— Двадцать батогов, — приказал Дежнев Сидорову, показывая на Косого. — Заковать в железа! Приковать его к веслу и к нашести.
Поутру следующего дня солнце тусклым оранжевым пятном едва поднялось над морем. Серые, украшенные беляками волны бесконечными рядами бежали к острову.
— Сыматься! — приказал Дежнев.
Попову было лучше, и он сидел на мостике «Медведя», наблюдая за последними приготовлениями. Кивиль стояла на носу, глядя на бесчисленных чаек, летевших с моря к острову. Сотни чаек бегали по берегу с вытянутыми шейками и шумели необычайно. То они вопили, словно обиженные дети, то хохотали, то стонали…
Эскимосы вертелись на каяках у кочей. Они громко переговаривались между собой, показывая на чаек. То и дело глаза и руки эскимосов обращались в сторону кочей.
Облуток подплыл в каяке к «Рыбьему зубу» и что-то долго говорил Дежневу.
— В толк не возьму я, что он лопочет, — сказал, наконец, Дежнев, напрасно пытавшийся понять Облутока.
— Что-то, видно, недоброе они сметили, — в раздумье, медленно проговорил Афанасий Андреев.
— Чайки… Нам-то что до них? — развел руками Сухан Прокопьев.
— Пустое поверье, должно быть, — заметил Бессон Астафьев.
Фомка, насупившись, с сомнением покачивал головой.
— Ветер попутен, — сказал Дежнев. — Дни — считанные. Ждать несподручно. Спасибо, Облуток, добрый человек, только мы уходим. Чему быть, того не миновать. Прошай, милый человек! И женке своей передай: прощения, мол, просим. Дружина! Катай якоря!
Огорченный Облуток замахал руками.
— Весла на воду! С богом! Федя! Держись ближе!
— Будьте благополучны! — прокричал Попов.
Кочи вышли за буруны.
Эскимосы проводили русских в море, выкрикивая: «Ехо! ехо!» Они старались хоть злых духов отогнать от уходивших в море друзей.
Засвежело. Клочья облаков неслись со стороны Большого Каменного носа. Эскимосы отстали и повернули к своему острову.
— Ого! — воскликнул Степан Сидоров. — Дельфины разыгрались!
Бессон Астафьев огляделся. И справа, и слева от коча он увидел меж волнами черные спины дельфинов, изогнутые, вращавшиеся, словно колеса. Промелькнув, они исчезали в волнах.
— Жирные, что твои свиньи, — любовался животными Астафьев.
— Сколько их! Гоняются друг за дружкой, словно собаки!
— Радуются. Всякая тварь жизни радуется. — Фомка улыбался одними глазами. — Им здесь раздолье.
— Не к добру это, — сурово сказал Сидоров. — Беломорские-от рыбаки сметили: дельфины в косяки сбились да играют — быть буре.
— Вот и Облуток со своими чайками, — начал было Меркурьев, но осекся, заметив насмешливый взгляд Сидорки.
Сиверко меж тем становился все круче. Он налетал, бешеный, стихал, снова нападал. Огромный ровдужный парус то надувался пузырем, то гудел, колеблясь. Мачта гнулась и скрипела.
Дежнев оглядывал волны, поднимавшиеся все выше, и опускавшиеся к ним облака. Голубых просветов неба не осталось. Чаек не было видно. Только маленькие коричневые качурки, штормовые ласточки, кружились вокруг кочей, издавая детские вопли.
— Роняй парус! — прокричал Дежнев, услыхавший треск мачты. — Восьмерых анкудиновцев на весла!
Анкудиновцы, задыхавшиеся в душной поварне, охотно выбежали на свежий воздух и схватили весла. Они искоса поглядывали на окровавленную спину выпоротого накануне Косого. Гремя цепью, Косой греб, мрачный как туча.
«Медведь», также без паруса, нырял в волнах в тридцати саженях. Дежнев намеревался что-то просигнализировать Попову, но грозный нараставший гул, пронесшийся над морем, помешал ему.
— Что это? Гром? — спросил встревоженный Бессон Астафьев.
Дежнев не успел ответить; вихрь, срывая гребни волн, неистово налетел на коч и обдал мореходцев ливнем. Мачта издала отчаянный треск и, сломанная, рухнула за борт. Коч накренился, черпая воду бортом, люди повалились друг на друга.
— Руби! — раздался голос Дежнева.
Михайло Захаров, держась за почти отвесную нашесть, выхватил кинжал и ударил по снасти.
