— Ты хоть знаешь, сколько ему лет?
— При чем тут возраст, если речь идет о ставке в пятьсот миллионов?
— Но ты же не думаешь…
— А Грек? Кто тогда мог подумать?
— Нет, это невозможно! Я сейчас позвоню ей! — Джереми рванулся к телефону.
— Не дури! — попытался урезонить его Белиджан.
— Не лезь! Это касается только нашей семьи!
Джереми стал набирать номер, но Белиджан вырвал у него трубку и положил на рычаг.
— Я уже двадцать пять лет вожусь с твоей чертовой семейкой! И если б я не исправлял ваши глупости, никому бы не пришло в голову о вас вспоминать. Так что заткнись и иди спать. Сегодня ты уже ни на что не годен. Она хочет устроить нам ловушку. А ты, я вижу, горишь желанием угодить в нее!
— Плевал я на это! Она не получит ни цента!
— Жаль, ты бы здорово облегчил мне жизнь, если б не лез очертя голову прямиком в дерьмо.
— Посмотрим, кто прав.
— И так все ясно. Прошу тебя, не лезь на рожон и пока не трогай ее. Выясним сначала, что она затевает.
— Пусть вытворяет что хочет. Я не дам ей ни цента!
— Тебе известна ставка, Джереми?
— Ни цента! Чтоб ей сдохнуть!
— Послушай, я тоже не стану ее жалеть! Только на твоем месте я бы прежде посоветовался с матерью.
— С моей матерью? Я давно уже вырос из коротких штанишек. За кого ты меня принимаешь?
— Иногда и сам не знаю…
* * *
Лон провела кошмарную ночь, впадая то в бешенство, то в отчаяние. Она сполна прочувствовала, несправедливость ситуации, в которую попала, и не могла уснуть до семи утра. Еле дождавшись десяти часов, она, все в тех же черных очках, преисполненная ненависти и решимости, пешком отправилась на Пятую авеню, где находился ее банк. Возле нужного окошка никого не было. Опершись о стойку, Лон достала из сумочки чековую книжку и выписала чек на пятнадцать тысяч долларов. Служащая равнодушно взяла протянутый чек и машинально открыла кассу, но, взглянув на него, вздрогнула как от удара.
— Вы мисс Балтимор?
— Нет, я Грегори Пек.
Служащая натянуто улыбнулась.
— Минуточку, мисс Балтимор. Я сейчас принесу ваши деньги. — Она встала и исчезла за дверью.
Лон мгновенно учуяла подвох. Родственнички очухались быстрее, чем она предполагала. Секунду поколебавшись, она забрала чек, сунула его в сумку и метнулась к двери.
Ей объявили войну? Превосходно! Меньше будет сожалений. Мамочка и родственнички все еще считают ее глупенькой девчонкой! Есть и помимо банков немало местечек, где можно раздобыть денег, — там такую свинью не подложат! И есть способ одним выстрелом убить двух зайцев!
* * *
К десяти утра Джереми открыл глаза. Но тут же их закрыл. Черт! Зачем, спрашивается, ему было нужно бросаться из одного кошмара в другой? Во рту пересохло, голова гудела. После ухода Белиджана Джереми не сразу оторвался от бутылки: сначала пил, чтобы успокоиться и уснуть, а потом просто не мог остановиться. Часам к шести или семи утра виски его все-таки свалило.
Джереми поднялся и, шатаясь, побрел в ванную. Где эти чертовы таблетки? Есть! Он бросил две в стакан с водой, поморщившись, выпил и полез под душ. Обливался то горячими, то холодными струями, пока не пришел в себя окончательно. Сначала он решил последовать совету Белиджана и подождать, когда Пегги раскроет карты. А может, следует перейти в наступление, пока она не натворила черт знает чего?
Он докрасна растерся махровым полотенцем и присел на кровать. Кое-что за несколько недель они подсобрали. Взять хотя бы историю со взятками в компании «Локхид». На всех видных политиков имеется неплохой материальчик: тут и их финансовые махинации, и данные об их любовницах. А чего стоит один только неопубликованный бюллетень о состоянии здоровья президента, который удалось откопать ребятам Белиджана. Вот, пожалуйста, все анализы, рентгеновские снимки, описание внутренних органов. Перечислены отклонения в развитии мозга, указаны вес костей, вес и симметричность его яичек, приводятся данные о частоте половых сношений и о степени удовлетворенности ими. Есть заключение о том, как на его здоровье отразились травмы, полученные в молодости при занятиях борьбой и боксом. Словом, будет чем «увлечь» избирателей.
