Лифт в «Эльдорадо» был просторный, но вместить весь багаж с постояльцами и оравой униформистов он не мог. Мама Люда с Настей поехала присматривать за вещами, а Андрей с отцом пошли на третий этаж пешком. Душа у Андрея изболелась от стыда и недоумения: за что их так? Ведь не мог мистер Дени знать, что они недостойны! Отец поднимался молча. Лишь на площадке второго этажа он остановился перевести дыхание и пробормотал:
— Рус ин орбе.
— Что? — не понял Андрей.
— Я говорю, мы — рус ин орбе, сельский элемент в мире, — пояснил отец.
Как будто это что-нибудь объясняло.
Гостиница «Эльдорадо» считалась, должно быть, когда-то шикарной. Коридоры ее были застелены паласами того же цвета, что и стены: ресторанный этаж — синий, второй — зеленый, третий — красный. Чем выше Тюрины поднимались по лестнице, тем гуще становился несвежий, даже затхлый воздух с запахом сырых валенок. На лестничных площадках висели картины, изображавшие то ли виды ночного города, то ли подземелье, загроможденное коваными сундуками. Дверь одного из номеров второго этажа была распахнута настежь, там виден был небольшой холл с креслами и журнальным столиком, за балконной решеткой — огненная панорама Нижнего города, оттуда веяло ветерком, который пах лекарством и электричеством. И, проходя сквозь поток этого инопланетного ветра, Андрей встрепенулся. В самом деле, о чем горевать? Да пусть Матвеев повесится в своих апартаментах, а мы будем радоваться жизни в гостинице «Эльдорадо». Нам, Тюриным, везде хорошо, где мы есть.
Но, когда они прошли по длинному коридору третьего этажа, устланному влажным красным ковром, завернули за угол и вошли в раскрытую дверь, возле которой уже стояли первые прибывшие чемоданы, — все его оживление улетучилось без следа. Комната, которую от щедрот своих выделил им «хрумзель», могла вместить в себе четыре таких номера. Это была крохотная клетушка с двумя кроватями да двумя тумбочками (одна с вентилятором, другая с лампой-ночником), между которыми можно было пройти только боком. Правда, еще имелся миниатюрный предбанничек, в который был уже втиснут «Смоленск». Маленькое окно, затянутое ржавой сеткой, выходило в глубокий и темный, словно колодец, гостиничный двор, оттуда пахло помоями. Над кроватями к потолку приделаны были какие-то странные балдахины с присборенной грязно-серой марлей: видимо, это и был тот самый противомоскитный полог, о котором говорил доктор Слава. Андрей потянул за шнурок — полог с тихим шумом обрушился, образовав мутновато-прозрачную беседку, внутри которой, как чижик в сетке, оказалась Настасья. На другой кровати, обреченно сложив на коленях руки, сидела мама Люда.
— Подними, не нужно, — еле шевеля губами, сказала она Андрею.
Мальчик повиновался.
Иван Петрович сел рядом с женой, она подвинулась, скорбно поджав губы. Наступила пауза. Душно и горячо было так, как будто! все четверо, накрывшись одеялом с головой, дышали паром над вареной картошкой.
— Вот теперь-то мы и прибыли, — сказал Иван Петрович.
От звука его голоса Людмила словно очнулась.
— Что вы расселись? — вскочив, сердито спросила она. — А вещи? Кто будет смотреть за вещами?
Мужчины поднялись и поспешили в коридор. Носильщики, терпеливо ожидавшие у входа, принялись проворно затаскивать чемоданы в номер. Стало еще теснее.
"Как же мы здесь будем жить?" — потерянно думал Андрей, стоя между кроватями.
— Ну, что ты путаешься под ногами? — прикрикнула на него мать. — Не мешай, ступай пока в ванную, дай распаковаться.
— А зачем сразу распаковываться? — раздраженно осведомился Андрей.
— Надо, — отрезала мама Люда.
Андрей пошел в ванную, совмещенную с туалетом, это была тесная, как поставленный стоймя спичечный коробок, комнатушка. Ванной как таковой не имелось: просто квадратная бетонная площадочка для стоячего душа. Андрей попробовал краны — вода текла, и холодная, и горячая. "Ну, хоть что-то…" — подумал он. Сквозь открытую дверь ему было видно, как мама Люда расплачивается с носильщиками — разумеется, консервами.
— Дождешься, голубушка, — громко сказал Андрей. — Я тебя предупредил.
Мама Люда сделала вид, что не слышит.
Оставшись одни, Тюрины распихали чемоданы по встроенным шкафам и под кровати, включили холодильник — через привезенный из Союза тройничок, потому что розетка в номере имелась только одна. Холодильник послушно заурчал. Людмила молча погладила его по боку. Сразу стало спокойнее. Одну из тумбочек мать приказала выдвинуть в предбанник, втиснула ее рядом с холодильником, водрузила на нее двухконфорочную электроплитку.
— Как на Красноармейской, — проговорил отец.
— Сейчас обедать будем и ужинать, все сразу, — сказала мама Люда. Ничего, ребятки, заживем.
— А почему бы и не зажить? — согласился отец. — Как говаривал Михаила Михайлович, предспальня есть, заспальня есть, а к прочему роскошу мы не удобны.
Мама Люда включила плитку — и тут же в номере погас свет. Темнота наступила такая плотная, что ее, как застывший вар, можно было колоть на куски.
— Вот те раз! — охнула в предбаннике невидимая мама Люда.
— Ничего не раз, — яростно сказал Андрей. — Пережгла проводку. Он встал, споткнулся о торчавший из-под кровати угол чемодана, нашарил дверной косяк.
— Ты куда? — жалобно проговорила где-то возле его плеча мама Люда. Не ходи, потеряешься. Подожди, пока зажгут.
— Ну прямо так и буду сидеть, — огрызнулся Андрей. — Пойду посмотрю, только у нас или во всей гостинице.
— Да чего там смотреть? — проговорил отец. — В окно все видно. Только на нашем этаже.
— Значит, пережгла, — с тяжелой злобой сказал Андрей. — Плитку выключила или нет?
— Выключила, — смиренно отозвалась мать.
— Фу ты, черт! — громко вскрикнул вдруг Иван Петрович и вскочил, что-то загрохотало.
— Мама! — позвала, проснувшись, Настя. — Мама, ты где?
— Я здесь, доченька, спи давай! У нас свет перегорел.
— Мама, иди ко мне, я боюсь!
— Иду, иду, родненькая!
Пробираясь к Настасье, мать с упреком сказала Ивану Петровичу:
— Что тебя подбросило? Укусил кто-нибудь?
— Да не укусил! — отозвался уже из коридора отец. — Хуже. Я ведь про машину забыл! Машина-то стоит, меня дожидается! Придется мне вас оставить. Коробку конфет дала бы мне, я подарю лейтенанту.
— А где я тебе ее найду? — спокойно спросила откуда-то снизу мама Люда.
— При слабом свете из дворового окна Андрей разглядел, что она уже сидит возле Насти, гладит ее по головке.
И тут вспыхнул свет, все подслеповато заморгали глазами. На пороге стояла смуглая широконосая женщина в белом платье и белой наколке, от этого лицо ее казалось особенно темным. Мельком взглянув на электроплитку, она быстро заговорила по-английски.
— Это наша горничная, зовут ее Анджела, — перевел Иван Петрович. Говорит, что разрешение нам дали только на холодильник, плитку включать нельзя: блокировка. Ну ладно, разбирайтесь тут сами.
И, забыв про конфеты, отец убежал.
— Анджела постояла, глядя на Настасью, потом проговорила: "Ресторан еще открыт, можно пойти поужинать" — и ушла.
— Какой ресторан? При чем тут ресторан? — обеспокоилась мам Люда.
— Она сказала: "Устроили в номере ресторан!" — мстительно ответил Андрей.
Это было жестоко по отношению к маме, но очень уж он устал за сегодняшний день, и все на свете ему надоело.
— Надо было ей дать что-нибудь, — озабоченно сказала мама Люда — "Дать, дать", — передразнил ее Андрей. — К Букрееву на прием захотелось?
— Хорошо, сыночек, все поняла, сыночек, — миролюбиво ответила мама Люда и потянулась погладить его по голове.
Андрей резко отстранился.
— Оставь! Ты мне рожу разбить собиралась.
— Прости меня, сыночек, — жалобно проговорила мать, — перепсиховалась я, виновата.
— Конечно, виновата, — злобно сказал Андрей, остановить себя в бешенстве он не мог, и чем ласковее его упрашивали, чем больше уступали — тем неуклоннее он двигался к исступлению. Только беспощадный отпор мог привести его в чувство. Сам он об этом знал, а мать и не подозревала. — Ты одна во всем виновата! Пустили Дуньку за рубеж!
— Мама, — тревожно вскрикнула Настасья, изучившая уже нрав своего старшего братца, — мама, Андрюшка бесится!