— Рыбий глаз! — сквозь свист ветра пискнул голос Сидорки, опрокинутого вверх ногами между нашестями.
Но и он, не теряя времени, успел перерезать ножом вторую снасть. Мачта скользнула за борт. Коч выпрямился.
— Расковать Косого! — сквозь рев бури прогремел голос Дежнева. — Выпустить всех анкудиновцев! За весла их!
Океан закипел, мгновенно преображенный. Белая пена клокотала вокруг, обдавая мореходцев. Ливень брызнул из туч, мчавшихся над самой головой. Сквозь мглу Дежнев увидел «Медведя», обгонявшего «Рыбий зуб». Мачта «Медведя» была цела и, сгибаемая ветром, заменяла парус. Попов, без шапки стоявший возле рулевых, что-то кричал.
— Прости! — почудилось Дежневу, но, может быть, слово было не то.
«Медведь» ушел вперед. «Рыбий зуб» взметнулся носом вверх, как вздыбившийся конь. Ударившая в нос коча волна подняла стену брызг. Когда брызги рассеялись, «Медведя» не было видно. Бесновавшиеся волны да обгонявшие коч тучи — вот все, что могли видеть мореходцы.
Порывистый ветер усиливался. Волны, ревя, сшибались, выбрасывая фонтаны брызг. Качка, килевая и боковая, стала невыносимой. Коч бросало словно щепку. Люди едва удерживались у весел и у руля.
Дежнев делал все возможное, чтобы «держать на гребень» — направлять коч поперек волн. Это было трудно, так как волны, сталкиваясь, меняли направление. Пятеро рулевых, едва удерживавших погудало руля, быстро выбивались из сил. Их заменяли подпеременщики, стоявшие наготове.
Степан Сидоров, в мокром кожане и надвинутой на брови шапке, дольше всех выдерживал у руля. Его железные пальцы мертвой хваткой сжимали погудало. Вытянув шею, он вертел головой вправо и влево, следя за волнами. То и дело он выкрикивал отрывистые приказания подручным, приправленные острыми словечками.
— Вправо! Левее! Спишь, тресковая печень!
Подручными Сидорова были Фомка, Сидорка, Зырянин и Меркурьев. Фомка пыхтел. Он посматривал из-под седых бровей то на волны, то на Сидорова.
— Так-то, мил человек, — бормотал он себе под нос, — ладненько! Выдюжили!
Сидорка оставил привычку скоморошничать и, не спуская глаз с Сидорова, наваливался на погудало раньше, чем тот успевал выкрикнуть приказание.
— Громом ее разрази! — ворчал Сидорка, окатываемый волной.
— Ну! Рыбий глаз! — кричал он на Ефима Меркурьева. — Опять рвет?
— Сменяйся, моченая требуха! — крикнул кочевой мастер, метнув грозный взгляд на Меркурьева.
Бледный, с провалившимися глазами, тот, шатаясь, подался в сторону. На место Меркурьева подскочил Сухан Прокопьев. Икавший Меркурьев прижал к животу руки и не мог сделать шага. Едва он выпустил погудало, как рухнул на накренившийся мостик и покатился.
— Держи его! — высоким фальцетом выкрикнул Сидорка.
Рука Михайлы Захарова схватила Меркурьева за волосы, когда тот был у самого борта.
Иван Зырянин, пятый рулевой, возбужденный, блестя зубами, работал за двоих.
Волны росли и казались горами. Они возносили коч на свои вершины и сразу же низвергали его в водяные ущелья.
Бессон Астафьев стоял подле рулевых, готовый сменить обессилевшего. Он крепко держался за березовые поручни. Певец, он остро чувствовал грозное величие океана. Захватывавшая действительность путалась со сказкой в его сознании.
Коч взлетал на гребень горы-волны, и океан ширился перед тревожным взором Астафьева, показывая бесчисленные ряды волн. «Несметные рати наступают», — думал Астафьев. Причудливые лохмотья туч проносились над головой. «То летят дозоры», — представлялось Астафьеву. Сердце замирало и ныло под ложечкой при стремительных скольжениях коча вниз. Там раскрывалась бездна меж темно-зелеными водяными стенами. Эти стены колыхались, двигались. «Вот оно, живое тело моря-океана», — бредил Астафьев. Высоко над кормою вскипал и рушился жадный вал, готовый низвергнуться на коч — жалкую скорлупку, затерянную в океане. «Морской хозяин подошел», — мелькало в голове Астафьева.
