Думать об этом чукча не стал, а прошел в третий, последний зал, в котором находился лишь один экспонат.
В стеклянном ящике помещался человек Ягердышкиного телосложения, в такой же одежде, как и чукча, с физиономией, как две капли воды похожей на Ягердышку, так что он сначала принял ящик за большое зеркало, которому скорчил рожу. Но изображение не ответило на хулиганство, а оставалось хранящим серьез.
И только тут Ягердышка понял, что это тоже музейный экспонат.
Его чрезвычайно потрясло то, что живого человека засунули под стекло, и он сидит перед потухшим костром как дурак, а еще более тронуло удивительное сходство экспонируемого с ним самим. Воображение Ягердышки тотчас нарисовало картину похищения его новорожденного брата и насильственное помещение под стеклянный колпак.
Ах, вот ты какая, Америка!
Но здесь чукча вспомнил, что родители никогда не говорили о брате-близнеце, и тут все окончательно смещалось в его голове. Он приблизился к стеклянному шкафу и, роняя слезы, заговорил:
– Эй, брат! Ты что здесь делаешь? Наверное, родители просто не сказали мне о брате, не хотели волновать!.. Как же ты в ящике-то?..
Но «брат» не отвечал, а смотрел куда-то вдаль, и столько в его взгляде помещалось грусти, что Ягердышкино сердце трепыхалось в груди, как пойманный воробей в ладонях, стремясь вспорхнуть к небесам!
– Сейчас я выпущу тебя, брат!
Ягердышка хотел было размахнуться, но тут позади него раздался голос адвоката Тромсе:
– Так вот ты где!
Жирный эскимос схватил его за руку и потащил к выходу, но Ягердышка упирался, не желая бросать родственника.
– Опаздываем! – обозлился Тромсе.
– Никуда не пойду без брата! – заявил Ягердышка и выдернул руку из цепких пальцев адвоката.
– Какого брата? – опешил эскимос.
– Вот! – указал чукча.
Тромсе оглядел экспонат, пробормотал: «Идиот», – а Ягердышке перевел надпись под ящиком: «Первобытный чукча, найденный во льдах замерзшим. Предположительный возраст экспоната четыре тысячи лет».
– Понял?! Болван!!! Мертвый он! Четыре тысячи лет мертвый! И внутри у него опилки! А теперь пошли!..
Пока чукча пытался осмыслить сказанное Тромсе, они снова оказались в зале суда, где судья-негр что-то проговорила по-английски и ударила молоточком. После сего Тромсе уволок Ягердышку на улицу и сказал, что чукча теперь политический беженец и должен ему две тысячи долларов.
– Ага, – согласился беженец, не зная, что такое доллары.
– Это деньги, – пояснил Тромсе. – Их надо заработать!..
Далее он повел Ягердышку по какой-то улице, на какой-то склад, где им выдали по представленной адвокатом бумажке клетку с медвежонком. Но чукча так был потрясен музейным экспонатом, что лишь слабо улыбнулся, когда Аляска скользнул через клеткины прутья красным язычком и лизнул его руку.
– За углом – зоопарк! – указал Тромсе. – Пойдешь туда, найдешь эскимоса Джона, он даст тебе работу! – и вновь растворился в неизвестном направлении.
Ягердышка побрел, куда ему было указано, порывы холодного ветра освежили его голову, а поскольку он не мог долго находиться в печали, то подумал – мало ли кто во льдах замерзал, а что похож на меня, чего не бывает!.. И зашагал веселее.
За углом действительно располагался небольшой «ZOO», в ворота которого Ягердышка зашел смело и закричал:
– Джон! Джон! Это – Ягердышка, от адвоката Тромсе!
Звал чукча громко, а потому эскимос Джон явился быстро, с выпученными глазами и сжатыми кулаками.
– Чего орешь!
– Так на работу я, от Тромсе!
– А чего орешь? Тихо сказать не можешь? Иди за мной…
Они вошли в небольшое административное здание.
– Пять долларов в час! – определил Джон на ходу. – Четыре дня отпуска в году, два дня больничный!
– Ага, – на все согласился Ягердышка.
