– Кто здесь?
– Человек, черт возьми, – громко раздалось в ответ. – Что ж ты думал, что деньги сами придут?
– Конечно, нет, – сказал Бруно, – но я не думал, что тот, кто их принесет, осмелится меня ждать.
– Значит, ты плохо знаешь князя Геркулеса де Бутера. Вот и все.
– Как?.. Это вы, ваше сиятельство? – сказал Бруно, закидывая карабин на плечо и подходя к князю со шляпой в руках.
– Да, это я, каналья, я решил, что бандиту могут понадобиться деньги так же, как и всякому другому человеку, и я не захотел отказывать в деньгах даже ему. Мне только пришла мысль принести деньги лично, чтобы он не подумал, что я даю их из страха.
– Ваше сиятельство вполне заслуживает свою репутацию, – сказал Бруно.
– А ты тоже свою заслуживаешь? – спросил князь.
– Это зависит от того, что вам говорили обо мне, ваше сиятельство. Дело в том, что у меня несколько репутаций.
– Ладно, – продолжал князь, – я вижу, что ты человек и умный, и решительный, я люблю таких людей, кто бы они ни были. Хочешь переменить этот калабрийский костюм на мундир капитана и идти воевать с французами? Я берусь набрать тебе роту на моих землях и купить тебе эполеты.
– Спасибо, ваше сиятельство, спасибо, – сказал Бруно, – ваше предложение достойно настоящего князя, но я сейчас несвободен, меня удерживает в Сицилии одна месть, которую я должен завершить, а вот после я подумаю.
– Хорошо, – ответил князь, – дело твое, но, мне кажется, лучше бы тебе согласиться теперь же.
– Не могу ваше сиятельство.
– Так вот тебе деньги, бери их и убирайся к черту, да постарайся не попасться, а не то тебя повесят перед моими окнами[13].
Бруно взвесил кошелек в руке.
– Этот кошелек как будто тяжеловат, ваше сиятельство.
– Я не хотел, чтобы такой жулик, как ты, мог сказать, что он назначил сумму князю де Бутера, и положил вместо двухсот унций, которые ты просил, триста.
– Какую бы сумму ваше сиятельство мне ни принесли, она будет вам возвращена.
– Я даю, но только не взаймы, – сказал князь.
– А я беру в долг или граблю, но не прошу милостыни, – ответил Бруно, – возьмите обратно ваш кошелек, ваше сиятельство, я обращусь к князю Вентимилья или де Каттолика.
– Ну хорошо, – согласился князь. – Я никогда еще не видел такого капризного бандита, как ты, прямо не знаю что и думать, а потому ухожу. До свидания!
– До свидания, ваше сиятельство, и да хранит вас святая Розалия!
Князь удалился, держа руки в карманах своего лайкового жилета и как ни в чем не бывало насвистывая любимый мотив. Бруно некоторое время стоял неподвижно, провожая взглядом удаляющегося князя, и ушел, тяжело вздохнув, только тогда, когда князь совершенно скрылся из виду.
На следующее утро хозяин сгоревшей гостиницы получил из рук Али триста унций князя де Бутера.
VI
Через некоторое время после случившегося Бруно узнал, что из Мессины в Палермо будут переправлены деньги под конвоем четырех жандармов и одного бригадира. Это был выкуп за князя де Монкада-Патерно, который благодаря хитрому плану короля Фердинанда IV должен был пополнить неаполитанский бюджет, а не обогатить казну неверных. Не мешает, однако, рассказать обо всем подробнее, так как это происшествие заслуживает особого внимания и показывает, как запросто собираются в Сицилии налоги.
После того как князя де Монкада-Патерно, возвращавшегося с острова Пантеллерия, захватили в плен около деревни Фугалло, его вместе со свитой отвезли в Алжир, где и назначили выкуп в пятьсот тысяч пиастров (два с половиной миллиона франков). Половину суммы похитители требовали выплатить до того, как отпустят князя на свободу, а другую половину – по его возвращении в Сицилию.
