– Что, слюнки текут? – раздался голос сбоку.
Говорил англичанин, на вид лет шестидесяти, с аккуратной белой лысинкой и лошадиными зубами. Он сидел справа от Уилла.
– Грызем удила от голода? Это чувство мне знакомо. Правильная жизнь чертовски разогревает аппетит, с этим не поспоришь.
Уилл с энтузиазмом признал правильность этого суждения, все еще разглядывая меню.
– Эндимион Харт-Джонс, – после некоторой паузы произнес англичанин.
В первый момент Лайтбоди подумал, что так называется какое-нибудь блюдо, и лишь потом сообразил: сосед представляется.
Уилл вырос в приличной семье, учился в привилегированных учебных заведениях и отлично знал, как подобает вести себя в обществе. Когда-то он был человеком вполне общительным и отнюдь не замкнутым, хотя, конечно, не из тех, кого называют душой общества. Обернувшись к англичанину, он глухо, как из бочки, сказал:
– Уилл Лайтбоди.
Англичанин представил остальных, и Уилл кивнул каждому. Массивная дама слева оказалась некоей миссис Тиндермарш из Индианаполиса. Дальше сидел коротышка с шишковатой головой и заостренной бородкой – профессор Степанович из Санкт-Петербургской Академии астрономических наук; напротив Уилла сидела та самая зеленая девица – мисс Манц из Пагепси, штат Нью-Йорк; с ней соседствовал Хомер Претц, фабрикант из Кливленда.
– Ореховый лиссабонский бифштекс с соусом из белкового крема чудо как хорош, – без малейшей иронии сообщила миссис Тиндермарш.
Уилл захлопал на нее глазами. За спиной у него по-прежнему торчала официантка (или она, как и миссис Стовер, называлась здесь диетологом?), поэтому пришлось углубиться в изучение меню:
ЗАВТРАК
Вторник, 12 ноября, 1907
– Как насчет закуски, мистер Лайтбоди?
Уилл оглянулся и увидел не одну, а сразу двух грудастых, пышущих здоровьем девиц – официантку и диетолога. Их широкие, простодушные лица, казалось, были отмечены неким тайным знанием, в которое их посвятил несравненный Шеф и кумир.
– Меня зовут Евангелина, – сказала та, что повыше ростом. – Я буду руководить вашей диетой. А это, – она показала на вторую девушку, – Гортензия. Она будет вашей официанткой. Если позволите, я объясню вам содержание меню. – Она откашлялась. – Надеюсь, вы обратили внимание на колонки цифр, напечатанные справа от названий блюд…
Уилл вцепился в меню так, словно это была веревка, протянутая над ямой с крокодилами. Соседи по столу молчали, почтительно наблюдая за его выражением лица: речь шла не просто о еде, то была высокая наука.
– Итак, – продолжила Евангелина. – Если сложить все цифры, стоящие справа от названия блюда, вы получите общую сумму калорий. Итог нужно написать внизу каждой из колонок. Подчеркните выбранные вами блюда, подпишитесь внизу, а потом отдадите вашему врачу. И так после каждой трапезы. Видите, как все просто?
– Вижу, – согласился Уилл, переведя взгляд с диетолога на мисс Манц, а потом и на всех остальных. – В общем, да…
– Ну что ж, – жизнерадостно сказала Евангелина. – Тогда повторю свой первый вопрос: как насчет закуски? Могу посоветовать вам наттолиновое желе или протозовые пирожки. Самая уместная пища для человека в вашем состоянии.
Уилл провел рукой по волосам. Желудок начинал ерепениться, как старый враг, загнанный в угол, но не собирающийся сдаваться без боя.
– Знаете что, – пробормотал Лайтбоди. – Я, пожалуй, тостик возьму. И еще воды. Да, стакан воды.
– Тостик? – хором воскликнули девицы, всем своим видом изображая шок и недоверие.
– Но послушайте… – начала высокая, однако тут же сменила тон. – То есть, конечно, мы можем сделать вам тост, если угодно. Но, сэр, я бы порекомендовала вам кукурузную кашу, коричневый суп и оладьи из чернослива. Это уж самый минимум. Вы правильно поступаете, что не хотите переедать, однако для того, чтобы очистить организм от яда, нужна обильная и здоровая пища.
Тут в разговор вмешался англичанин:
– Это правильно, старина. Нужно прочищать организм. Вам тут всю внутреннюю флору поменяют, уж можете мне поверить. – При этих словах почему-то весь стол покатился со смеху. – А вы должны им помочь.