— Замолчи, заморыш! — крикнул ей Андрей.
— А ты — выродок, — возразила Настя, — выродок из нашей семьи.
Андрей посмотрел на нее — и ему стало смешно… Смех сквозь злобу довольно противная штука, как чеснок с сахаром. А главное — маму Люду обидеть ему никак не удавалось, хоть плачь.
— Разбушевался шелудень, — ласково сказала она, — так завтра будет добрый день.
— И присказки твои идиотские! — закричал Андрей. — Ты мне скажи лучше, где я спать буду, где?
— С Настенькой, — глядя на него снизу вверх, ответила мать.
— Д-да? — Андрей даже задохнулся от бешенства. — Ты что, больная? Больная, да? Совсем вогнутая?
Трудно сказать, чем бы это кончилось, но тут вернулся отец.
— Что это вы? — укоризненно сказал он. — Благовестите на весь коридор. Все-таки чужая страна!
Андрей умолк и, сунув руки в карманы штанов, прислонился к дверному косяку. Штаны были те самые, голубые, «техасы» с бордовой прострочкой, которым он так радовался сегодня утром в "Саншайне".
— Отпустил машину? — как ни в чем не бывало спросила Людмила.
Она готова была вытерпеть любое оскорбление, только бы ее не называли "она".
— Ай, сама уехала, — Иван Петрович махнул рукой. — Шофер, мазурик, не стал меня дожидаться. Ну, поднимайтесь, пошли в ресторан. Не помирать же с голоду!
— Какой такой ресторан? — недоверчиво спросила Людмила.
— Шикарный! — сияя, ответил Иван Петрович. — Я заглянул по дороге. Серебряные скатерти, белые приборы…
Отец, конечно же, хотел сказать наоборот, но никто его не поправил: зачем, когда и так все понятно?
— Ну и что там есть, кроме скатертей и приборов?
— Рыба с рисом, и пахнет хорошо. Но главное, Милочка, не это. Главное, денег не берут! Питание входит в стоимость нашего содержания. Только если пиво закажешь.
— Как, как? — растерянно переспросила Людмила. — Ну-ка объясни еще раз, что-то я от переездов от этих и в самом деле какая-то вогнутая.
Иван Петрович терпеливо объяснил, что стандартные завтраки, обеды и ужины для всех постояльцев «Эльдорадо» бесплатные: содержание в гостинице иностранных специалистов — временное, по вине местной стороны, которая обязана их обеспечить жилплощадью.
Ты понимаешь, Милочка, тут такая система. Пока нам не будет предоставлена квартира, мы на полном пансионе. Только пиво в пансион не входит. Но пиво бывает редко, когда завоз…
— Ай, брось ты о своем пиве! — возмутилась Людмила. — Я ничего не понимаю, ну ничегошеньки… Зачем же нас тогда гостиницей пугали?
— Ну, мать! — воскликнул Андрей. — И бестолковая ж ты! Скажи лучше, зачем мы приволокли столько консервов?
— Отстань, — отмахнулась от него Людмила, — и ничего ты не соображаешь.
Она вскочила, метнулась к двери, выглянула в- коридор, возвратилась и встала посреди комнаты, опустив руки и повторяя:
— Что-то здесь не так, что-то здесь не так…
Вдруг она опустилась на колени и, вытащив из-под низкой кровати чемодан, распахнула его и стала лихорадочно рыться в одежде:
— Приборы серебряные, публика…
Достала черное платье с прозрачной вставочкой, посмотрела, смешно вытянув губы, как бы мысленно произнося слово «гипюр», потом со вздохом положила обратно.
— Ай, ничего не хочется. Пойду в сарафане, с голой спиной.
И, все еще стоя на коленях, обернулась и с вопросительной и виноватой полуулыбочкой посмотрела на своих мужчин. Хорошо, что отец вернулся вовремя, много было бы сказано здесь неправедных слов…
На площадке второго этажа возле ресторанных дверей Тюрины остановились: Людмила Павловна поправила свою накидушку, Иван Петрович приосанился, Андрей пригладил вихры. Одной лишь Насте было наплевать на свой внешний вид, она спала на ходу, ей и ужинать то не хотелось.
Из-за дверей доносился звон посуды, пахло жареной рыбой и чесноком.
— И все равно — что-то здесь не так, — упрямо и даже ожесточенно сказала Людмила. — Смотри-ка, наш идет, давай спросим.