Князь написал своему управляющему о том, что попал в плен и чтобы тот как можно скорее собрал необходимую сумму для выкупа – пятьсот тысяч пиастров. Так как князь де Монкада-Патерно был одним из богатейших помещиков Сицилии, то деньги собрали быстро. Верный своему слову, как истинный последователь Магомета, алжирский бей отпустил князя де Патерно, взяв с него честное слово, что тот в течение года пришлет остальную половину выкупа. Князь вернулся в Сицилию и сразу же принялся собирать деньги, для того чтобы поскорее отправить их в Алжир, но тут неожиданно получил приказание от короля Фердинанда IV не отсылать двести пятьдесят тысяч пиастров в Африку, а внести их в казначейство в Мессине. Король объяснил это тем, что его правительство находится во враждебных отношениях с африканским регентством и потому не желает, чтобы его подданные обогащали его же неприятелей. Князь де Патерно был верным вассалом и в то же время человеком слова, так что он исполнил и то, что ему приказал его государь, и то, что подсказывал голос совести. Выкуп обошелся ему всего в семьсот пятьдесят тысяч пиастров, из которых две трети отослали корсарам, а одну треть вручили в Мессине князю де Карини, как доверенному лицу христианского короля.
Эти-то деньги вице-король и отправлял в Палермо, где находилось правительство, под эскортом четырех жандармов и одного бригадира. Кроме того, Карини вручил бригадиру письмо для своей возлюбленной, Джеммы, в котором звал ее в Мессину, так как его самого государственные дела должны были задержать там еще на несколько месяцев.
В тот вечер, когда повозка должна была проехать через Баузо, Бруно, спустив своих четырех корсиканских собак, пересек с ними деревню, где уже чувствовал себя полновластным хозяином, и скрылся в засаде у дороги между Дивьето и Спадафорой. Просидев там около часа, он услышал грохот повозки и топот лошадей. Бруно проверил заряд своего карабина, попробовал, легко ли вынимается из ножен стилет, подозвал свистом собак, которые тотчас же улеглись у его ног, и встал, наконец, посередине дороги. Прошло всего несколько минут, и повозка выехала из-за поворота. Кареты были уже шагах в пятидесяти от Паскаля, когда жандармы его заметили и тут же прокричали:
– Кто идет?
– Паскаль Бруно! – ответил бандит, присвистнув. Хорошо выдрессированные собаки бросились на конвой.
Услышав имя Паскаля Бруно, все четыре жандарма обратились в бегство, собаки бросились вдогонку, и бригадир остался один. Он обнажил саблю и направил ее на бандита.
Паскаль, решив стрелять в бригадира с десяти шагов, поднял к плечу карабин так хладнокровно и так медленно, точно перед ним была мишень. Но вдруг, в тот самый момент, когда Бруно спустил курок, лошадь вместе со всадником опрокинулась. Это Али, ничего не говоря Паскалю, последовал за ним и, увидев, что ему угрожает опасность, подполз сзади, как змея, и перерезал своим ятаганом поджилки у лошади бригадира. Всадник, не ожидавший ничего подобного, потерял равновесие и упал на землю, сильно ударившись головой.
Удостоверившись, что бригадир без сознания, Бруно перенес его с помощью Али в повозку, которую тот только что конвоировал, и, посадив мальчика на козлы, велел ему везти пленника в их крепость. Затем Паскаль подошел к раненой лошади, отвязал крепленные к седлу карабин и сумку, вынул из нее свернутые бумаги, свистнул возвратившихся собак (у некоторых из них после драки все еще кровоточили раны) и последовал за повозкой с добычей.
Оказавшись во дворе своей крепости, Бруно запер ворота, взвалил на себя бесчувственное тело бригадира и отнес его в свою комнату. Он сбросил его на матрас, на котором сам имел обыкновение спать совершенно одетым, и, поставив по небрежности или по рассеянности карабин бригадира в угол, вышел из комнаты.
Минут через пять после этого пленник открыл глаза, осмотрелся кругом и, совершенно не узнавая места, решил, что ему все это снится. Он стал ощупывать себя, но тут его пронзила страшная головная боль. Он дотронулся до лба, увидел на руках кровь и понял, что ранен. И тут вдруг в голове что-то смутно начало проясняться: его остановил на дороге какой-то человек, он был совсем один… жандармы, предатели, бежали… он в кого-то прицелился… лошадь упала… И тут провал. Что было после, он не помнил.
Бригадир был отважным человеком. Он чувствовал, какая на нем лежала ответственность, его сердце сжалось от бессильной злобы и стыда. Пленник вновь огляделся, силясь отгадать, где же он, но все окружающее по-прежнему было ему совершенно незнакомо. Бригадир встал и выглянул в окно: кругом расстилались поля. Тогда в его голове внезапно родилась мысль о побеге: он решил выпрыгнуть в это окно, убежать, собрать людей и вернуться сюда, чтобы отомстить за перенесенное унижение. Бригадир уже открыл было окно, намереваясь привести это намерение в исполнение, как вдруг, обернувшись, чтобы в последний раз осмотреть комнату, увидел свой карабин. Он стоял, прислонившись к стене, почти у самого изголовья матраса. Сердце бригадира забилось сильнее, он уже больше не думал о бегстве, у него появилась другая надежда. Посмотрев, не следит ли кто за ним, он быстро схватил карабин, надеясь с его помощью спастись иначе. Этот способ, правда, был более рискованным, но зато ускорял возможность мести. Бригадир, проверяя, есть ли в карабине порох, пропустил в дуло шомпол и, убедившись, что карабин заряжен, поставил его на прежнее место. Затем снова лег на матрас и сделал вид, будто и не приходил в себя. Едва бригадир успел лечь, как вошел Бруно.
Он принес горящую сосновую ветку и бросил ее в камин; дрова, уже лежавшие там, запылали. Затем Паскаль подошел к шкафу, висевшему на стене, достал оттуда две тарелки, два стакана, две фляжки с вином и зажаренный бараний окорок. Бруно поставил все это на стол и, по-видимому, стал ждать пробуждения бригадира, чтобы предложить ему этот импровизированный ужин.
Как уже говорилось ранее, комната, в которой они находились, была длинной и узкой с окном в одном углу и с единственной дверью в другом. Между окном и дверью находился камин. Бригадир, ныне уже жандармский капитан в Мессине (он сам поделился с нами этими подробностями), лежал возле окна, Бруно стоял у камина и, будто бы глубоко задумавшись, смотрел на дверь.
Бригадир только этого и ждал: час настал – надо было рискнуть и поставить на карту все. Он приподнялся на левой руке и, не спуская глаз с Бруно, медленно протянул руку к карабину и взял его. На несколько секунд бригадир затаил дыхание и не смел пошевельнуться, опасаясь, что Бруно услышит биение его сердца, но тот был, по-видимому, слишком рассеян, чтобы что-нибудь заметить. Наконец, уверившись в том, что бандит ни о чем не подозревает, мститель осмелел, встал на одно колено, кинул быстрый взгляд на окно (последний шанс на спасение) и хладнокровно прицелился в Бруно, ни на миг не забывая о том, как много зависит от этого выстрела. В следующую секунду раздался громкий хлопок.
Бруно медленно присел, подобрал что-то с пола и, разглядывая на свету поднятый предмет, обратился к ошеломленному бригадиру:
– В следующий раз, когда решитесь стрелять в меня, дружище, берите серебряные пули, а не то, смотрите, они сплющатся, как вот эта. А в общем я рад, что вы очнулись, так как я уже изрядно проголодался. Давайте ужинать.
Бригадир так и застыл на месте, раскрыв рот от удивления. На лбу его проступил холодный пот. В следующий момент дверь открылась, и Али с ятаганом в руках ворвался в комнату.
– Ничего, ничего, мой мальчик, – успокоил его Бруно на франкском наречии, – бригадир только разрядил свой карабин, и больше ничего. Ложись спокойно спать и не бойся за меня.
Али вышел из комнаты, не сказав ни слова, и улегся у двери на шкуре пантеры, служившей ему постелью.
– Ну что же, – продолжал Бруно, вновь обращаясь к бригадиру и наливая вино в два стакана, – разве вы не слышали, что я сказал?
– Слышал, – ответил бригадир, вставая, – и раз я не смог вас убить, то, будь вы хоть сам черт, я с вами выпью.
Сказав это, он решительно подошел к столу, чокнулся с Бруно и осушил стакан одним духом.
– Как вас зовут? – спросил Бруно.
– Паоло Томмази, жандармский бригадир, к вашим услугам.
– Вот что, Паоло Томмази, – произнес Бруно, положив ему руку на плечо, – вы храбрый человек, и я хочу вам кое-что пообещать. Я постараюсь устроить так, чтобы вся награда за мою голову целиком досталась вам.
– Хорошая мысль, – ответил бригадир.
– Да, но она еще не совсем созрела, – сказал Бруно, – пока я еще хочу жить, потому сядем и поужинаем, а после поговорим.
– Могу я перекреститься перед ужином?
– Вполне! – ответил Бруно.
– Я думал, что, может быть, стесню вас этим.
– Нисколько.
Бригадир перекрестился, сел за стол и бросился на бараний окорок. При этом у него был вид человека, совесть которого может быть вполне спокойна, ведь он знал, что в трудную минуту исполнит все, что только положено сделать солдату. Бруно не уступал ему; и, глядя на этих двоих, евших и пивших за одним столом, никто не сказал бы, что еще час тому назад каждый из них сделал бы все, чтобы убить другого.
Некоторое время оба молчали, отчасти потому, что не хотели отвлекаться от важного дела, отчасти потому, что мысли их были заняты друг другом. Паоло Томмази первым прервал молчание и все-таки высказал свое беспокойство.
– Друг, – произнес он, – вы отлично угощаете, это правда, и у вас хорошее вино, и вообще, вы очень радушный хозяин, но мне было бы гораздо спокойнее, если бы я знал, когда выберусь отсюда.
– Да завтра, я полагаю.
– Вы не оставите меня у себя в плену?
– В плену? А на кой черт вы мне сдались?
– Гм! – сказал бригадир. – Недурно. Но, – продолжал он с видимым смущением, – это еще не все.
– Чего же еще? – спросил Бруно, подливая ему вина.
– Дело, видите ли, в том, что… в общем, это очень щекотливый вопрос.
– Говорите, я вас слушаю.
– А вы не рассердитесь?
– Кажется, пора бы вам знать мой характер.
– Это верно, вы не обидчивы, я это знаю. Я хотел сказать, что я ехал не один.
– А, верно, с вами было четверо жандармов.
– Я не о них говорю. Была еще повозка… – Произнести эти слова вслух стоило бригадиру немалых усилий.
– Повозка стоит во дворе.
– Я в этом не сомневаюсь, – ответил бригадир, – но, вы понимаете, не могу же я уйти отсюда без повозки, раз они мне ее доверили.
– Вы с ней и уйдете.
– И она будет в целости?
– Гм! – ухмыльнулся Бруно. – Кое-чего, конечно, не досчитаетесь, но, в общем, я возьму ровно столько, сколько мне необходимо иметь в данный момент.
– А вам много надо?
– Три тысячи унций.
– Это очень благородно, другой бы на вашем месте не постеснялся.
– Кроме того, я дам вам расписку, будьте спокойны.
– Кстати, о расписке! У меня были бумаги в сумке на седле, – вспомнил бригадир.
– Не беспокойтесь, – ответил Бруно, – вот они.
– Вы оказываете мне громадную услугу…
– Да, я знаю, – сказал Бруно, – я просмотрел эти бумаги, для вас они, пожалуй, действительно очень важны. Вот ваш бригадирский билет – там я сделал приписку о том, что, по моему мнению, вы заслуживаете производства в унтер-офицеры, затем описание моих примет, к которому я также осмелился прибавить «неуязвимый» и, наконец, письмо его сиятельства вице-короля к графине Джемме де Кастельнуово. Я лично слишком многим обязан этой даме, чтобы чинить препятствия ее любовной переписке. Берите ваши бумаги, выпьем еще по стакану и спокойной ночи. Завтра в пять часов утра вам придется покинуть это место. Днем, поверьте мне, путешествовать гораздо безопаснее, чем ночью, тем более что вы не всегда можете попасть в такие хорошие руки, как мои.
– Мне кажется, вы правы, – сказал Томмази, складывая бумаги. – Вы гораздо честнее, чем многие другие известные мне честные люди.
– Я очень рад, что вы такого мнения обо мне, тем спокойнее вам будет спать. Кстати, должен вас предупредить: не вздумайте спускаться вниз, во двор, а то мои собаки вас растерзают.
– Спасибо за предупреждение, – ответил бригадир.
– Спокойной ночи, – сказал Бруно и вышел из комнаты, предоставляя бригадиру возможность закончить ужин и лечь спать, когда ему заблагорассудится.