Уилл покраснел. Флора? Какая еще к черту флора? А чего стоит это меню! Полнейшая чушь! Наттолиновое желе, протозовые пирожки, какая-то мелтоза, белки, желтки и прочая дребедень. Такой же дрянью питалась и Элеонора. Все это очень мало походило на нормальную еду. Лайтбоди выпятил вперед челюсть и свирепо уставился на официантку.
– Тост, – повторил он непреклонно. – Сухой. И больше ничего, большое спасибо.
Присмирев, девицы ретировались. Когда же Лайтбоди снова повернулся к столу, его взгляд встретился с напуганными желтыми глазами мисс Манц. Барышня, впрочем, тут же повернулась к русскому астроному и завела разговор о погоде:
– Какая необычно холодная погода, не правда ли?
Англичанин принялся разглядывать манжеты на рубашке, а миссис Тиндермарш занялась изучением заоконного пространства. Что до Хомера Претца, то он сосредоточенно жевал нечто, плохо поддающееся зубам. Именно в эту минуту относительного спокойствия Уилл снова подумал об Элеоноре. Где она? Почему она не подошла пожелать ему доброго утра? Или метод Келлога в том и состоит, чтобы вбивать клин между мужем и женой? Разделять и властвовать? Ну уж нет, не станет Уилл Лайтбоди рассиживать тут и грызть тост в отдалении от жены!
Он как раз собирался встать, когда снова появилась официантка. Принесла ему тост, а миссис Тиндермарш – кумыса. Уилл неохотно опять опустился на стул, все оглядываясь, не появится ли Элеонора. Увы, ее не было. Дам в зале было предостаточно, буквально сотни – в возрасте от пятнадцати до восьмидесяти лет, причем все разодеты по самой последней моде (разумеется, с учетом предписаний обожаемого Шефа). Все наслаждались здоровой пищей и светским общением. Болтовня слышалась отовсюду, она наэлектризовывала воздух и сливалась в некий стройный гул, словно жужжание насекомых в летний вечер. Лайтбоди наклонился и с отвращением поднес ко рту тост.
Разок откусил – и сразу началось ворчание в желудке. Вернее, не ворчание, а рычание, да еще со злобным шипением, словно сунули палку в клетку с хищником.
– Не робейте, дружище! – воскликнул англичанин, выставив на всеобщее обозрение свои лошадиные зубы.
Мисс Манц прикрыла губки хорошенькой зеленой ручкой и хихикнула. Уилл кисло улыбнулся, захрустел хлебцем.
Когда он жевал второй кусок, а желудок уже превратился в Везувий, на плечо ему опустилась чья-то рука. Лайтбоди обернулся и увидел, что над ним нависает необъятная физиономия, похожая на китайский фонарь. Физиономия принадлежала румяному седовласому джентльмену, напоминающему комплекцией доктора Келлога – такому же коротенькому, плотненькому и пузатенькому. Джентльмен положил Уиллу руку на плечо, озабоченно нахмурился и поцокал языком.
– Нет-нет-нет-нет, – зачастил он, предостерегающе воздев палец. – Вы все делаете совершенно неправильно.
Уилл оторопел. Они что, знакомы? Он пригляделся к выпученным голубым глазам, увесистой челюсти, обесцвеченным волосенкам, венчавшим тыквообразную голову… Пожалуй, это лицо было ему знакомо…
– Жуйте, – сказал мужчина, словно отдавая приказание, а потом еще и визгливо прикрикнул: – Жуйте же! Работайте зубами! Флетчеруйте!
Он снял руку с Уиллова плеча и показал на огромный лозунг, висевший над входом в столовую. Жирные черные буквы, фута по три каждая, вслед за коротышкой призывали:
ФЛЕТЧЕРУЙТЕ!
Только тут до Уилла дошло. Это был сам Хорейс Б. Флетчер собственной персоной, во всей своей челюстно-жевательной славе. Разумеется, Лайтбоди знал этого человека. Да и кто в Америке его не знал? Флетчер был гением натуристики, открывшим миру главный принцип крепкого здоровья, диеты и пищеварения: жевание. Жевание – ключ ко всему. Флетчер утверждал (а доктор Келлог безоговорочно соглашался с ним), что панацея от всех желудочных недугов и расстройств пищеварения – полное перемалывание пищи в ротовой полости. Пищу следует размельчить челюстями пятьдесят, шестьдесят, даже семьдесят раз – пока она не превратится в кашицу, и тогда «пищевые ворота» раскроются, с радостью приняв полностью обработанный корм. Все светила пищевого тракта встретили это простое, но грандиозное открытие воплями восторга. И вот титан жевания, герой зубов и челюстей стоял возле Уилла Лайтбоди посреди огромного зала, кишевшего выдающимися личностями. Великий человек лично обучал Уилла высокому искусству пережевывания тоста. И Лайтбоди проникся торжественностью момента.
