немедленно в постель ложиться надо и скорее всего придется операцию делать, но, думаю, это он так, стращает...
— Ты вот что, Юра, — строжусь над ним я, — ты мне свои ковбойские замашки здесь брось, если не хочешь без глаза остаться. И врачей слушайся неукоснительно, а то все Сане расскажу.
— Ладно, — враз погрустнел Юра, — нате вот, — он протянул мне огромный куль ваты и бинтов, — вы же все на меня потратили, а не дай бог, кому-то из наших пригодится. Ну, бывай! Привет ребятам! — Он хлопнул дверцей, и «скорая помощь» рванула в Ягодную.
— Фарту тебе, Юрка! — крикнул я ему вслед, но он меня, конечно, не услышал.
Прилетели на Инынью. Пока вертолет заходил на посадку, я успел увидеть, что нашего лагеря уже больше не существует. Ах, ничего нет унылее разоренного жилища! Теперь на берегу зияют большие желтые прямоугольники (пожухлая трава и слежавшаяся хвоя подстилок), криво торчат в разные стороны колья, чуть дальше по течению Иныньи траурно сияет под лучами солнца здоровенная черная проплешина кострища, а вокруг нее, как останки какого-то скелета, торчат шесты (на них держался наш тент), скамейки, стол, стойки и жердины, на которых мы вялили рыбу и мясо. Позади палаток, в нашей «помойке», возвышается горка ненужного уже теперь хлама, все же вещи не только разобраны, но уже и упакованы в тюки, мешки, баулы и вынесены на галечную косу (они заботливо придавлены камнями, чтобы не раскатал их по долине ураган, поднятый винтами).
— Ну что с Юрой? — спросил Саня. Я рассказал.
— Пива привез?
— Привез да старого, позавчерашнего, свежего не было.
— Ну давай, давай, давай! — Он указал на наш сиротливо стоящий теперь стол, на котором грудились зеленые кружки, валялась пара копченых ленков и над всем этим возвышалась огромная дюралевая миска (более, пожалуй, похожая на тазик) с согудаем.
Я разлил пиво по кружкам.
— А пятая кому? — поинтересовался Колька. — Вертолетчикам нельзя, они за рулем...
— А ты что, — как всегда усмехнувшись, спросил Гена, — не узнал, чья пятая-то кружка?
— Юркина, — ответил Коля, — вот, с щербинкой... Так его же нету.
— Мало ли чего, — сказал Гена, — мысленно-то он здесь, с нами.
Выпили по полной кружке, а Юрину выплеснули на мох. Вертолетчики конечно же от пива отказались, но ленков и согудая отведали с удовольствием. Особенно согудая.
— Это что же за лакомство такое? — удивленно спросил красавец командир, подняв один ус. — Сколько летаю здесь, пробую первый раз. Это ведь что-то из рыбы, да? Совершенно варварский вкус. И необыкновенно приятный. Я представляю, каково под него холодную водочку.
— Ребята, — вкрадчиво сказал вдруг Саня (он решил, что подходящий момент), — мы тут прикинули: вполне одним рейсом заброситься можно. Вещичек не так уж и много, да и людей меньше стало.
— На одного, — уточнил Колька, и Саня насквозь прожег его взглядом.
— Тем более тут лететь-то всего ничего, а? — И он поближе пододвинул к вертолетчикам миску с согудаем.
— Нет-нет, — замахал руками второй пилот, — там же скалы кругом, воздушные струи и потоки. На перегруженной машине... Мы же и вас угробим, и сами угробимся.
— Одним рейсом не имею права, — сказал усатый командир и встал из-за стола, давая понять, что пора лететь.
Загрузили вертолет, в него уселись Саня с Колькой, и машина с места круто пошла вверх. Я тотчас сел писать письмо (вертолетчики бросят его в почтовый ящик), а Гена решил пройтись по лагерю, чтобы еще раз посмотреть, не забыли ли мы чего важного и нужного. Как только вертолет скрылся из глаз, на той стороне Иныньи появился Евсеич в болотных, натянутых до самого паха сапогах.
— Шо я бачу! — весело закричал он с того берега. — Хиба це сон? Неужто пивко!
— Пиво, Евсеич, пиво, — успокоил я его, — иди сюда, угостим. Только не обессудь, не очень свежее.
Дед быстро переправился через протоку, в спешке зачерпнув воду правым сапогом. Я налил ему пива в свою кружку. Дед блаженно зажмурил глаза, крякнул, выпил ее одним махом и попросил еще. Я налил ему еще одну кружку.
— Сказка, — причитал он, — сладкий сон — пиво в поле! Да, — вдруг спохватился он, — как там у Юрки-то дела?
— Нормально, — ответил я, — все будет хорошо. Не беспокойся.
— Ну и хорошо, когда хорошо, — сказал Евсеич и, не поблагодарив, ринулся на помойку и стал искать там полезные для себя вещи.
— Евсеич, — крикнул я ему, — ты что, полчаса подождать не можешь? Вот улетим мы, копайся в этом дерьме хоть неделю!
— Да нет, — говорит Евсеич, — я сейчас домой пойду. У меня дома дел прорва. Только ты уж это, налей-ка мне пивка с собой, а? На вынос...
— Ладно, — ответил я, — давай банку.
— Да у меня же с собой нет, — развел он руками, — хотя погоди, сейчас найду. — Евсеич бросился на помойку и вскоре разыскал-таки там банку из-под болгарских помидоров, вымыл ее в протоке и торжественно принес к нашему столу. — Эх, у меня же в лагере трехлитрушек до такой матери, — горестно вздыхал он. — Но откуда же я мог знать, что ты пива привезешь!
А вот и вертолет возвращается, садится на косу, и мы бросаемся грузить в него наши вещички. Сделали все буквально в пять минут и улетели бы, но возникла вдруг неожиданная проблема: не хочет лезть в вертолет Баська. Тащим за шиворот — кусается. Наконец Гена нашел кусок веревки, сделал из него ошейник и на нем, как на удавке, поволок несчастную псину к машине (не хочет она лететь без хозяина — надо было Сане с Колькой брать ее с собой).
— Да оставьте вы ее мне, — говорит Евсеич, — на что она вам!
Я бросаю на деда гневный взгляд и вдруг вижу, что в дальнем конце косы сиротливо сохнет замечательный Юркин трофей, который мы чуть не забыли.
— Держи Баську! — крикнул я Гене, в несколько прыжков долетел до вонючих рогов, схватил их и поволок к вертолету, дорогой успев прихватить миску с недоеденным согудаем (не пропадать же добру!).
И вот мы бросаем прощальный взгляд на Инынью, Лесную, на наш лагерь — словом, на то место, которое целый месяц было нашим домом, и видим, что Евсеич (он и не думал никуда уходить) все продолжает копаться в нашей помойке.
Летели мы всего минут пятнадцать. Под нами громоздились сопки, горы, хребты, все серо-коричневого цвета с зеленой опушкой понизу. И вот уже внизу, на галечной косе, я вижу две маленькие фигурки, а около них баулы и тюки, сложенные в аккуратную кучу.
Заходим на посадку. В наше отсутствие Саня попытался даже оборудовать нечто вроде посадочной площадки: вогнал в косу кол и к нему привязал белую (в далеком прошлом) портянку. При посадке портянку с кола, конечно, сорвало, да и сам кол вылетел из галечника со свистом.