— Я, — отвечал хозяин.
— А?
— Я, — повторил мистер Кармоди. — Все обдумано. Встану пораньше, влезу на галерею по приставной лестнице, через окно. Полиция и решит, что действовал взломщик.
Мистер Моллой смотрел на него в немом восхищении.
— Вот не знал, что вы такой шустрый! — вскричал он. — Прямо подумаешь, что это — ха-ха! — вам не впервой.
— Перчатки не забудьте, — подсказала Долли.
— Моя дочь, — поспешно объяснил Моллой, — знает из книжек, что быки, то есть полицейские, первым делом ищут отпечатки пальцев. А… э-э… преступники надевают перчатки.
— Очень разумно, — одобрил мистер Кармоди. — Спасибо, что напомнили. Непременно надену.
Глава VI МИСТЕР КАРМОДИ СРЕДИ ПТИЦ
1
Картинная галерея Радж-холла была расположена на третьем этаже исторического здания. В половине шестого утра, когда мистер Кармоди приставлял к широкому подоконнику найденную в сарае стремянку, ему казалось, что фамильные ценности находятся много выше. Взглянув вверх, он ощутил то, что ощутил бы неопытный Джек перед самым длинным на свете бобовым стеблем.
Лестер Кармоди не увлекался лазаньем даже в детстве. Пока его беспечные собратья орудовали на яблонях, он мирно искал падалицу в густой траве. Высоты он боялся, этим утром — особенно. Есть что-то такое в преступлении, если он все-таки встал на нижнюю перекладину. Только мысль о страховке придавала ему смелости.
Когда дух хотя бы настолько возобладал над материей, дело пошло легче. Стараясь не смотреть вниз, Кармоди полез к подоконнику. Тишину летнего утра нарушало лишь его тяжеловатое дыхание. С точки зрения погоды день начинался хороший, но хозяин усадьбы не замечал солнечных бликов на росистой траве, а позже — щебечущих птиц. Ему было не до них; и он знал, что проведет с ними немало времени.
Лез он очень осторожно, а значит — и медленно. Уже на середине ему казалось, что лезет он всю свою жизнь. Собственно, он удивлялся, почему воздух не разрежен. Подняв наконец глаза, он увидел, что терпение вознаграждено, как ему и подобает, — подоконник был в нескольких дюймах. Это его вдохновило, и он так резво ступил на последнюю перекладину, что стремянка сложилась, словно ножницы.
Однако он уже был у самого подоконника и перелез на него раз в пятнадцать быстрей, чем намеревался. Кое-как усевшись, он вцепился в обломок водосточной трубы и затих, болтая ногами над бездной. Стремянка закачалась и легла на землю.
События эти, как ни странно, заняли секунд шесть. Мистер Кармоди очутился в прыгающем и плавающем мире, чувствуя при этом, что сердце ему заменили фейерверком, который тоже не стоит на месте. Какие-то мгновения он ощущал, что ему очень плохо. Потом, немного придя в себя, смог ознакомиться с ситуацией.
С одной стороны, конечно, спасибо, что ты жив и сравнительно цел. С другой — хорошего мало. Не так уж приятно сидеть в тридцати футах от земли, да еще ни свет ни заря. Разум заверял, что подоконник прочен, но нелегко справиться с чувством, что он вот-вот хрустнет и обвалится.
Конечно, можно бы посмотреть надело иначе. Все медики согласны в том, что свежий утренний воздух очень полезен. Кроме того, трудно найти позицию, в которой сподручнее писать очерки о сельской жизни, популярные в наши дни. Скажем, так:
«Глядя с подоконника, я вижу, как сама Природа занимается своими делами. Мой тихий сад цветет и благоухает. Вот рубин и бирюза африканской немезии, вот пурпур и синь дельфиниума, колокольчиков, лобелий. Птицы поют свою утреннюю песнь. Я подмечаю сойку (Garrulus Glandarius Rufitergum), галку (Corvus Modedula Spermologus), воробья (Prunella Modularis Occidentalis) и многих других…»
Однако мистер Кармоди думал не об этом. Мрачно глядел он на траву и цветы, но больше всего его раздражали птицы. Их шумная прыть казалась ему неуместной и назойливой. Особенно досаждал дартфордский щегол (Melizophilus Undatus Dartfordiensis), который, чем сидеть в Дартфорде, не поленился, из чистой вредности, отправиться в Вустершир. Сверкая ярким жилетом, уместным в зимнюю пору, но совершенно безвкусным теперь, он прибыл за пять минут до шести, сел на тот же подоконник и воззрился на соседа, склонив головку набок. «Не может быть», — определил он, улетел в кусты, к насекомым, вернулся в десять минут седьмого и тихо продолжил: «Может не может, а
2
Мистер Кармоди осторожно взглянул вниз, преодолевая головокружение. С тех пор, как он залез на подоконник, в свисте недостатка не было. К Garrulus Glandarius Rufitergum и Corvus Modedula Spermologus присоединились такие мастера, как Dryobates Major Anglicus, Sturnus Vulgaris, Emberiza Curlus и Muscicapa Striata. Но теперь свистел человек, и в измученной груди шевельнулась слабая надежда.
Сквайр подождал, и вскоре из-за угла показался его племянник Хьюго с полотенцем на шее. Судя по всему, он только что искупался. Как мы знаем, дядя не испытывал к нему теплых чувств, но сейчас обрадовался, словно миллионер посулил ему денег на поле для гольфа.
— Эй! — крикнул он, как кричал гарнизон в Лукноу,[86] торопя шотландских солдат. — Э-э-э-эй!
Хьюго остановился, посмотрел направо, налево, вперед и (обернувшись) назад. Чувства дяди заметно ослабели.
— Э! — заорал он. — А, чтоб тебя! Хью-го! Племянник посмотрел наверх и застыл на месте, словно позировал для статуи «Юноша, увидевший змею».
— Вот это да! — удивился он, как тот щегол. — Что ты там делаешь?
Благоразумие подсказало сквайру, что корчиться на такой высоте не стоит.
— Неважно, — отвечал он. — Помоги мне слезть.
— Как ты туда забрался?
— Не твое дело.
— Нет, все-таки, в чем тут смысл?
Все еще не корчась, дядя заскрипел зубами.
— Поставь лестницу!
— Лестницу?
— Да, лестницу.
— Какую еще лестницу?
— Такую. Вот она.
— Где?
— Там. Нет, там. Вон там, там, там. Да не там! Та-ам, тебе сказано!
— А, ясно! Действительно, лестница. А теперь что?
— Поставь ее.
— Поставил.
— И держи.
— Держу.
— Крепко?
— Как смертный грех.
— Хорошо. Не двигайся.
Дядя пошел вниз, замирая на каждой перекладине. Племянник не унимался.
— Что ты там делал?
— Неважно.
— Зачем ты там сидел?
— Лестница упала.
— А зачем ты на нее полез?
— Не Твое Дело! — заорал Кармоди, сокрушаясь о том, что его брат Юстес не умер бездетным. — Заладил, видите ли! Зачем-зачем-зачем!
— Нет, правда, зачем? — спросил Хьюго.
Снова обретя разум, мистер Кармоди догадался, что именно это захочет знать общественность. На то, что Хьюго промолчит, надежды мало. Через час-другой вся округа придет в движение.
— Понимаешь, — сказал он, — я увидел ласточку в гнезде.
— Ласточку?
— Да.
— Ты думаешь, они высиживают яйца в июле?
— А что такого?
— Не высиживают.
— Я не говорил, что высиживают. Я сказал…
— Ласточка ни за что не будет…
— Да я…
— Апрель — другое дело.
— Что?
— Апрель. Они сидят на яйцах в апреле.
— А ну их к черту!
Оба помолчали. Хьюго устремил в другом направлении свой молодой пытливый ум.
— Сколько ты там пробыл?
— Не знаю. Долго. С полшестого.
— С полшестого? Ты что, встал ни свет ни заря ради
— Ничего подобного!
— А ты сказал…
— Ничего я не сказал. Мне просто померещилось, что…
— Исключено. В июле — исключено. Апрель, вот их месяц. Из-за вязов выглянуло солнце. Мистер Кармоди воздел к нему кулаки.
— Не видел я никаких гнезд! Мне по-ме-ре-щи-лось!
— И ты притащил стремянку?
— Да.
— В половине шестого?
— Сколько можно ко мне вязаться! Хьюго задумчиво его оглядел.
— Как хочешь, дядя Лестер. Нужно тебе что-нибудь? Если нет, я лучше пойду.
3
— Ронни, — сказал Хьюго часа через два, — дядю моего знаешь?
— Да. А что с ним такое?
— Спятил.
— Что-о?!
— Сбрендил. Выхожу в семь часов утра, а он сидит на окне галереи. Встал, видите ли, в полшестого, чтобы посмотреть на ласточек.
— Нехорошо, — сказал мистер Фиш, важно качая головой. — Какой этаж, третий?
— Да.
— Так начинала моя тетушка.[87] Застали на крыше конюшен, с гавайской гитарой, в голубом халате. Сказала, что она — Боадицея,[88] а это не так. Да, Хьюго, не так. Надо что-то делать, а то он тебя зарежет. Всё деревня, деревня! Здесь кто угодно спятит. Хотел посмотреть на ласточку?
— Вроде бы. Они же не сидят на яйцах в июле! Апрель, только апрель.
Мистер Фиш кивнул.
— Да, я слышал. Нехорошо, нехорошо… Надо тебе ехать в Лондон.
4
В это самое время мистер Кармоди беседовал с мистером Моллоем.
— Этот ваш знакомый, — говорил он. — Ну, который может помочь.
— Шимп?
— Да, кажется. Скоро вы можете с ним связаться?
— Хоть сейчас.
— Посылайте за ним!
— Значит, сами брать не будете?
— Ни в коем случае. Я все обдумал. Здесь нужен… специалист. Где он? В Лондоне?
— Нет. Он тут, рядом. У него лечебница.
— О, Господи! «Курс на здоровье»?
— Именно. Вы его знаете?
— Да я только что оттуда!
Мистер Моллой испытал священный ужас, словно увидел, что окружен чудесами. Все шло слишком хорошо. Он думал, что не так-то просто подсунуть хозяину Шимпа — но вот, они знакомы, путь открыт. Теперь он беспокоился лишь о том, удержится ли такое везение.
— Удивительно, — сказал он, — Вы знаете доброго старого Твиста!
— Да, — отвечал Кармоди без особого восторга, — очень хорошо знаю.
— Красота! — возликовал мистер Моллой. — А то я беспокоился. Если бы вы его не знали, вы бы ему не доверились.
Мистер Кармоди не откликнулся; он думал о том, что деньги не пропадут. Да, из Твиста их не вытянешь, но он их отработает. Сообразив все это, хозяин улыбнулся блаженной улыбкой.
— Что ж, — сказал он, — соединяю вас с лечебницей. Поговорите с доктором Твистом, пусть поскорее приезжает.
Он заколебался на секунду, но отбросил сомнения. Бензин, в конце концов, тоже окупится.
— Я пошлю за ним машину.
Говоря это, он думал: хочешь нажиться — не скупись.
Глава VII БУРНАЯ НОЧЬ
1
Странная скорбь, посетившая Пэт в аптеке, не поддавалась, как ни странно, воздействию времени. Наутро стало еще хуже, поскольку дух Уивернов, послушный зову чести, направил ее к бывшей кухарке, которая жила (если это жизнь) в одном из самых тесных домиков. Прослужив восемнадцать лет, она прочно залегла и, по непроверенной легенде, очень любила посещения молодой хозяйки.
Лежачие дамы преклонного возраста редко отличаются веселостью. Кухарка, судя по всему, заимствовала свой взгляд на жизнь у пророка Иеремии;[89] и, выйдя от нее часа через полтора, Пэт ощутила себя его младшей сестрой.
Тоска и боль, неизбежные в чужом, холодном мире, довели ее до того, что она остановилась на мосту. Это сонное тихое место с детства было ей пристанищем в скорби. Глядя на воду и ожидая, когда же та напустит чары, она услышала знакомый голос и посмотрела через плечо.
— Привет! — беспечно и приветливо сказал Хьюго. Они не виделись с той неприятной сцены, но он быстро забывал неприятное, — Что ты тут делаешь?
Пэт немного повеселела. Она хорошо относилась к Хьюго, да и легче, когда ты не одна в мрачном мире.
— Ничего. Смотрю на воду.
— На своем месте она хороша, — признал собеседник. — А я тут зашел в «Герб», потом купил сигарет. Ты слыхала, что дядя повредился в уме? Да-да. Целиком и полностью. Лазает ни свет ни заря за ласточкиными гнездами. Кроме того, я рад, что тебя встретил. Есть серьезный разговор.
— Про Джона?
— Да.
— А что с ним такое?
Именно в этот миг мимо пронесся большой красный автомобиль, в котором сидел хилый субъект с нафабренными усиками. Хьюго, не отвечая, следил за ним взглядом.
— Господи! — вскричал он.
— Что с Джонни?
— Автомобиль, — сказал Хьюго. — А в нем это чучело Твист из «Курса». Нет, ты подумай! Послали за ним машину!
— Ну и что?
— Что? — удивился Хьюго. — Ты слышала, чтобы дядя посылал за кем-нибудь машину? Да это переворот! Это… как его?., э-по-халь-но. Помнишь тот взрыв, когда дядю чуть не убило?
— Как мне о нем забыть!
— Я думаю, тогда он и клюкнулся. Известное дело, только об этом и слышишь. Ронни мне вчера говорил про одного ростовщика со стеклянным глазом. Заметь, этот глаз был приятней настоящего. Да, такой человек! Попал в катастрофу, вагон съехал с рельс, а из больницы вышел совершенно другим. Гладил детей по головке, творил добро. Вот и дядя то же самое. Эти гнезда — первый симптом. Ронни говорит, ростовщик…
Пэт ростовщики не интересовали.
— Ты скажи, что с Джоном?
— Вот что, пойду-ка я домой, а то он все разбазарит. Может, урву эти пятьсот фунтов. Когда такой сквалыга обращается…
— Что с Джоном? — спросила Пэт, стараясь от него не отстать. Ну, что он несет! Прямо пожалеешь, что выросла. В детстве, слава Богу, можно дать по голове. Правда, и теперь можно ущипнуть за руку, что она и сделала.
— Ой! — очнулся Хъюго.
— Что с Джоном?
Хьюго нежно помассировал руку. Охотничий огонь исчез из его взора.
— О, да, Джон! Спасибо, что напомнила. Ты с ним видишься?
— Нет. Папа не разрешает ходить к вам. А Джон, наверное, занят.
— Не в том дело. Он боится твоего родителя.
— Ну, если он…
— Чего ты обиделась? Я, и то его боюсь. Суровый у тебя папаша. Увижу — убегу, как заяц, пусть биографы выкручиваются. Ты к нему привыкла, и все же признаешь, что брови у него — будь здоров.
— Ах, при чем тут брови! Что с Джоном?
— Вот что, юная Пэт, — серьезно сказал Хьюго. — Насколько я понимаю, он сделал тебе предложение в этой «Горчичнице».
— Н-да…
— А ты ему отказала.
— И что с того?
— Нет, я тебя не виню, — заверил Хьюго. — Не хочешь, не выходи, твое дело. Но тогда его и не мучай. Старайся избегать. Если ты будешь вертеться рядом, бередить его раны, он зачахнет. Не отрывай его отдела! Пока он совсем не скис, все можно уладить. Ясно?
Пэт пнула ногой безобидный камень.
— Ясно. Ты хочешь сказать, что Джонни увивается за этой девицей? Сейчас, в аптеке, она сообщила мне, что у вас гостит.
— Не то чтобы увивается, до этого еще не дошло. Но надежда есть. Понимаешь, он от природы — человек семейный. Домашний такой…
— Спасибо, я уже слышала. Там, в отеле.
— Да? — не смутился Хьюго. — Как по-твоему, прав я?
— Если хочешь женить его на девице? Нет.
— Почему?
— Она наглая.
— Я бы сказал, живая.
— А я бы не сказала.
Поскольку нельзя ударить Хьюго корзинкой, в которой недавно лежали два фунта чаю, цветы и печенье с тмином, лучше вести себя сдержанно, решила Пэт.
— И вообще, — заметила она, — что ты выдумываешь? Нет никаких признаков…
— Это как смотреть. Ты же знаешь Джона. Сильный, молчаливый мужчина, вроде набитой лягушки.[90]