По лестнице поднимался белый человек, это был плотный чернявый коротыш с широким бледным лицом и косо спадающей на лоб челкой. Услышав, что его распознали, он досадливо нахмурился и хотел побыстрее пройти мимо, но Иван Петрович его окликнул:
— Товарищ!
Коротыш остановился и, обернувшись, сказал:
— Ну, зачем так громко? Мы же не в бане.
— Извините, товарищ, — сказал Иван Петрович. — Затруднение нас вышло. Вы здешний?
— В каком смысле?
— Ну, здесь проживаете, в "Эльдорадо"?
— Допустим, здесь. Вы поскорее развивайте мысль, я спешу. — Иван Петрович напрягся и, криво улыбаясь, соорудил неуклюжий вопрос — как из англо-русского разговорника:
— В котором часу в этом ресторане кончается ужин?
Чернявый хмыкнул:
— И это все ваши затруднения? Здорово, мне бы так. Вон там, — он фамильярно взял отца за локоть, развернул лицом к двери, — вон там, под стеклышком, написано.
— А сами вы разве не здесь питаетесь? — осторожно спросил Людмила.
Коротыш пристально взглянул ей в лицо, улыбнулся медленно нехорошей улыбкой, покачал головой, как будто хотел вымолви "ай-яй-яй".
— Нет, — после паузы ответил он, — только ночую.
— А почему? Микробов боитесь?
Чернявый ответил не сразу. Он ловко, как фокусник, достал из нагрудного кармана одну сигарету, словно подчеркивая этим: "Прописью одну", — не торопясь, с удовольствием закурил.
— Во-первых, скумбрию не люблю, — сказал он, с прищуром глядя на маму Люду. — Здесь, кроме скумбрии, ничем не кормят. А во-вторых, у меня друзья в городе, вместе и питаемся, на кооперативной основе.
— Да, но здесь-то денег не берут! — не унималась Людмила. Коротыш сделал глубокую затяжку, помедлил.
— Что значит "не берут"? — с удовольствием сказал он. — Возьмут. Догонят и еще раз возьмут. Вы уже пообедали?
— Так они же сказали… — отворачиваясь от гневного взгляда жены, растерянно забормотал Иван Петрович, — они же мне объяснили, что входит в содержание…
Коротыш его остановил.
— При чем тут они? Ну при чем тут они? Их это не касается. Наши возьмут. Вычтут сорок процентов при выплате зарплаты — и дело с концом. А то больно жирно получится: инвалютный оклад да еще бесплатное питание для всей семьи.
Наступила тишина. Чернявый больше никуда не спешил, он наслаждался замешательством Тюриных.
— Новенькие? — спросил он сочувственно. — Из какой группы? Ах, наши. Замена Сивцова. Ну, вот мадам Звягина лично и потребует справочку от мистера Дени, питаетесь вы здесь или нет. А кстати…
Это было именно то, чего боялся Андрей, так оно всегда и начиналось. "А кстати, — с едкой ухмылочкой, и пальцы, дрожа от нетерпения, вытаскивают притертую пробочку из флакона с серной кислотой, — а кстати, как вам удалось, из города Щербатова?" И — белая, слепящая вспышка в глазах, и зашипела, пошла кровавыми пузырями кожа… Ну нет, только не это, сколько можно?.. Только не это! Опередить, ударить первым, выбить из рук, обозлить, что угодно, только не это!..
— Ладно, пошли, — грубо и нарочито хрипло сказал Андрей. — Или туда или сюда. Есть охота.
Родители удивленно переглянулись: подобных выходок Андрей никогда себе не позволял — во всяком случае в присутствии посторонних. Чернявый склонил голову к плечу, задумчиво посмотрел на мальчика.
— Как тебя зовут? — спросил он. — Андрей? А меня — Бородин Борис Борисович. У меня сын тебе ровесник. И не нравится мне, — он бросил в бронзовую пепельницу окурок, сипевший от влаги, — не нравится мне, когда нагличают.
И, круто повернувшись, пошел по лестнице вверх.
Андрей стоял набычась и видел, как в зеркале, свое вспухшее слезливое криворотое лицо с размазанными губами, свои огненные уши. И все-таки он опередил этого человека, ушел от ожога и слепоты, не дал себя достать. Значит, есть средства и способы, есть простые приемы, надо только все время быть начеку.
— Беги, ду-ра-лей, — раздельно проговорила Людмила и толкнула мужа в бок, — бери скорее справку, что от питания отказываемся. Тюря ты луковая… А то — "пиво, пиво…".