Михайла Захаров дернул Астафьева за руку.
— Подпеременщики, — на руль!
И вот Астафьев держит погудало руля. «Хорошо! Сколь радостно править кораблем в бурю!» — думал он, следя за старшим Захаровым.
Рулевые без помощи гребцов не могли бы поворачивать лишенный паруса коч, и Дежнев пользовался веслами, ставя коч поперек налетавших волн. Дежнев стоял возле рулевых.
— Правая, навались! Левая, табань! — слышался зычный голос Дежнева среди рева бури. Мысль о Попове между тем неотступно сверлила мозг кормщика.
«Что-то с Федей? Где он?» — тревожно спрашивал себя Дежнев.
Гребля в бурю тяжела. Грести надо с невероятной силой. Весла зарываются в волны. Занося весло, берегись зацепить за гребни!
На каждом весле работали по трое. Двое сидели лицом назад. Они отдавали всю силу, на которую были способны. Третий сидел лицом вперед. От него требовались, кроме силы, внимание и ловкость. Он следил, чтобы заносимое весло не зарывалось в воду. Он изменял высоту подъема лопасти. Он наваливался на весло больше всех, когда табанили.
Коч бросало, и гребцам нужно было не только грести, но и держаться на нашестях, чтобы не вылететь за борт.
Анкудиновский писарь Родька Григорьев, бледный и испуганный, пытался грести обеими руками, удерживаясь на нашести поджатой ногой. Он понял свою ошибку, вылетев с нашести и ударив головой своего соседа, Косого. Косой треснул Родьку по шее. Тогда Родька стал грести одной рукой, держась другой за нашесть. Он опасливо скосил глаза на водяную гору, двигавшуюся за бортом.
— Не зевай! — послышался сердитый возглас второго соседа, Калинки Куропота — и второй, не менее увесистый, удар кулака едва не выбросил Родьку за борт.
Косой, вращая глазами, греб молча. Он был подавлен бурей и усердно выполнял приказания Дежнева. Только в ненавистном Дежневе он видел надежду на спасение.
Афанасий Андреев, измученный морской болезнью, валялся в средней заборнице. Там буря казалась еще страшнее. Там все гудело; было слышно, как корпус коча стонал и трещал под тяжелыми ударами. Несчастный старик едва воспринимал этот шум. Чувствовал ли он боль, ударяясь о бочки и ящики?
Но вот Андреев обрел товарища. В заборницу ввалился икавший Ефим Меркурьев и тут же упал у лестницы. В темноте он нащупал тело товарища по несчастью и, не зная, кто это был, прижался к нему лицом.
Так, едва управляемый измученными людьми, коч весь день мчался к югу, то взлетая на гребни водяных гop, то стремительно падая в провалы меж волнами.
Ночь приближалась. Волны были едва различимы. Дежнев и старший рулевой Захаров тщетно всматривались во тьму.
— Как править, дядя Семен? Гребней не вижу! — воскликнул Захаров, отчаявшись.
В тот же миг огромная волна ударила в правый борт. Коч накренился. Плотик стал отвесным. Гребцы, оглушенные потоками воды, вцепились в нашести. Какое-то мгновение лежавший на боку коч сохранял равновесие.
Все поняли: влево — смерть, вправо — жизнь. Волна, ударившая коч слева, решила спор в пользу жизни. Коч тяжело перевалился вправо. Весло Косого зарылось в воду и сломалось, как соломинка. Правый борт был проломлен, волны хлестали через пролом на плотик.
— Как править? — снова выкрикнул Захаров.
— По матке! Правь на полдень! — прокричал Дежнев. Тьма разверзлась ослепительной вспышкой. Стрелы молний прочертили небо. Коч озарился, и на мгновенье Дежнев увидел свою ватагу, боровшуюся с морем. Дежнев и Захаров увидели волны. Раздались выкрики приказаний. Гром грохнул, словно обвал, словно выстрелы тысячи пушек.
Мгновения вспышки было достаточно, чтобы люди изготовились к встрече с огромным валом. Во тьме коч взлетел на его гребень. Снова молния осветила море, и с гребня волны люди увидели черный, блестящий, крутящийся водяной столб, поднявшийся к тучам. Он шел по морю. Он приближался, изгибаясь, словно пляшущий эскимос.
— Смерч! — Кто выкрикнул это слово, — неизвестно. Оно прозвучало грозно и неумолимо, как «смерть».