Джереми не считал себя святым. Политика есть политика. Если уж занялся ею, то нужно уметь врать, плести интриги, умело умалчивать о том, чего не следует знать ни дуракам друзьям, ни врагам. В один прекрасный день — Джереми это прекрасно знал — и его вываляют в грязи. Но на проделках Пегги, Чарлен или еще каких-нибудь других родственничков его не поймают! К черту Белиджана! Он сам уделает Пегги. И прямо сейчас! Рука его потянулась к телефону.
* * *
Рони дал себе торжественное обещание не вылезать из постели раньше полудня. Легенда, известная, впрочем, только узкому кругу его хороших знакомых, требовала, чтобы вдохновение посещало писателя Рони Бейли непременно по ночам. Считалось, что обычно он работал с вечера до шести утра. Если это и было правдой, то далеко не полной, чаще ему нужно было просто убить время, поскольку засыпал он поздно, предаваясь отвлеченным размышлениям иногда и до самого рассвета. С приходом сна как бы сам собой устанавливался идеальный порядок, и Рони спокойно закрывал глаза, убаюканный приятной мыслью о том, что он закрывал занавес именно тогда, когда другие только выходили на сцену. Но поскольку яркое своеобразие его творений так и не было признано широкой публикой, ему приходилось довольствоваться славой непризнанного гения.
В одиннадцать часов утра его разбудил противный треск домофона. Дрожащей рукой Рони нажал на кнопку, проклиная наглеца, позволившего себе прервать его сладкий сон.
— Кто там?
Сквозь ужасный треск прорвался юный голос.
— Это я, Лон!
— Кто?
— Чарлен. Ты откроешь, или мне придется взломать дверь?
— Лон… Поднимайся.
— Да ты сначала открой, идиот!
Дверь холла, восемью этажами ниже, распахнулась. И Рони вдруг осенило. Похоже, Пегги, устроившая ему такую чудовищную сцену, решила извиниться и в качестве парламентера прислала дочь. Он вскочил с постели, бросился в ванную, выдавил чуть ли не весь тюбик пасты на щетку и принялся усердно чистить зубы.
В дверь позвонили.
— Минутку! — крикнул он, набрасывая халат поверх пижамы. Собственное отражение в зеркале его отнюдь не радовало: серое лицо, мешки под глазами, отросшая щетина…
— Черт! — выругался Рони и пошел открывать.
— Я принесла тебе рогалики, — весело сообщила Лон. — Где у тебя кухня? А кофе есть?
Он отступил, чтобы впустить девушку. С ее приходом в квартиру, казалось, ворвался свежий ветер. Лон подняла жалюзи в гостиной.
— У тебя тут здорово воняет!
— Воняет? Чем? — Рони удивленно поморщился.
— Старым холостяком, который дрыхнет один в своей берлоге.
— Девочка, ты пришла меня воспитывать? Только подумайте, я дрыхну.
— Можешь опять лечь, я сама все сделаю!
— Все? — лениво переспросил он, зевая.
— Например, приготовлю завтрак и подам его тебе в постель. Поверь, я еще ни о ком так не заботилась.
— Если тебя прислала твоя мать…
— Моя мать? А ну ныряй под одеяло! И поживее.
Она втолкнула его в комнату.
Изумленный, он снопом рухнул на кровать и натянул одеяло на голову. Почему каждый раз, когда внезапно просыпаешься, возникает ощущение, что кто-то нарочно сбрасывает тебя с небес на грешную землю, не давая забыться в мечтах? Ничего не поделаешь, но его могучий ум просыпается только к пяти вечера.
— Сахар под… — крикнул он.
— Я нашла! — донесся из кухни голос Лон, заглушаемый перестуком банок.
Рони помнил Лон с пеленок, он стал любовником ее матери еще до того, как та вышла замуж за Скотта. Как быстро летит время! А его главное произведение еще так и не написано… И он вернулся к любимому сюжету, к мыслям, роящимся вокруг одного и того же человека — Рони Бейли. Кстати, вспомнилось ему, Пегги, кажется, жаловалась на проблемы с дочерью.
— Лон!
— Минуточку!
— Иди сюда!
— Уже иду!
— Послушай-ка…
Лон появилась на пороге. Она надела зеленый передник с мордашками утенка Дональда и держала в руках поднос с чашками, кофейником, блюдечками меда, сахарницей и купленными ею рогаликами.
— Кушать подано.
Чуть наклонив голову, Рони испытующе и недоверчиво посмотрел на нее. Желтые глаза Лон сощурились. Она улыбалась.
— Послушай, малышка, не дурачь меня. В чем дело?
— Я проходила мимо твоего дома, увидела, что в окнах нет света, и решила зайти. Вот и все.
— Лон, ты серьезно…
— Один кусок сахара или два?
— Полтора.
— Пожалуйста. Размешать?
— Ну, раз уж ты здесь, — пробормотал он, — то объясни наконец…
— Ты этой ночью работал? — Лон, кусая рогалик, запивала его кофе.
— Почему ты спрашиваешь?
— Мой бедный дядюшка. Видик у тебя еще тот. Как у старой мочалки.
— Благодарю.
Она взъерошила его волосы.
— Не дуйся, дядюшка! На твоем месте я бы оценила завтрак в постели. Причем поданный симпатичной девушкой!
— Вот нахалка.
— А ты, старичок, оказывается, обидчивый!
— Пустяки. Вот ты как прислуга получаешь у меня два балла. Из десяти.
— Не кофе, а помои, да?
— Где фруктовый сок?
— Ну ты и зануда!
Лон вскочила, помчалась на кухню, наполнила два стакана апельсиновым соком и, вернувшись в комнату, бесцеремонно уселась на кровать.
— Подвинься и пей свой сок!
Рони уткнулся носом в стакан, а Лон, задумчиво окинув его взглядом, сказала:
— Никак не могу понять, что моя мать в тебе нашла?
Рони поперхнулся и закашлялся так, что из глаз полились слезы.
— Что ты сказала? — едва выдавил он.
— На месте Пегги я не взяла бы тебя в любовники.
Рони снова закашлялся, а Лон похлопала его по спине.
— О! Большому мальчику плохо! Посмотрите, он подавился!
Рони был свято убежден, что ни одна живая душа не знала о его отношениях с Пегги. И Чарлен, всегда думалось ему, смотрит на него как на добродушного крестного, этакого друга семьи… Ну и от какой печки теперь танцевать?
— Почему ты поперхнулся? Из-за того, что я сказала?
Рони, не придумав ничего лучшего в ответ, неожиданно для самого себя брякнул:
— Нехорошо мать называть Пегги.
— Для нянек я всегда придумывала прозвища.
— Она тебе не нянька.
— Биологически может быть и нет. Но вот в эмоциональном плане…
— Да что с тобой? Вы поссорились?
— И не на шутку!
— Ты это серьезно?
— Дай-ка мне чашку.
Рони машинально подчинился, и она налила ему кофе. Их глаза встретились. Лон смотрела не мигая, и он, сам не зная почему, смутился.
— Почему ты отводишь глаза? — Лон не спускала с него взгляда.
— Подай мне, пожалуйста, сигареты. Они на столе.
Лон протянула ему пачку. Рони вытащил сигарету и сделал глубокую затяжку, выпустив кольцо дыма. Лон закурила тоже.
— Рони… Может, хватит нам обоим дурака валять?
— Не понимаю.
— Сейчас объясню. Я многое хотела бы тебе объяснить…
— Например?
— Кое-что о тебе, если заинтересуешься, и обо мне, если найдешь время выслушать. Говорят, устами младенца глаголет истина. Жаль только, что я не младенец. Ты хотел бы стать знаменитым? Так?
Задетый за живое, Рони чуть не покраснел. Он глянул на девушку, попытался иронически прищуриться, но Лон не смотрела в его сторону.
— Ты никогда не спрашивал себя, почему твои «священные писания» никто не покупает?
— Я счастлив уже тем, что их пишу, — сухо ответил Рони.
— Врешь! — улыбнулась Лон. — Только врешь себе, а не мне.
Они вдруг поменялись ролями: Рони почувствовал себя ребенком перед этой не по летам взрослой девочкой.
— Сколько тебе лет, Рони?
Он прикинул, отвечать ли, а потом бросил как вызов:
— Пятьдесят три!
— Поздравляю, ты неплохо сохранился. — Кончиком пальца Лон провела по его лицу, не удержавшись от замечаний: — Ни лысины, ни седины. Благородные морщины. Глаза с чертовщинкой… А знаешь, что ты весьма привлекательный мужчина? Я хочу сказать, без очков…
— А тебе, соплячка, сколько лет? — Рони вдруг охрип. Он разволновался больше, чем хотелось бы, а потому злился.
— Я женщина, — спокойно ответила Лон.
Нет, ее нужно отшлепать и выставить за дверь! Его взгляд задержался на ее округлых бедрах. Рони уже не соображал, что происходит.
— Ну и что ты думаешь о моих книгах?
— Они слишком нудные.
— Ты еще слишком молода, чтобы понять их.
Девушка весело и звонко расхохоталась.
— Мой милый Рони, наше поколение уже решило все твои проблемы!
— Не смеши меня!
— Впрочем, у тебя есть талант. Но то, что ты пишешь, сухо и невыразительно. Понимаешь, никаких чувств, а чувства — это соль! Хочешь показать, как ты умен, и ударяешься в нудные поучения. Не там ищешь! Головой не пишут!
— Чем же, по-твоему, пишут? — теперь вопросы задавал он.
— Членом, — спокойно ответила Лон.
Рони подпрыгнул как от удара током высокого напряжения.
— Да ты лежи, — сказала Лон.
— Довольно. Если б твоя мать это слышала!
— Ложись, — мягко повторила девушка. — Ты прекрасно знаешь, что я права. И если хочешь что-то кому-то растолковать, то лезь не сюда, — она постучала по лбу, — а сюда… — Взяв руки Рони в свои, Лон приложила их к переднику, прикрывающему низ ее живота.
— Девочка, а не слишком ли ты торопишься?
Он нервно закурил, забыв предложить сигарету гостье. Лон откинулась на подушки рядом с ним и вновь взяла его за руку.
— Не я тороплюсь, Рони. Это ты отстаешь. Хочешь знать, сколько мне лет?
— Какая разница…
— Тринадцать.
— Черт тебя поймет!
— Что скажешь, Рони?
— А в двадцать что тебе останется?
— То, чего тебе не хватает в пятьдесят. Мечты и надежды.
Рони замолчал, не зная, о чем говорить дальше, но наконец решился:
— Послушай, Лон, ты заявляешься ко мне без предупреждения, когда я еще сплю, и, как молоток, обрушиваешь мне на голову свои побасенки. Да знай я об этом сразу… Иди-ка ты, девочка, домой!..
— Слишком поздно!
— Что?!
Она приподнялась на локте, провела большим пальцем по его губам, наклонилась над ним и чарующе медленно принялась ласкать их своими. Потрясенный Рони молил небо ниспослать ему силы оттолкнуть ее. Пока еще он не пересек границу, за которой перестанет быть Рони. А граница так близка… Так пьянит его эта неожиданная близость. Насколько мать была груба, настолько нежной, свежей, гибкой казалась ему дочь. И этот — с ума сойти! — почти забытый аромат — нет, не духов, а самой юности… Девочка права, все сказанное ею, — правда. Это он старый дурак! Второй такой встречи не будет! Хватит рассуждать, жить иллюзиями в ожидании Бог знает какого счастья. Она с ним, здесь… Его руки сжали гибкое тело Лон. Какая разница, что привело ее сюда! Рони прижался щекой к ее щеке, потрясенный, задыхающийся, с бешено бьющимся сердцем.
— Лон… — Он скорее угадал, чем увидел ее улыбку.
— Ты и сам видишь: слишком поздно, — прошептала она.
* * *
Теперь Пегги была уверена: прислуга ворует! На одну чашу весов она поставила пустое фарфоровое блюдо, на другую принялась выкладывать металлические бигуди, пока чаши не уравновесились. Туда, где находились бигуди, она добавила еще килограммовую гирю, а на блюдо выложила из консервной банки икру, всю до последнего зернышка. Но чаша с икрой продолжала оставаться вверху. Пегги быстро прикинула: 123 грамма икры Эмили втихомолку слопала на кухне! При одной только мысли, что ее обкрадывают, ей стало плохо. Она вскочила, нервно нажимая кнопку звонка, и бросила машинальный взгляд в зеркало, по привычке напрягая грудь. Да, этим природа ее не обидела: грудь по-прежнему оставалась высокой и упругой.
— Вы меня вызывали? — Эмили, скромно потупившись, остановилась у порога.
— Вам известно, сколько стоит килограмм икры? — зло прошипела Пегги.