– Станешь клетки чистить…
Тут навстречу им явился высокий человек с седой головой, в клетчатой рубахе и больших ботинках. Джон поклонился ему, человек на это приветливо улыбнулся, почти уже разминулся с чукчей и его провожатым, но вдруг остановился как вкопанный, сделал шаг обратно, выхватил из рук Ягердышки клетку и, по мере вглядывания в медвежонка, что-то возбужденно заговорил по-английски.
– Босс, – прошептал Джон. – Начальник! Говорит, что твой медведь не просто медведь!..
– А какой?
– Какой-то ассирийский. Ишь, взволновался как! Я его таким никогда не видел! Говорит, что морда у него вытянутая и острая, как у лисы! Только альбинос… Фантастика, говорит! Только на картинках такие медведи остались!..
– И что? – не понимал Ягердышка. И что такое «альбинос», он не понимал, и что такое «ассирийский» – тоже.
– А то, что ассирийские медведи вымерли две тысячи лет назад!..
7.
Через неделю после автомобильной аварии полковник Иван Семенович Бойко находился уже в Москве. События развивались следующим образом.
В больнице города Бологое офицер задерживаться не стал, а уже на следующее утро явился на место службы, где возбудил четыре уголовных дела по факту кражи государственного имущества в особо крупных размерах.
Охрана палладиевых колес была подвержена искушению подземелья, и, вооружившись напильниками, четверо прапоров наскоблили аж килограмм драгоценного металла. Впрочем, были взяты с поличным и отправлены в СИЗО.
В 10 часов 45 минут полковнику Бойко позвонил полковник с площади и попытался было резко выговорить Ивану Семеновичу, что тот влез не в свое дело, что колеса должны находиться в компетенции ФСБ. На это Бойко ответил, что имеется бумага, в которой данная уважаемая организация отказывается вести дело, считая его прерогативой МВД.
– Ваша подпись имеется! – похрустел бумагой полковник. – Секретарша выдала!
В прикрытой ладонью трубке послышалось: «Ах ты пи…! Я тебя, е… твою мать!» Иван Семенович осторожно положил трубку на рычаги и приказал отправить зашифрованную депешу в Москву.
Только после этого он пустил в кабинет жену, которая бросилась к мужу, целуя руку, ввинченную в аппарат Илизарова.
– Ванечка, – приговаривала жена, вливая в полковничий организм черный кофе из китайского термоса.
– Машенька, – ласково вторил полковник, стараясь хоть на мгновение забыть о деле, утапливая узловатые пальцы во все еще густых волосах женщины…
К вечеру в кабинет Ивана Семеновича, чеканя шаг, вошел дежурный прапорщик и объявил, что звонит министр внутренних дел. Дождавшись, пока посторонние покинут кабинет, полковник поднял трубку и ответил:
– Слушаю, товарищ генерал!
Одновременно Иван Семенович созерцал себя в зеркале с бледно-синей рукой, согнутой шурупами и винтами в фашистское приветствие.
«В римское», – поправил себя полковник.
– Вы, Бойко, молодец! – были первые слова генерала. – Мы хоть с вами лично не знакомы, но про вас знаю много.
– Спасибо.
– Завтра Президентом будет подписан приказ о присвоении вам звания генерал-майора. Через неделю вы должны находиться в Москве, там для вас будет подготовлен кабинет. Дело, которое будете продолжать в столице, представляется нам очень важным, так что получите неограниченные полномочия. Все, что посчитаете нужным доделать в Бологом, – доделывайте!.. Кстати, где предполагаете жить в Москве?
– В квартире отца жены, – через секунду замешательства ответил полковник Бойко.
– К сожалению, она… – министр запнулся. – Правильный выбор… За вами будет выслан самолет, как прилетите, сразу свяжитесь со мной!
– Так точно!
– Благодарю за службу!
– Служу России! – с гордостью ответил полковник Бойко и закончил связь с Москвой.
Потом хоронили Арамова.
А еще потом одним из отделов милиции было возбуждено дело по факту исчезновения патологоанатома Ахметзянова.
Палладиевые колеса погрузили в транспортный самолет и под охраной спецгруппы отправили в столицу. Этим же рейсом в Москву были доставлены тела погибших машиниста с помощником, проводницы Розы и почему-то тело десантника Алехи, который все-таки попал в сердце нашей Родины, хоть и мертвым, убитым в сердце.