До этой ночи немногим мореходцам довелось видеть смерч. Но каждый слышал о нем. Фомка с Сидоркой, зная о смерче понаслышке, верили в него не больше, чем в великана-людоеда или «Змея-Горыныча». Но полыхнула молния, и они увидели его в пятидесяти саженях.
— Э, как его? — пробормотал Фомка, насупив брови. Он был озадачен.
— Вот, рыбий глаз! — вырвалось у Сидорки, хотя смерч на упомянутый глаз вовсе не походил.
«Разойдемся ли?» — пронеслось в голове Дежнева.
— На веслах! Навались! — прозвучал его голос.
«Сейчас умрем или смерть лишь пугает?» — подумал Бессон Астафьев.
Трезвый ум Михайлы Захарова воспринял смерч иначе. Михайла заметил, что у моря смерч шире длины коча, что выше он становился тоньше, пока снова не начинал расширяться, черной воронкой сливаясь с тучей. «Сколько ж сажен его высота?» — подумал он.
Изгибаясь и выпрямляясь, приближаясь и удаляясь, словно живой, смерч шел едва ли не рядом с кочем. Коч метался перед ним, как подстреленная куропатка перед собачьей пастью.
Как кончилась эта ночь? Как люди выдержали до утра? Как случилось, что их не потопили ни смерчи, ни волны? Навряд ли кто-либо из мореходцев сумел бы объяснить это. Однако утро настало, а коч без мачты и паруса так же несся к югу, как и вчера, бросаемый и настигаемый волнами, гулявшими взад-вперед по его плотику.
Над головой, перемежаясь с серыми облаками, неслись тучи. Ветер по-прежнему свистел. Буря продолжалась, хоть смерчи и пропали, хоть гроза прекратилась.
Днем люди немного оправились. Они поели. Они заделали проломленный борт. Кое-кто подремал. Усталыми глазами мореходцы высматривали землю и пропавшего «Медведя». Ни земли, ни «Медведя».
Настала вторая ночь. Грозы не было, и молнии не помогали видеть волны. В эту ночь дежневцы потеряли оба карбаса, коч лишился руля. Теперь кочем управляли с помощью длинного весла — правила.
На третий день коч по-прежнему трепали волны. Люди снова заделали проломленные борта.
Буря стихала. Ветер еще дул. Волны еще гуляли по просторам океана, но это уже не был тот безудержный разгул стихии, что люди пережили накануне. Теперь у мореходцев появилась новая забота — вычерпывание воды. Буря расшатала коч, и течь появилась во всех заборницах. Свободные от гребли люди вычерпывали воду.
Афанасий Андреев немного оправился и выбрался из полузатопленной заборницы на плотик. Потухшими глазами он глядел в одну точку, ко всему безразличный.
Истекал пятый день плавания. Дежнев тяжело поднялся из средней заборницы, где вода была выше колен, и решительным шагом подошел к Андрееву.
— Афанасий, буду бросать твой товар за борт, — проговорил он.
Андреев глянул на него и отвернулся, безнадежно махнув рукой.
— Бог с ним, Семен, с товаром. За часть ли, что погибла с «Соболем», мне ответ держать, за весь ли товар, все едино. Кандалов мне, старому дурню, не миновать. Не простит мне хозяин такого убытка.
— Товар бросим, чтоб жизнь сохранить. А живы будем, вместе ответим, Афанасий… Как-нибудь выкрутимся, старина, — прибавил Дежнев, стараясь утешить Андреева.
Как он сам «выкрутится», кормщику было далеко неясно. Попов ссудил его на подъем деньгами и товарами. Дежнев хорошо знал, что и то, и другое принадлежало не Попову, а его хозяину — купцу Усову.
«Как буду платить?» — спрашивал себя Дежнев и не находил ответа.
— Вода прибывает, дядя Семен. Коч садится глубже, — вполголоса сообщил подошедший Михайла Захаров. Его похудевшее лицо было строго, губы сжаты.
— Что делать, дядя Семен? Не найти нам трещин за товаром, — возбужденно доложил подошедший следом за Захаровым Иван Зырянин.
Он был мокрый по самые плечи. Пот каплями стекал по его испачканному лицу.
— Бросай, Семен! Скорее бросай! — воскликнул Андреев, поднимаясь и решительно махнув рукой.
Дежнева поразила худоба его пальцев и их желтизна.
«Рука-то, что у покойника», — подумал он и, обернувшись к ожидавшему приказаний Прокопьеву, взъерошенная голова которого высунулась из люка, крикнул: