– Э, да не слушайте вы его! – Сбоку появился другой мальчишка – ростом повыше, поджарый, с веснушчатой физиономией и оттопыренными ушами. – Вам нужны акции «Гранофруто». Всего девяносто центов, и вы получите долю в любимейшей американцами компании по производству завтраков…
Он не успел договорить, потому что с другой стороны подлетел еще один мальчик, размахивая проспектом компании «Вита-Мальта». Четвертый, заглушая его, крикнул:
– Двадцать пять центов за акцию! Всего двадцать пять центов!
И тут уж на Чарли накинулись все остальные.
Оссининг соображал не очень быстро, и лишь теперь до него стало доходить, в чем тут дело. То есть он, конечно, знал, что здесь, в Бэттл-Крик, существует некоторое количество компаний по производству кукурузных хлопьев. В конце концов, Пост заработал свой первый миллион еще в 1901 году, не говоря уж о Келлогах. Однако то, что происходило на вокзале, выглядело просто комично. Слушая, как мальчишки хриплыми голосами выкрикивают названия всевозможных сортов, глядя, как они размахивают в воздухе рекламными проспектами, Оссининг впервые усомнился в Бендере. Должно быть, сомнение отразилось и на его лице, потому что мальчишки удвоили свои усилия. Они дергали его, тянули, трепали, и Чарли вдруг испугался, не вытащат ли у него бумажник, не вырвут ли саквояж, не разорвут ли пальто.
– А ну, брысь! – рявкнул он. – Пошли вон!
Мальчишки метнулись от него, словно сухие листья, подхваченные ветром. Однако тут же перегруппировались и набросились на другого пассажира, пронзительно прославляя свой товар: «Пеп»! «Пуш»! «Вим»!
Разнервничавшийся Чарли поставил сумку и трясущимися руками зажег сигарету. Тут обнаружился и негр-носильщик. Он стоял в дальнем конце платформы с чемоданом и клевал носом, словно прикорнул в теплой комнате возле камина.
На Чарли внезапно навалилась чудовищная усталость. Он устал от поездки, устал беспокоиться из-за трех тысяч восьмисот сорока шести долларов и пятидесяти пяти центов миссис Хукстраттен, устал от ленивых носильщиков и бестолковых официантов, да и от самого Бэттл-Крик, хотя только что сюда прибыл. Усталость просочилась во все его члены, как газ, проникающий в шахту; из последних сил Оссининг поднял саквояж и потащился по платформе, ожидая, что эта гремучая смесь в любую секунду шандарахнет и разнесет его на тысячу мелких кусочков.
Он не сделал и пяти шагов, когда кто-то взял его за локоть.
Мужчина примерно его же возраста – лет двадцати пяти. За руку держит робко, но в то же время настойчиво.
– Простите, дружище, нет ли у вас огонька?
Чарли поставил сумку и полез в карман, щурясь от дыма сигареты. Поднося зажженную спичку к сигаре незнакомца, Оссининг пригляделся к одежде молодого человека и удивился. Из-под пальто с меховым воротником выглядывал шерстяной костюм в серо-коричневую клетку, рубашка с белыми и розовыми полосками была точь-в-точь такая же, как у Чарли, а элегантная серая шляпа чуть-чуть кренилась набок – очень элегантно, как будто незнакомец прямо в ней появился на свет. Надо же, прибыть в такую глухую провинцию и сразу же встретить настоящего нью-йоркского щеголя из тех, что разгуливают мимо бродвейских театров или фланируют по Луна-парку на Кони-Айленде. Кто бы мог подумать, что в Бэттл-Крик так модно одеваются. Здесь же Запад! Оссининг ожидал увидеть каких-нибудь сиволапых провинциалов или ковбоев.
Молодой человек с наслаждением выпустил дымную струю.
– Благодарю вас. Весьма обязан. – И тут же протянул руку. – Гарри Делахусси, – отрекомендовался он. – Рад познакомиться.
Чарли ответил на рукопожатие и тоже представился. Тут он заметил, что носильщик зевает и смотрит на часы.
– Извините, – поспешно сказал Оссининг. – Мне нужно…
– Понимаю, – кивнул Делахусси. – Отлично понимаю. Дела, дела, дела?
Вот именно:
* * *
Целых двадцать кварталов протопали они под пронизывающим ветром. Согнутый в три погибели мальчишка хлюпал носом, а Чарли пыхтел под тяжестью чемодана.
– Куда ты меня ведешь, паренек? – пропыхтел Оссининг. – На Северный полюс?
Мальчишка еле переставлял ноги, саквояж из фальшивого крокодила волочился по обледеневшему деревянному тротуару.
– Тут недалеко, – жалобно проблеял заморыш, выплевывая облачко пара.
Недалеко? Через десять кварталов они все еще плелись куда-то. Каждая частица тела у Чарли ныла от боли, пробегавшей по позвоночнику словно огоньки святого Эльма. Ноги онемели, превратились в куски льда; от носа осталось одно воспоминание; пальцы примерзли к чемодану. Огни города остались позади, тротуары кончились, сменившись замерзшей грязью, а потом понемногу стали исчезать и дома.
– Черт подери, – пробормотал Оссининг, плюхнул чемодан на землю и впервые в жизни не смог распрямиться. – Эй ты, парень! – проревел он в темноту. – Куда ты меня тащишь?
Мальчишка был похож на мула, который крутит мельничное колесо: такой же тупой, медлительный, с бессмысленными глазами. Мосластые ноги в драных чулках, будто копыта, механически топали по земле. Посланец Бендера нехотя оглянулся, замедлил шаг, но не остановился.
– Еще совсем немножко, – пропыхтел он. – Видите вон там, наверху, огни?
Довольно далеко, в нескольких кварталах, из дальнего конца темной улицы лилось мощное электрическое сияние. Такое ощущение, что там начинался уже другой город. Неужели они дошли пешком до самого Ипсиланти? Кажется, так оно и есть.
– Что это? – спросил Чарли, поднимая воротник.
Тут уж мальчишка остановился – шагах в десяти от Оссининга.
– Это Белый Город.
Белый Город. Даже Чарли, только что прибывший в Бэттл-Крик, слышал о Белом Городе и даже мечтал о нем. Там находилась штаб-квартира компании «Виноград и орехи Постума», самая сердцевина империи мистера Поста, сверхсовременнейшая фабрика, образцовый поселок, оснащенный всеми чудесами техники. Он был назван в честь достославного «Белого Города», представленного на Всемирной выставке в Чикаго 1893 года. У Чарли ныли все кости, гиперборейский ветер норовил сбить с ног, и все же он смотрел на это отдаленное зарево как завороженный. Это было настоящее Божье чудо, так что мелкие неприятности долгого пути сразу показались сущей ерундой. Любой мало-мальски деловой человек, любой мальчишка в Америке знал историю мистера Поста, изнуренного бедностью и недугами маленького человека, который стал одним из первых магнатов страны. Когда мистер Пост пришел в Бэттл-Крик, едва переставляя ноги, без гроша в кармане, он работал в Санатории на кухне, чтобы оплатить лечение, а его жена, сидя в неотапливаемой комнате, шила подтяжки. Так-то вот.
* * *
Меблирашки миссис Эйвиндсдоттер располагались в непосредственной близости от Белого Города. Это был чистенький, со спартанскими условиями пансионат, один вид которого вгонял в тоску. Дрожа от холода в продуваемом всеми ветрами вестибюле, Чарли отсчитал еще три доллара с четвертаком из капитала миссис Хукстраттен, а мальчишка тем временем стоял рядом, вытирая рукавом сопливый нос. У огня в гостиной сидело с полдюжины чахлых, унылых постояльцев. Зато миссис Эйвиндсдоттер буквально ослепляла широченной улыбкой. Это была плечистая дама с белесыми усиками и таким выражением лица, будто она только что получила какой-то неожиданный, но чудесный подарок. Жаль только, что по-английски она говорила как-то странно – во всяком случае, Чарли не понял ни единого слова. Выводя колоратуры, словно оперная дива, она все говорила что-то, говорила, а Оссининг лишь пялился на нее и выуживал из бумажника деньги. В конце концов один из сидевших в гостиной – плешивец, замотанный в красный клетчатый шарф, – подошел к стойке и проревел:
– Платить за неделю вперед, расчет по субботам, завтрак в семь, обед в час, ужин в полседьмого, кто опоздал – сам виноват.
Теперь, когда условия сделки были объявлены, миссис Эйвиндсдоттер взяла у Чарли три доллара двадцать пять центов и сунула куда-то меж складок своего фартука. Потом повела нового постояльца показывать комнату – затопала по лестнице вверх, и ступеньки жалобно заскрипели под ее тяжелыми шагами.
Комнатка оказалась так себе. Она была втиснута под скос крыши, выстужена насквозь, сыра, мрачна и безмолвна. Единственным источником света (а судя по всему, и тепла) являлась видавшая виды керосиновая лампа. Чарли не обнаружил ни камина, ни печки, ни радиатора. В углу, рядом с умывальником, виднелась узкая койка. Роль шкафа исполняли три занозистых колышка, вбитых прямо в стену. Единственным украшением этих апартаментов была тусклая картина маслом, изображавшая затмение солнца над норвежскими фьордами.
– А окно? – спросил Чарли, пристраивая чемодан на голые доски пола.
Миссис Эйвиндсдоттер пропела в ответ что-то невразумительное, а тем временем мальчишка пугливо ступил через порог и поставил фальшивого крокодила в угол.
Ну что ж, подумал Чарли, ладно. Значит, Бендер экономит средства. Это даже неплохо. Им понадобится каждый грош, чтобы поставить «Иде-пи» на ноги. Ничего, мы еще всем им покажем.
– Спасибо, мадам, – сказал он, выпроваживая хозяйку и незваного переводчика из комнаты. – И вам тоже, сэр. Очень признателен.
– Ну, – спросил Оссининг несколько резче, чем намеревался. – Чего тебе еще надо?
Парнишка повесил голову.
– Извините, сэр, но мистер Бендер сказал, что вы дадите мне десять центов… И еще он хотел, чтобы вы отправились к нему в «Таверну Поста», даже если прибудете очень поздно.
Ну конечно, Бендер живет в «Таверне Поста». Оссининга он поселил как коммодора Пири среди эскимосов, в этой жуткой дыре, а сам остановился в лучшей гостинице города. Чего еще можно было ждать от этого типа?
– …потому что, сказал он, банки уже закрылись, а деньги акционеров нужно держать в сейфе. Так, говорит, оно надежней. Это он так сказал. Вот. И еще – что вы дадите мне десять центов.
* * *
В половине десятого Чарли Оссининг вновь топал по длинной темной улице, и подлый ветер, сменив направление, снова дул ему прямо в лицо. Один раз мимо проехал омнибус, сияющий огнями, словно райский чертог, но мальчишка-провожатый даже не предпринял попытки его остановить. Когда же Чарли сердито спросил, какого, мол, черта, паренек отвернулся и пробормотал:
– Мистер Бендер сказал – пешком. Туда и обратно.
К тому времени, когда они наконец добрались до гостиницы, Чарли уже весь кипел. Если бы ему сейчас попалось чучело Бендера, он с наслаждением принялся бы пинать его ногами, а потом еще и поджег бы. Мало того что целых двадцать кварталов тащил тяжеленный чемодан под арктическим ветром, в компании сопливого убогого заморыша в коротких штанах и куртке, явно позаимствованной из помойного ведра, – так теперь еще и топай те же двадцать кварталов обратно ради счастья лицезреть всемогущего Бендера. А сам Бендер не удосужился даже носа высунуть из своих апартаментов! Мог бы, по крайней мере, приехать на вокзал и сказать: «Привет, Чарли. Добро пожаловать».
Отель оказался таким шикарным – самый что ни на есть первый класс, – что Чарли обозлился еще больше. Впечатляющее здание, ничего не скажешь: целых шесть этажей, длиной в квартал, окна светятся яркими огнями. Внушительно, современно, с размахом – ничуть не хуже, чем лучшие нью-йоркские гостиницы.
Швейцар распахнул перед Оссинингом двери, и Чарли уже шагнул было через порог, но тут вдруг заметил, что мальчишка куда-то подевался. Привратник подозрительно уставился на замешкавшегося посетителя. Но тут Чарли увидел своего спутника: мальчишка топтался на улице, вжав голову в плечи.
– В чем дело? – спросил Чарли, возвращаясь обратно.
– Ни в чем.
– Ты что, внутрь не пойдешь?
Мальчишка вытер нос рукавом.
– Я со служебного входа, – пробормотал он. – Когда мистер Бендер позовет. И вообще мне завтра в школу.
В школу?Оссинингу стало не по себе. Вот он тут ходит, ноет весь вечер, а этот малыш ждал на холоде, пока прибудет поезд, потом тащился на край света, чтобы Чарли не остался без ночлега. Сколько ему – девять, десять? Надо же, пареньку нужно идти в школу.А ведь ок, Чарли, даже не знает, как беднягу зовут.
– Послушай, – Оссининг оглянулся на ярко освещенные двери отеля. – Спасибо тебе, что помог. Нет, правда… Я даже не знаю, как тебя зовут.
– Эрнест, – сказал мальчик. – Эрнест О'Рейли.
– Ирландец? Слушай, Эрнест О'Рейли, я тебе очень благодарен. Ты заходи еще – может, мы с мистером Бендером подыщем тебе какой-нибудь приработок. Мы тут создаем компанию по производству готовых завтраков, и нам наверняка понадобится толковый посыльный.
На это Эрнест О'Рейли ничего не сказал. Он просто стоял, ежась под ветром, и вид у него был как у побитой собачонки.