– Я знала, – говорила Маша, упаковывая вещи. – Была уверена, что тебя не забудут, что твои таланты пригодятся на самом высоком уровне!
Жена говорила все это в ночь перед отъездом, когда Иван Семенович Бойко закончил, волею Божьей, все дела в Бологом и получил возможность слегка расслабиться. Он сидел в казенном кресле с алюминиевой биркой «МВД, № 666999» и пил из бокала самый дорогой коньяк, который нашли в городе.
– Мой полковник!
Жена присела на ручку кресла, поцеловала Ивана Семеновича в губы, поморщившись от коньячного вкуса.
– Дай и мне, что ли, выпить!
– Машенька, – муж плеснул из бутылки в свой же бокал и протянул жене, – я теперь генерал-майор.
– Когда? – глаза Машеньки округлились.
– Пять дней назад, указом Президента, – смущенно ответил генерал-майор.
– Почему же ты мне ничего не сказал! – с упреком воскликнула Машенька и выпила до дна.
– Забыл, – признался Иван Семенович.
Потом они сидели молча, пока не зазвонил телефон и кто-то из подчиненных не сообщил, что самолет ожидает генерала на взлетной полосе. Под окнами тихо тарахтела единственная в городе бронированная «Волга».
– Потрудитесь доставить к самолету из больницы Никифора Боткина! – отдал распоряжение генерал-майор. – Он полетит с нами!
– Есть, – отозвались в трубке.
Они посидели на дорожку всего пару секунд и впустили в квартиру двух маленьких прапорщиков и молоденького лейтенанта, которые живо перетаскали имущество в автомобиль.
Машина рванула форсированным движком.
На дом не оглядывались, так как ни жилье свое, ни город этот не любили.
Молча доехали до аэродрома и через пятнадцать минут взлетели навстречу рождающемуся утру.
– Смотри, – прошептала Маша, указывая еще выше в небо. – Полярная звезда.
Иван Семенович в этот момент глядел не на небо, а на землю, на могучие русские леса – черные и дремучие…
А где-то внизу, по дремучему русскому лесу, мчался, не разбирая дороги, некто злобный и освещал себе путь недобрым сиянием глаз. От тяжелого бега с рельсом на плече язык злобного не удерживался во рту, а, свешиваясь, капал желтым.
Летели меньше часа и приземлились в Чкаловске, где генерала и его жену ждал «мерседес» с мигалками, две «Волги» сопровождения и машина «скорой помощи» с такой же цветомузыкой на крышах.
Никифора Боткина загрузили, а врач «скорой» поинтересовался:
– Куда его, бессознанного?
– В Боткинскую, – пожал плечами Иван Семенович.
Рванули на огромных скоростях к Москве и скоро были дома.
– Спокойного утра, товарищ генерал! – попрощался сопровождающий полковник и мягко закрыл дверь.
Маша включила свет и тихо охнула.
Квартира была абсолютно пуста. Даже стула не было… Зато на полу гостиной, на листе газеты, обнаружилось несколько пачек с долларами, а на верхней было написано от руки: «Потратьте на обстановку». Рядом лежал мобильный телефон.
– Доброе утро, Машенька.
Полковник обнял жену и предложил позавтракать. Она вопросительно обвела взглядом квартиру.
– В «Арагви», – уточнил генерал.
Далее они завтракали под неустанным оком охраны, а потом посетили ЦПКиО, где долго стояли под колесом обозрения и делали то, что обычно люди в их возрасте наблюдают по телевизору, – они целовались…
Полковнику Штыкову, возглавляющему охрану новоиспеченного генерала, эти нежности не понравились. Густо сплюнув, он позвонил из машины и поинтересовался, как идет закупка мебели для квартиры Бойко. Ему ответили, что все нормально, кухня в квартиру уже установлена, и спросили, плазму покупать или обыкновенный.
– Чего?.. – не понял Штыков.
– Телевизор какой?
– Обыкновенный, – уточнил начальник охраны и снова сплюнул, на сей раз себе на ботинок…
В понедельник генерал-майор был на приеме у министра МВД. Они разговаривали как люди штатские, безо всяких обиняков.
– Знаете, сколько стоят ваши колеса?
Иван Семенович развел руками.
– Больше пятидесяти миллионов.
