Куда пропали снегири? - Сухинина Наталия Евгеньевна 14 стр.

Две жизни. Этоведь тоже дано не каждому. Быва­ет, мы и от одной устаём и тянем лямку земногобытия безрадостно и по привычке, А две жизни? Кто знает, может, это и не крествовсе, а награда Создателя, как тут разобраться?

Мы сидим сОксаной в её комнате, и нам хорошо го­ворится за жизнь. Вслушиваюсь в еёмедленную речь и привыкаю к ней, всё понятно. Хочу спросить её об очень личном,но всё не решаюсь - кому понравится, когда лезут в душу?

-   Вы хотите очём-то спросить? - чуткая девушка смотрит на меня серьёзно.

-   Да, да, вот скажимне, пожалуйста, когда, в каком возрасте ты почувствовала, что ты не такая, каквсе?

-   А я и сейчасэтого не чувствую, - засмеялась Ок­сана.

ЕвгенияФедосовна хлопочет на кухне насчёт чая.

КУПЕ НА ДВОИХ

Я опаздывала напоезд и привычно корила себя за несобранность. Скорее, скорее... В вагонвлетела запыхавшись и облегчённо оглядела купе: с кем суждено мне коротатьнеблизкую дорогу к Северному Уралу. И увидела женщину в обтягива­ющих бёдралосинах и много-много коробок, баулов, безразмерных клетчатых сумок, которымипестрит наша матушка-столица, принимая и провожая бедо­лаг-коробейников. Вещилежали и под столом, и в ногах у моей попутчицы, и даже на двух верхних полках.

-   А если придутпассажиры, тогда как? - удивлён­но спросила я.

-   Не придут. Яоплатила три места, - голос у попут­чицы был резковатый, с хрипотцой, - так чторадуй­тесь, у нас купе на двоих.

Радоватьсяпочему-то не хотелось.

Было в женщинечто-то вызывающее, неделикат­ное. Даже лосины, заправленные в чёрные высокиесапоги, даже яркая, просторная, почти до колен футболка с двумя уродливымимышками на живо­те. Крашеные волосы уже пробивались честной сединой, небрежноподведённые глаза смотрели колюче. Но - всё, хватит. Мы не выбираем попут­чиков.

-   Хотите кофе? -делаю попытку «подружиться» с женщиной: ехать долго, и колючий взгляд мне сов­сембез надобности.

-  Можно...

Мы пьёмрастворимый, из пакетиков, кофе и уже знаем друг про друга, что одна едет вкомандировку, а другая - домой. Отоваривалась в Лужниках, успела обернуться заодин световой день. Поезд пришёл в Москву утром, только метро открылось - онауже «на Луже», сапог женских двадцать пар взяла, пер­чаток мужских - тридцать,домашние тапочки, сви­тера, два мужских костюма, джинсовые сарафаны.Обернулась, и на поезд обратно, домой, в Ханты-Мансийск.

-  Теперьнадолго хватит... - успокаиваю.

-   Что вы, какой тамнадолго! Сейчас хорошо берут, к зиме всем надо. Я каждые пять дней в Москвуезжу.

-  Каждыепять дней с такими баулами?!

-  Хочешьжить, умей вертеться...

Жалко моюпопутчицу. Тягать по метро тяжёлые тюки, жить на колёсах, не поесть толком, непомыть­ся, не поспать. Нелегко зарабатывают люди свой хлеб насущный. Чувствовины в душе, сострадание к сидя­щей напротив женщине. Мыши на животе хохочут,за­ливаются, а измученное лицо серо и невыразительно.

Онаушла покурить. Вернулась нескоро.

-   Сейчас с мужикамив тамбуре разговорилась. Из Белоруссии. Едут на Север деньги зарабатывать, кот­теджкакому-то крутому строить. Говорят, большие деньги обещал. Спрашиваю, это какиеже большие? Полторы тысячи баксов за три месяца. Ну, мужики, ну измельчали.

-   Неплохиеденьги, - говорю, - для семьи сущест­венная поддержка.

- Неплохие?! Дая, бывает, за день столько имею.

Вот и разберись,жалко ли мне её теперь. Чтобы зарабатывать так много, можно и баулы «с Лужи»потаскать, и не поспать, и не помыться. Попутчица видит, что произвела должное впечатление.Она до­стала губную помаду и без зеркала, по памяти, ловко ею мазанула.Закинула ногу на ногу, посмотрела на­смешливо:

-  Авы сколько зарабатываете?

-  По-разному,- смутилась я, - по-разному.

-   Деньги человека кжизни возвращают, - приня­лась философствовать женщина. - Мне говорят, ты,Валентина, крутиться умеешь. Да, умею. У меня цель есть, вот и кручусь.

И она безвступлений стала мне рассказывать про цель. Стучали колёса, горячий кофе согрели развесе­лил, спешить было некуда. Окончила торговый инсти­тут в Челябинске,пошла в промторговую организа­цию, но очень скоро поняла, что протирать на этойработе юбки - себе дороже. Знакомствами кой-каки­ми обросла, стала доставатьдефицит, конечно, за пе­реплату. Быстро окрепла материально. Вышла замуж. Мужтоже попался «не из инженеров», раскрутились, купили машину, построили дачу,обставили с иголоч­ки квартиру. Родилась дочь. И ей ни в чём не отказы­вали,жили в достатке. Достаток стал привычным, естественным. А как же по-другому?Поехали своей машиной в Крым. Она хорошо помнит. Ободзинский. «Эти глазанапротив...»

-  Сделайпогромче, - попросила мужа.

«Эти глазанапротив чайного цвета...» Откинулась на сиденье, прищурила в блаженстве глаза.Только вдруг полоснула по ним жаркая молния, и тепло, про­тивное, липкое,поползло по щекам. На полной ско­рости врезались в идущий навстречу «Жигуль».

Врач зашивал наеё лице швы и матерился. Первое её осознание случившегося: матерные слова иболь.

-   Молчи, сдохнутьмогла, радуйся. Правда, краса­вицей уже никогда не будешь, - врач негодовал, де­журствоуже заканчивалось, «скорую» встретил у подъезда.

Удивительно, мужотделался сотрясением мозга и лёгким переломом ребра. А она полгода пролежала вкорсете в больнице, потом на реабилитации в заго­родной клинике, потом дома.Стремительно, под уклон, под горочку, посыпались с вершин её благо­получия,нажитые умением крутиться «пятаки». Сбережения на книжке «сожрала» больница,врачи беспомощно разводили руками: «С радостью бы, но лекарство очень дорогое».Уж она-то знала расшиф­ровку этих слов. «Нужны деньги? Скажите сколько. Яготова на всё». Сильнейшее потрясение: впервые с палочкой самостоятельно дошладо туалета и уви­дела в зеркале безобразное лицо с красными шрама­ми,изуродованной губой. Закричала, забилась в ис­терике.

-   За любые деньги,сделайте что-нибудь!

Продали дачу.Деньги нужны были не только на пластическую операцию, но и на откуп от тюрьмы.Мужу грозил приличный срок, вина его в аварии была установлена, а пострадавший«Жигуль» оказался не промах. Назвал такую сумму...

-   Всё, что угодно,только не тюрьма! - она плакала на плече у мужа, а он опускал глаза.

Она уже не разловила на себе брезгливый взгляд. Шрамы, они заживали очень медленно...Операция на­дежд не оправдала. Предательские ниточки, метины страшной беды,прочертили на лице Валентины гео­метрический незамысловатовый узор. Елезаметный...

-   Видите, как меняизуродовало? Но ничего, мы ещё поборемся.

Пришла беда -отворяй ворота. Деньги таяли как снег, и в конце концов истаяли окончательно.Даже мебель кой-какую продали, добрались до шубы, украшений. Отбиться от судаудалось. И когда они с мужем праздновали победу, он вдруг сообщил, что уходит.

-   Куда?

-   Туда, где менялюбят и где я испытал настоящее чувство.

Опухла от слёз.Плакала и удивлялась, когда же, наконец, они выльются все, и она сможет сухимвзгля­дом всматриваться в реалии жизни. А всматриваться было надо. Безденежьенастолько зажало её, что она выла по ночам от страха наступающего дня. И - запи­ла.И - загуляла. Случайные поклонники успокаивали её, боль отходила. Она ещёмолода, она ещё сможет устроить свою жизнь.

-  Надоеловам меня слушать?

-  Нет-нет,продолжайте.

Пила долго. Икогда уже совсем озверела от угар­ного похмелья, вдруг трезвым взглядомвсмотрелась всё в то же, честное зеркало. Увидела старуху. Жал­кую, опухшую.Испугалась.

-   Я сильнаяженщина. Я смогла бросить пить раз и навсегда. Трудно было, обросласобутыльниками. Но послала их всех однажды подальше, и вот уже пять лет никапли спиртного. Бывает, даже сижу за столом, ря­дом пьют, а мне хоть бы что. Ясильная...

Правда, онауехала из Челябинска, чтобы начать жизнь с чистого листа. Ей сказали, что вХанты-Мансийске хорошо идёт торговля. Уехала, оставив квартиру взрослой дочери.Раскрутилась. Начала с малого: шнурков, резинок для волос, ободков, ба­тареек.Дело пошло. На рынке, где она появилась новенькой, сначала насторожились, когдаотказыва­лась посидеть после удачной торговли. Но она стоя­ла насмерть. И -стоит. Теперь не зовут, не пригла­шают.

-  Ясильная, у меня есть цель...

Опять ушлакурить. Я смотрела в окно и думала о превратностях судьбы, о том, что человеккаждый своим путём идёт к цели. У каждого она своя. Поезд тормознул и, впустивновых пассажиров, раскраснев­шихся, с морозца, пошёл дальше. К нам, конечно же,никто не подсел. Купе на двоих. Клетчатые пузатые баулы, по-хозяйскивзгромоздившись на верхних пол­ках, отдыхали от московской сутолоки.

-   Киров, Вяткапо-новому, - весело объявила Ва­лентина. В руках она держала два мороженых. -Уго­щайтесь. Выскочила, воздухом подышала, - и, лизнув пару раз эскимо,посмотрела на меня уже не колюче и настороженно, а доверчиво, почтипо-дружески. - На чём я остановилась?

-  Натом, что цель достигнута, больше не пьёте.

-   Цель недостигнута. Моя цель другая. Я должна, понимаете, должна вернуться опять к томууровню, на котором была. Перед поездом вещи в камеру хранения сдала, а самазашла в магазин. Вижу - сервиз. Роскош­ный, почти пятьсот баксов. А у меняточно такой был, понимаете? Подарить пришлось, когда от суда отмазы­вались.Ничего, Валентина, сказала я себе, будет у тебя ещё такой сервиз, всё у тебябудет, ещё не вечер...

-  Адочь? Она-то как живёт?

-   Дочь моя... Нуладно, всё рассказывать, так всё. Дочь в тюрьме сидит.

У дочери красивоеимя Христина. Поступила в ин­ститут, но учиться не захотела, пошла работать вбар официанткой. Деньги не ахти какие, но хватало на са­мое необходимое.

Мать присылала изХанты-Мансийска «вспоможе­ние», на первых порах невеликое. В прошлом году наНовый год приехала, а у Христины новая шуба, рос­кошная, из голубой норки.

-   Говорю: «Откуда?»Молчит. Вижу колечко на ру­ке с непростым камушком. «Откуда?» Опять молчит.

Потом призналась:стала продавать наркотики. «Мам, я только пару раз, деньги нужны, одетьсяхочется, я больше не буду». Сказала я ей тогда: «С огнём шу­тишь, твой бизнесна беде людской замешан, опом­нись». Обещала. Уехала в Ханты-Мансийск, а черезмесяц телеграмма: «Срочно приезжай». Посадили Христину, пять лет дали.

Руканевольно поднялась, чтобы перекреститься.

-   Беда, беда,Валентина, помоги вам Господи!

Настороженныйвзгляд.

-   Вы в Бога верите?

Вздыхаю:

-  Аразве можно в Него не верить?

-   Тогда скажите,почему в моей жизни всё так не заладилось? Я ведь работала, не воровала, всё всемью, а муж от меня к другой ушёл, оставил одну с ребён­ком. Да и аварияэта... Ведь после неё всё вверх дном перевернулось. А Христина? Я же ничего длянеё не жалела, игрушки импортные, куртка не куртка, всё с иголочки. Хотелакоттедж купить, забрать её к себе, а теперь с передачами раз в месяц в тюрьмунаезжаю. В тюрьме она у меня лучше всех одета. Надсмотрщица говорит: «У васХристина как кукла по зоне ходит». А я отвечаю, что не хочу её терять, чтолюблю её, она у меня единственная.

-  Жаль,что нет у вас ещё ребёнка.

-   Был. Ещё доХристины. Но в роддоме на пятый день умер. Подруга посоветовала: «Ты его оставьв роддоме, без тебя похоронят, тогда и забудешь быстро».

-  Господи,как же живёте вы с такой бедой?!

Эти словавырвались из меня, и я испугалась. А Ва­лентина заплакала. Она плакала устало,обречённо, размазывая по лицу краску. Сильная женщина с изму­ченным саднящимсердцем. Вдруг она стала говорить, поспешно глотая слёзы:

-   Скажите, что мнеделать, скажите! Я ничего не понимаю, почему всё так? Я хочу нормальной жизни,такой, как раньше, я рвусь, уже коттедж присмотрела, а душа не на месте,Христина в тюрьме. За что мне это? Ведь я никогда ничего чужого...

-   Вам на исповедьнадо срочно. Душа покаяния тре­бует.

-  Акак это, исповедь?

Рассказываю.Советую не тянуть, пойти сразу же. И всё поведать. Про Христину, про аварию,про кот­тедж, про клетчатые баулы.

-   Не смогу. Я вцерковь боюсь заходить, меня отту­да какая-то сила гонит. Хотя очень хочется,если чест­но. Если бы с кем-нибудь...

-  Выбываете в Москве, давайте пойдём вместе.

-  Спасибо.Можно я позвоню вам?

Она нервно ищетна столе зажигалку и уходит ку­рить. А я опять смотрю в окно и вижу вдалеке, нане­большом взгорочке красавицу церковь. Купола синие, кресты золотые. Крещусь иуспеваю попросить перед мелькнувшим Божьим храмом вразумления заблуд­шей инесчастной душе. Саднит она, ноет нестерпимо, и никакие дорогостоящиепластические операции не исцелят эту боль и не зарубцуют эти раны. Никакаяманящая цель не отвлечёт израненное сердце. Не об­радуется и не возликует оно,ликование ведомо толь­ко покаявшемуся сердцу.

Столько лет житьбез покаяния! Как больно и как тяжело. А может быть, та авария на полном ходублагополучия и довольства была единственной оста­новкой в пути и Господьуправил ради спасения души потерпеть боль физическую? А душа-то не вразумилась,душа помчалась дальше догонять ускользаю­щие горизонты, преследовать желаннуюцель - вер­нуться в былое. Да разве можно вернуться во вчера? Духовный законбыл дерзко нарушен, и как резуль­тат - серьёзный сбой в налаженном пути. Уходмужа, беда с Христиной, запои и поиски сиюминутных ра­достей. Баулы... Имизабиты полки, они и здесь, в ку­пе, занимают не принадлежащие им места, месталю­дей на верхних полках. Смотрю на них и чувствую, как враждебны они, будточуют, что о них идёт речь. Маленькое тельце, оставленное в больнице радисобственной пощады- так легче забыть. Забыла? Нет, помнит, иначе не плакала бытак горько и так устало. Ведь детская ангельская душа, возлетев в обители неба,плакала и плачет о материнской не­избывной боли. Пощади, Господи, эта больнепере­носима. «За что мне это?» - кричит вопрос. И ответ кричит, да тольконадо захотеть его услышать. И содрогнуться, и припасть к милосердным коленям ивымаливать себе пощаду. Как всё страшно, как всё непросто и как всёпромыслительно.

-Не бросайте меня...

Валентинапринесла в купе сигаретный дух на кра­шеных волосах и развесёлой футболке.

-  Небросайте меня...

-  Неброшу, - обещаю.

А что ещё я могусказать своей случайной, неслу­чайной, попутчице? Рассказываю ей оТроице-Сергиевой Лавре, мы договариваемся, что она оставит на вокзале своибаулы, мы поедем к преподобному Сергию исцелять душу и укреплять дух. Пойдёт наисповедь.

-  Страшно...

-  Страшно.Но другого пути нет.

Дарю Валентинесвой маленький дорожный молит­вослов. Со стихами на последней странице. Яписала их гелевой ручкой, убористо, чтобы поместились. Пушкин. «Дар напрасный,дар случайный, жизнь, за­чем ты мне дана...» Унылое сердце не видит выхода, невидит смысла, не видит спасения. Но мудрый совре­менник Пушкина митрополитФиларет спорит с ним: «Не напрасно, не случайно жизнь от Бога нам дана...» Двастихотворения. Уныние и вера. Тоска и надежда. Погибель и спасение.

Мнескоро выходить. Через час Верхотурье.

-  Небросайте меня...

И вдруг японимаю, что через пять дней буду опять ехать в этом поезде, даже в этомвагоне, вот обратный билет, вагон третий, место семнадцатое.

- И я через пятьдней обратно в Москву. Этим же поездом. Билета нет, но я найду вас.

Радуемсяскорой встрече.

-   Я еду вмонастырь. Напишите мне имена ваших близких, помолюсь.

Она торопливоищет листочек, не находит, и на то­варном чеке «сапоги женские» пишет имена оздра­вии. Валентина, Христина... О упокоении...

Боюсьспросить, но всё же спрашиваю:

-  Атот маленький, в роддоме, у него было имя?

-   Владик, - шепчетона, глотая слёзы и пишет: Вла­дислав.

-  РабБожий, - подсказываю я, - раб Божий...

Выхожу в стылуюночь Верхотурья. Игумен Фи­липп подхватил мои сумки, повёл к машине. Успеваюоглянуться и вижу сквозь вагонное стекло яркую фут­болку. Валентина машетрукой. Через пять дней мы увидимся...

Её не оказалось вобратном поезде. Передумала, приболела, изменились планы? Не знаю. «Не бросайтеменя...» Ничего не знаю о ней, кроме того, что знаю очень много. У меня неосталось ни телефона, ни адре­са, а только маленький клочок бумаги, товарныйчек с именами близких ей людей. Я не теряю надежды, я жду. Благослови, Господи,дождаться.