Он стал жевать медленно и вдумчиво, как никогда прежде, а мелодичный учительский голос Хорейса Б. Флетчера отсчитывал вслух: «…десять, одиннадцать, двенадцать, вот так, тринадцать, четырнадцать, да, да». Уилл старался изо всех сил, а сильные толстые пальцы Великого Жевателя нежно взяли его за шею и пригнули голову вниз, как того требовала классическая флетчерская поза. Уилл жевал, жевал, жевал, жевал. После двадцати у него вдруг заболел нижний резец; на счете «двадцать пять» онемел язык; на тридцати кусочек тоста превратился в кашу; на тридцати пяти – в воду; на сорока заболела челюсть, а крошки смешались со слюной. Потом они вдруг взяли и чудодейственным образом растворились.
Весь стол наблюдал за этой процедурой в полном молчании. Когда священнодействие закончилось и Уилл осторожно поднял голову, Великий Жеватель одобрительно хлопнул его по спине, подмигнул пронзительно-голубым глазом и с довольным видом зашагал прочь. Уилл увидел, что миссис Тиндермарш смотрит на него с лучезарной улыбкой, да и все остальные соседи по столу тоже. Казалось, сейчас они разразятся аплодисментами. Уилл не мог взять в толк – с чего такое воодушевление из-за обычного жевания, но ему все равно было приятно, и он застенчиво улыбнулся, готовясь исполнить этот номер на бис.
Но анкора не состоялось. В этот самый миг из гула голосов выделился один-единственный, знакомый Уиллу не хуже, чем его собственный, и Лайтбоди дернулся на стуле, будто пронзенный током. Элеонора! Он вскочил на ноги (стул отлетел в сторону) и принялся озираться вокруг. Ее голос вновь донесся до него. Жующие головы поднимались и опускались над тарелками, подавальщицы подавали, диетологические консультанты консультировали. Уилла вдруг затошнило от страха.
– Элеонора! – воскликнул он, словно перепуганный теленок. – Элеонора!
И она поднялась из-за стола, до которого было не более тридцати футов: темные шелковистые волосы уложены в высокую прическу, живые зеленые глаза глядят испуганно и предостерегающе. «Не здесь и не сейчас»– вот что означал этот взгляд. Лайтбоди увидел, как соседи Элеоноры, весьма респектабельные и даже блестящие господа, глазеют на него с изумлением. А кто это сидит рядом с ней, разложив на коленях салфетку с хирургической аккуратностью? Что это за тип с мужественным подбородком и золотистой шевелюрой? О, эти его белоснежные зубы, эти исцеляющие руки!
Не здесь и не сейчас?
Как бы не так! Уилл уже направлялся к Элеоноре, чувствуя, как желудок, сжавшись в кулак, колотит его изнутри. Подальше бы отсюда, из Бэттл-Крик, где у человека отбирают собственную жену и еще учат, как надо жевать тост. Лайтбоди сам не знал, что на него нашло. Просто он не видел жену целых десять часов, вот и потерял голову от чувства утраты и жалости к себе.
– Элеонора! – крикнул он.
Теперь на него пялилась вся эта благонамеренная, флетчерующая, ухоженная публика, а ему было наплевать.
Элеонора не двигалась ему навстречу. Она уже не выглядела ни испуганной, ни даже сердитой. Просто смущенной.
Глава шестая
Самый большой маленький город Америки
Чарли Оссининг немного опаздывал.
Дело было не в поезде – поезд-то прибыл вовремя, прикатил на вокзал Бэттл-Крик минута в минуту. Заскрежетал тормозами, закачал султанами пара, а город сверкал сказочными огоньками за стеклами, затуманенными сытым дыханием пассажиров: коммивояжеров, торговцев недвижимостью и пищевых магнатов. Чарли выглянул из окна купе, чувствуя, как внутри у него все сжимается от радостного волнения. Во рту еще ощущался привкус вчерашнего ужина (сэндвич с языком и маринованные огурчики). Вот он какой, Бэттл-Крик. Золотая жила!
Он посмотрел на огромный, грациозно покачивающийся на ветру транспарант, плод творчества местных патриотов, и подумал, что эти слова адресованы персонально ему, Чарли Оссинингу. Уж ему-то будет хорошо, в этом можно не сомневаться. Это так же верно, как то, что три тысячи восемьсот сорок девять долларов, полученные от миссис Хукстраттен (ну, на самом деле три тысячи восемьсот сорок шесть долларов и пятьдесят пять центов – после вагона-ресторана и чаевых), – всего лишь первый самородок из золотого рудника, приветливо распахнувшего свои недра перед старателем. Это его, Оссининга, шанс. Его город. Бэттл-Крик – САМЫЙ БОЛЬШОЙ МАЛЕНЬКИЙ ГОРОД АМЕРИКИ, Столица Здоровой Пищи, всемирная коробка с кукурузными хлопьями.
По платформе струилась толпа, состоявшая из бизнесменов, фанатиков здоровья, уличных торговцев, извозчиков, носильщиков, газетчиков, чистильщиков, просто мальчишек, слонявшихся без дела, – но казалось, что все движутся в одном и том же направлении и при этом очень спешат. Чарли потерянно завертелся в толчее, прижимая к груди саквояж из фальшивой крокодиловой кожи и приглядывая за негром, который тащил его чемодан. А нужно было еще и высматривать во всем этом хаосе Бендера.
– Сайрус! – закричала женщина. – Эге-гей, Сайрус! Я здесь!
Чарли смотрел, как других пассажиров приветствуют распростертые объятья и улыбающиеся лица. Кого-то вот встречают, ждут на ветру и холоде. Оссининг заволновался еще больше, тревожась обо всем сразу: и о чемодане, и о плате носильщику, и о ночлеге.
Где же Бендер? Радостное возбуждение улеглось, и Оссинингу вдруг захотелось вернуться назад, в комфорт и уют вагона-ресторана.
И тут он заметил миссис Лайтбоди. Она выходила из вагона величественно, как венценосная особа: меха поблескивали электрическими искорками, кондуктор низко склонился над затянутой в перчатку рукой, словно пред ним было небесное видение. За ней ковылял доходяга-муж, голова болталась у него на шее, как воздушный шар на веревочке. За супружеской четой следовали трое носильщиков, сгибаясь под тяжестью саквояжей, сумок, шляпных коробок и сундуков (самой лучшей кожи с монограммами). «Акции продаются небольшими пакетами и только самым респектабельным инвесторам» – такую фразу сочинил Чарли, глядя прямо в бездонные глаза Элеоноры Лайтбоди. Он улыбнулся, приветственно поднял шляпу. Она слегка кивнула в ответ и тоже улыбнулась, а потом между ними встрял ее супруг, похожий одновременно на шагающий труп и на спотыкающегося слепого. Чарли смотрел, как его недавние попутчики пробираются через поредевшую толпу, проходят через зал ожидания и спускаются на улицу, где их ожидает автомобиль.
– Эй, мистер!
Кто-то дернул Оссининга за рукав. Чарли обернулся и увидел, как один из мальчишек (тех самых, что слонялись без всякого дела) таращится на него снизу вверх из-под широкополой шляпы. Парнишке на вид было лет четырнадцать – плотный такой, скучноглазый, ссутулившийся, да еще в стариковском пальто и галошах. Сразу ясно, каким он станет лет эдак через пятьдесят. Неподалеку топтались другие мальчишки – человек семь или восемь, внимательно разглядывая Оссининга.
Это от Бендера, сообразил Чарли. Мальчишку, конечно, прислал Бендер.
– Ну, привет, – пробормотал он. – Ты от мистера Бендера?
В сонных глазах парнишки блеснул какой-то огонек. Подросток потер ботинком о ботинок и шумно выдохнул, отчего его лицо окуталось бледным облачком.
– Вообще-то, нет, – сказал он. – Я это… ну, в смысле, хотел спросить, не желаете ли вы сделать инвестицию. Отличный шанс вложить деньги в самую новую и самую лучшую компанию по производству готовых завтраков. Всего пятьдесят центов за акцию. Поглядите-ка, мистер. – Он извлек из глубин своего стариковского пальто рекламный проспект и перешел на заговорщический шепот. – Это компания «Пуш».
Чарли не знал, что и думать. Неужто парнишка говорит серьезно? Или это местная забава, придуманная мальчишками, чтобы поиздеваться над приезжающими? Чарли не так давно сам был подростком и знал толк в подобных шуточках.
– «Пуш»? – переспросил он и обернулся, отвлеченный визгом тормозов – поезд дернулся с места, проехал немножко и снова встал. Куда же подевался этот чертов носильщик?
– Да, сэр. Вот именно, «Пуш». Самая новая, самая лучшая во всем Бэттл-Крик компания по производству завтраков. И всего пятьдесят центов за…