Министр был мужчиной крепким, спортивного телосложения, человеком русским, но со сросшимися бровями, а также с проплешинами в прическе. Он посмотрел на Бойко внимательными, уставшими глазами, думая, спросит ли визави: «Миллионов чего?» А он скажет утомленно и буднично: «Долларов, конечно».
Но Иван Семенович и без подсказки министра знал, что в долларах, а еще он знал, что цену генерал занизил, а потому позволил себе вопрос:
– А где сейчас колеса?
– В надежном месте. – Министр был краток. – Итак, что у нас по делу?
– Мало чего, – ответил Иван Семенович. – Дело чрезвычайно странное…
– В чем странность?
– До сих пор непонятно, откуда взялись эти вагоны…
Министр кивнул головой: мол, продолжайте.
– Вагон и локомотив абсолютно новые, первый раз в рейсе.
– Что здесь странного? – Министр почесал заросшую волосками переносицу.
– А то, что мы проверили вагоностроительный завод. Там никогда не производили этих вагонов, а также локомотива.
– А вы что хотели, чтобы они легально их строили?
– Какая разница, легально или нелегально. Вероятно, смысл был в том, чтобы переправить палладий в Москву, – Иван Семенович сделал паузу. – Лучше даже, если бы это были легальные вагоны, меньше подозрений.
– Арестовали руководство вагоностроительного?
– Так точно.
– Говорят что-нибудь?
– Говорят, что понятия не имеют про вагоны! Невозможно на заводе утаить левый заказ.
– Пытали?
– Что? – Иван Семенович едва не поперхнулся.
– Специальные средства воздействия применяли?
– Никак нет!
– Примените! – Министр вновь почесался. – Что насчет машиниста и его помощника?
– Жены говорят, что, как обычно, мужья ушли в рейс… Требуют, чтобы отдали тела для захоронения.
– Потерпят! Кто еще был в поезде?
– Проводница Розалия Семенович и студент медицинского института Михайлов А. А. Студенческий билет нашли.
– Что значит «А.А.»?
– Расшифровать инициалы не представляется возможным. Такой студент ни в одном из медицинских не значится.
– Что говорит?
– Все, кто находился в составе, погибли. В том числе и студент Михайлов.
– Жаль, – посетовал министр и попытался вырвать из переносицы волосок.
– Дело в том… – Иван Семенович поерзал в кресле. – Дело в том, что тело так называемого студента Михайлова исчезло из морга.
– Как исчезло?
– Также исчез и патологоанатом Ахметзянов.
– Тоже мертвый?
– Живой.
– Что же получается? – Министр покрепче ухватился за волосок, тот скрипнул и выдернулся. – Получается, что он труп упер?
– Может быть.
– В розыск объявили маньяка?
– В местный.
– Объявляйте в федеральный, – приказал министр, затем встал, одернул китель и, не дожидаясь ответа, отдал честь, тем показав, что прием закончен.
Честь Иван Семенович в ответ отдать не мог по причине аппарата Илизарова, а потому вытянулся и кивнул головой…
Никифор Боткин очнулся на третий день пребывания в Москве в отдельной палате, с цветами на тумбочке и телевизором. В вену капал физиологический раствор или еще что, а вокруг была такая тишина, что хирург подумал, будто вовсе не приходил еще в сознание, а пребывает в глубинах подсознания, о котором некогда поведал Зигмунд Фрейд.
В городе Бологое ни в одной больнице таких палат не было, уж об этом Никифор знал наверняка.
Тем не менее, находясь в глубинах своего подсознания, Никифор ощущал сильную головную боль, плохое зрение правым глазом, но вместе с тем необыкновенную тягу к жизни со всеми ее коллизиями и радостями.
Тело Никифора встрепенулось, а подсознание устремилось оплодотворить сознание.
Пыхнуло из форточки морозцем, Никифор Боткин окончательно вошел в себя и несколько испугался чужих заоконных запахов… Он попытался приподняться, но в голову словно чугуна залили, а потому Никифор лишь жалобно застонал.
На его стон явилась медсестра, та, с которой он делил диванчик в ординаторской, которая вытянула из него сексуальную энергию, на время опустошив душу от гениальности. Увидев искус во плоти, хирург Боткин застонал еще жалобнее и запекшимися губами произнес: