Человек колеблется. Долгие годы он не решался странствовать в открытую, всегда прячась под покровом ночи. Но сейчас он взволнован не меньше коня. Он идет по опушке, где воздух напоен ароматом диких цветов. Равнина заканчивается, и земля вздымается грядой возвышенностей, ограничивающих горизонт — или раскрывающих его еще больше, ибо эти выпуклости уже считают себя холмами, а сверху нависает тень гор. Кругом появляются кусты, и кентавра покидает чувство, что он совершенно беззащитен на открытом месте. Ему хочется пить, жажда все сильнее, но поблизости ни единого признака воды. Человек глядит назад и видит, что полнеба уже затянуто плотным покрывалом облаков. Солнечные лучи окаймляют ослепительным блеском острый край огромной темносерой тучи, стремительно летящей прямо к нему.
В этот миг он слышит собачий лай. Конь нервно дрожит. Кентавр срывается в галоп меж двух холмов, но человек не настолько испуган, чтобы потерять чувство направления, — они должны держать курс на юг. Лай приближается, уже слышен перезвон колокольцев и голос человека, который что-то кричит стаду. Кентавр останавливается, чтобы сориентироваться, но эхо обманывает его, и вот перед ним неожиданно сырая низина, и в дальнем ее конце стадо коз, а перед ним — большая собака. Кентавр стоит как вкопанный. Несколько шрамов на его боках оставлены зубами собак. Пастух испускает вопль ужаса и, словно потеряв голову, кидается прочь. Он громко зовет на помощь — значит, неподалеку и вправду деревня. Человек приказывает коню идти вперед. Он ломает толстую ветку, чтобы отогнать собаку, которая отчаянно лает вне себя от страха и ярости. Однако ярость берет верх: одним прыжком собака перемахивает через камень и пытается впиться зубами кентавру в брюхо. Человек хочет оглянуться, чтобы понять, откуда приближается опасность, но конь действует первым и, стремительно повернувшись на передних ногах, мощным ударом задних подбрасывает несчастную псину в воздух. Рухнув на скалы, та умирает на месте. Кентавру нередко приходилось защищаться подобным образом, но на этот раз человек чувствует себя униженным. Он ощутил напряжение мускулов своего собственного тела, прокатившуюся по нему волну силы, слышал глухой удар копыт, но даже не успел принять участие в битве, так и оставшись зрителем.
Солнце скрылось. Жара спала, стало сыро и холодно. Кентавр шел легким галопом, все еще держа направление на юг. Перейдя небольшой ручей, он увидел вспаханные поля; только он собрался перевести дух, как едва не врезался в стену. По одну сторону виднелось несколько домов. Вдруг раздался выстрел. Конь под ним содрогнулся, словно в него впились жала целого роя пчел. Закричали люди, потом последовал еще один выстрел. Слева с громким треском сломалась ветка, но на этот раз ни одна дробинка не задела его. Он отступил назад, чтобы восстановить равновесие, а потом одним прыжком перемахнул через стену. Оба, человек и конь, летели над землей, сильные ноги то вытягивались, то подбирались, руки были простерты к небу, все еще голубевшему на горизонте. Затрещали еще выстрелы, и целая толпа народу бросилась вслед за ним через поля под аккомпанемент лая и криков.
Пена и пот покрывали его тело. Остановившись на мгновение, он попытался сориентироваться. Мир вокруг тоже притаился, словно прислушиваясь. И тут о землю ударили первые тяжелые капли дождя. Однако погоня и не думала отставать. Собаки мчались вперед, ведомые незнакомым запахом, который мог принадлежать только смертельному врагу: помеси человека и лошади, вооруженной убийственными копытами. Кентавр прибавил ходу и продолжал нестись стремглав, пока крики не начали стихать в отдалении и не послышался разочарованный вой своры. Он оглянулся. Вдалеке на гребне холма он увидел фигуры людей. Ветер донес их брань. Вырвавшиеся далеко вперед собаки нехотя возвращались к хозяевам. Никто не продолжал погоню. Кентавр уже достаточно прожил на свете, чтобы понять, что перед ним граница. Люди не решались стрелять в него, чтобы не попасть в собак; где-то мелькнула вспышка, но так далеко, что даже не было слышно треска выстрела. Он был в безопасности здесь, под рушащимися с небес потоками воды, где в пыли между камнями уже извивались быстрые потоки, — здесь, на этой земле, где он был рожден. Он снова отправился на юг. Его белая шкура промокла под дождем; вода смыла пену, кровь и пот и всю давно въевшуюся грязь. Он возвращался домой — постаревший, покрытый шрамами, но все такой же совершенный.
Дождь прекратился. В следующий миг все облака словно смело с небосклона, и прямые лучи солнца коснулись влажной земли, исторгнувшей от их жара облака пара. Кентавр шел медленно, словно ступая по девственной белизне первого снега. Он не знал, где было море, но там стояла гора, он это точно помнил. Он чувствовал свою силу. Он утолил жажду дождем, подставляя небесам открытый рот и делая огромные глотки; потоки воды струились вниз по его шее и торсу, заставляя сверкать гладкую кожу. Сейчас он медленно спускался по южному склону горы, обходя огромные скалы, словно наваленные одна на другую небрежным великаном. Человек положил ладони на край скалы, чувствуя под пальцами мягкий мох и грубые лишайники, покрывавшие острые иззубренные каменные грани. Внизу простиралась долина, казавшаяся с высоты обманчиво узкой. Там, в долине, виднелись три деревеньки, довольно далеко одна от другой; самая большая находилась как раз посередине, где дорога поворачивала на юг. Если он срежет прямо через долину вправо, ему все равно придется пройти близко от человеческого жилья. Удастся ли на этот раз обойтись без приключений? Ему вспомнились погоня, крики, выстрелы, темные фигуры людей по ту сторону границы. Совершенно необъяснимая ненависть. Эта земля принадлежала ему; кто были эти люди, построившие здесь свои жилища? Он продолжал спускаться. День даже не собирался заканчиваться. Усталый конь ступал медленно и осторожно, и человек решил, что неплохо было бы отдохнуть перед тем, как переходить долину. По зрелом размышлении он решил дождаться сумерек: тем временем он как раз подыщет себе безопасное убежище, где можно будет отдохнуть и восстановить силы перед долгим путешествием дальше на юг, к морю.
Он спускался все медленнее. Уже готовый улечься отдыхать в ложбинке меж двух больших скал, он увидел темный проем пещеры, достаточно большой, чтобы туда могли войти человек и конь. Помогая себе руками и осторожно ступая копытами по скользким камням, он вошел внутрь. Пещера оказалась неглубокой, но достаточно большой, чтобы можно было свободно развернуться. Положив локти на наклонную поверхность скальной стены, он смог наконец преклонить голову. Он глубоко дышал, не столько стараясь попасть в такт, сколько сопротивляясь натруженному сопению коня. По его лицу стекал пот. Потом конь подогнул передние ноги и тяжело опустился на покрытый песком пол. Полулежа, по обыкновению, человек вытянул шею, но так и не увидел деревни. Сквозь устье пещеры было видно только голубое небо. Где-то далеко в глубине мерно капала вода, порождая долгое, словно в колодце, эхо. Глубокий покой наполнял пещеру. Человек протянул руку назад и провел ею по бархатистой шкуре коня, в которую превратилась его собственная кожа. Конь потянулся, все его мышцы затрепетали от наслаждения, и сон овладел этим огромным телом. Человек уронил руку, и ее пальцы зарылись в сухой прохладный песок.
Заходящее солнце заглянуло в пещеру. Кентавр спал, но не видел во сне ни Геракла, ни сидящих кругом богов. Не было там ни гор, обративших безмятежные лица к морю, ни вздымавших фонтаны брызг островов, ни бесконечных поющих водных просторов. Ничего, кроме глухой темной стены, лишенной цвета и неодолимой. Тем временем солнце проникло до самого дна пещеры; его лучи заставили сверкать вкрапления горного хрусталя, пестрившие стены, и превратили каждую каплю воды в алую жемчужину — они становились все больше и больше, пока наконец не срывались с потолка и, оставляя в воздухе долгий пылающий след, не падали в маленькую, выдолбленную в камне чашу, все еще погруженную в тень. Кентавр спал. Синева неба поблекла, теснину затопили тысячи мерцающих красок. Вечер медленно сходил на землю, тяжело стекая в ночь, словно погружающееся в сон усталое тело. Объятая тьмой пещера казалась огромной; капли воды звенели, словно маленькие круглые камешки, отскакивая от обода колокола. Когда на небосклон вышла луна, была уже глубокая ночь.
Человек проснулся. Ему ничего не приснилось, и от этого было тревожно. В первый раз за тысячи лет он не видел своего сна. Может быть, он покинул его, стоило ему вернуться в родные края? Почему? Или это знак? Какой оракул подскажет? Конь все еще спал, но беспокойно дергался во сне. Время от времени его задние ноги двигались, словно он шел галопом, хотя сон был не его: сон был дан ему взаймы и проникал в мышцы только благодаря силе сознания человека. Опершись рукой о выступающий камень, человек приподнял торс, и конь, как лунатик, без усилий последовал за ним, его текучие движения казались невесомыми. Кентавр вышел в ночь.
Лунный свет лился на долину. Его было так много, что он просто не мог исходить от этой скромной маленькой земной Селены, тихой и призрачной; свет был порождением всех бесчисленных лун, паривших во мраке сменявших одна другую ночей там, где другие солнца и земли с никому не известными именами вращались и сияли. Кентавр глубоко втянул ночной воздух через человеческие ноздри: он был теплым и мягким, словно прошел через поры человеческой кожи, он пах мокрой землей, медленно отдававшей влагу переплетениям древесных корней, хранящих и защищающих мир. Он спускался в долину по пологой, почти ровной тропке; его конские ноги, мерно раскачивая, несли тело, человеческие руки двигались в такт походке. Он шел тихо, не потревожив ни камешка, аккуратно ставя копыта на острые гребни скальной породы. Вот он достиг долины, словно этот недолгий путь был частью сна, которого боги лишили его в пещере. Перед ним блестела широкая лента реки. На другом берегу, немного слева, раскинулась самая большая деревня южного тракта. Кентавр вышел на открытое место, за ним стелилась тень, не похожая ни на какую другую в этом мире. Легким галопом он прошел по вспаханным полям, стараясь выбирать хоженые тропки, чтобы не побить всходы. Между полосой возделанной земли и рекой там и сям были разбросаны редкие деревья. Здесь явно пасли скот. Уловив его запах, конь заволновался, но кентавр продолжал неуклонно идти к реке. Он осторожно вошел в воду, пробуя копытами дно. Вода становилась все глубже, пока не дошла человеку до груди. Он был на середине реки, купаясь в потоке лунного света, подобно второй реке низвергавшегося с небес. Любой, кто захотел бы в тот миг насладиться пейзажем, увидел бы человека, переходящего серебряный от луны поток с высоко поднятыми руками — человеческими руками, плечами и головой, с волосами вместо гривы. По дну, надежно укрытый струящейся водой, шел конь. Вспугнутые лунным сиянием рыбы шныряли вокруг, пощипывая его за ноги.
Торс человека поднялся над водой, затем показался конь, и кентавр выбрался на крутой берег реки. Пригнувшись, он прошел под низко свисавшими ветвями деревьев и остановился на краю равнины, чтобы перевести дух. Он вспомнил, как люди гнались за ним по ту сторону горы, вспомнил крики и выстрелы и вновь почувствовал страх. Он предпочел бы, чтобы ночь была потемнее, не помешала бы и гроза, как в прошлую ночь, — можно было бы укрыться в ней, а дождь разогнал бы по домам людей и собак. Человек был уверен, что здесь все уже знают о появлении кентавра — слухам границы нипочем. Он понимал, что вряд ли сможет пересечь поля по прямой при свете дня, и неспешно двинулся в обход вдоль речного берега, прячась в тени деревьев. Быть может, впереди, там, где долина сужалась и наконец заканчивалась, зажатая меж двух высоких холмов, ему посчастливится найти более приветливые места. Он все еще думал о море, о белых столпах; закрыв глаза, он видел цепочку следов, оставленных Зевсом, когда тот шел на юг.
Внезапно он услышал плеск воды. Кентавр замер и прислушался. Звук послышался снова, потом стих и опять вернулся. Покрытая густой травой земля заглушала шаги, так что звук их был совершенно неразличим среди тысяч шепотов и вздохов утопавшей в лунном свете прохладной ночи. Человек отвел в сторону ветки и взглянул на реку. На берегу лежала одежда. В воде кто-то плескался. Он отодвинул ветки еще дальше и увидел женщину. Она поднималась из воды совершенно нагая, и ее белое тело мерцало в лунном свете. Кентавр много раз видел женщин, но никогда — вот так, в реке под луной. Он уже видел покачивающиеся груди и бедра, пятно тени в середине тела. Он уже видел струящиеся волны волос, ниспадающие на плечи, и руки, отбрасывающие их назад таким знакомым жестом. Но его предыдущие встречи с миром женщин могли удовлетворить только коня, в лучшем случае — кентавра, но никак не мужчину. А сейчас именно мужчина смотрел, как женщина собирает свои разбросанные одежды; именно мужчина ринулся вперед сквозь хлестнувшие его ветви и в мгновение ока очутился рядом с ней. Она закричала, а он схватил ее в свои могучие объятия.
И это тоже ему уже случалось проделывать несколько раз за тысячи лет. Совершенно напрасное действие, пугающее жертву до безумия-чем оно нередко для нее и заканчивалось. Но это была его земля и первая женщина, встретившаяся ему здесь. Кентавр скакал вдоль берега. Человек знал, что вскоре он остановится и опустит женщину на землю; он будет в ярости от сознания того, что лишь наполовину мужчина, она — испугана, но невредима. Широкая дорога свернула ближе к деревьям, впереди показалась излучина реки. Женщина больше не кричала, а только дрожала и всхлипывала. В этот миг они услышали другие крики. Обогнув излучину, кентавр остановился перед кучкой низеньких домишек, укрытых в тени деревьев. Перед ними стояли люди. Человек прижал женщину к себе. Он чувствовал ее твердые груди, ее пушистый лобок, касавшийся его кожи в том месте, где человеческий торс исчезал и превращался в широкую конскую грудь. Несколько человек убежало, остальные медленно наступали на него; кое-кто сбегал домой и вооружился ружьями. Все еще испуганная женщина испустила еще один вопль. Кто-то выстрелил в воздух. Человек понял, что женщина служит ему щитом. Тогда кентавр повернул в сторону реки, где не было деревьев, способных помешать ему, и, все еще держа женщину в объятиях, кинулся вскачь в открытое поле, прочь от домов по направлению к двум холмам. Позади не смолкали крики. Возможно, они решили гнаться за ним верхом, но опыт тысячелетий свидетельствовал, что никакая лошадь не в силах сравниться с кентавром. Человек оглянулся: преследователи все еще виднелись сзади — на весьма, впрочем, почтительном расстоянии. Тогда, схватив женщину под руки, он окинул взглядом все ее тело, обнаженное и залитое лунным светом, и сказал ей на своем древнем наречии, на языке лесов, медовых сот, белых столпов поющего моря, смеха горных вершин:
— Не надо ненавидеть меня.
Потом он мягко опустил ее на землю. Она не стала убегать. С ее губ слетели слова, которые человек смог понять:
— Ты кентавр. Ты существуешь.
Она положила ладони ему на грудь. Колени коня задрожали. Она легла на землю.
— Покрой меня.
Человек смотрел на нее с высоты коня, руки женщины были раскинуты крестом. На какое-то мгновение тень коня накрыла ее. Больше ничего. Кентавр отступил в сторону и сорвался в галоп. Он несся по ночным полям, а человек кричал и воздевал к небу и луне стиснутые кулаки. Когда его преследователи нашли женщину, она не шевелилась. А когда они укутали ее в одеяло и тронулись к дому, тот, кто нес ее на руках, услышал, что она тихонько плачет.
В ту ночь вся округа узнала, что кентавры существуют. То, что поначалу казалось забавными слухами из-за границы, стало ужасной правдой, и доказательством служила нагая женщина, дрожащая и в слезах. Пока кентавр скакал к дальним горам, из соседних деревень и городов приходили люди с сетями и веревками; некоторые несли винтовки, но только чтобы отпугнуть его. Кентавра надо поймать живьем, говорили они. Армию тоже поставили под ружье. С восходом солнца на поиски должны были вылететь вертолеты. Из своего убежища кентавр мог слышать лай собак, то приближавшийся, то отдалявшийся, а иногда в неверном свете луны даже различал фигуры людей, прочесывавших горы. Всю ночь он шел в южном направлении. Восход солнца застал его на вершине горы, откуда было видно море. Оно расстилалось до самого горизонта, ни один остров не пятнал синий простор фонтанами белой пены, ветер пах соснами, не было ни грохота волн, ни острого запаха соли. Мир казался пустыней, ждущей тех, кто назовет ее домом.