Я наблюдал за Тоби. Я видел его лицо и глаза, видел образы его воспоминаний, его души.
Ангелы не понимают человеческого сердца, нет, не понимают. Это правда. Мы рыдаем при виде греха, при виде страданий. Но человеческого сердца мы не понимаем. Однако теологи, которые пишут об этом, не принимают в расчет того, что мы способны к умозаключениям. Мы можем связать воедино бесконечную череду жестов, выражений, изменений ритма дыхания, движений и вывести из этого множество верных заключений. Мы в силах понять скорбь.
Я пришел к пониманию Тоби именно таким образом. Я слышал музыку, которую он слышал давным-давно, в доме под Мандевиллом старые записи еврейского лютниста, исполнявшего темы из Паганини. И я видел, как Тоби стоял под соснами, пока не окоченел от холода.
Он медленно побрел обратно к дому. Спать он не мог. Ночь ничего не значила для него.
Когда он почти дошел до увитых плющом каменных стен, произошло одно странное событие, ставшее полной неожиданностью. Он услышал тихие звуки струн. Наверное, где-то было открыто окно, и оттуда лилась такая нежная, такая хрупкая красота. Играл фагот или кларнет, определить точно Тоби не мог. Однако он заметил над головой приоткрытое окно, высокое, из свинцового стекла. Оттуда и звучала музыка: одна долгая колеблющаяся нота, а вслед за ней — тихая мелодия.
Тоби подошел ближе.
Казалось, что-то пробуждается, но затем к одинокому духовому инструменту присоединились другие, да так грубо, что все вместе стало походить на шум настраивающегося оркестра, но подчиненный каким-то строгим правилам. Затем мелодия снова вернулась к духовым, но ее снова стали погонять, оркестр разрастался, духовые воспаряли, становясь все более пронзительными.
Тоби стоял под окном.
Музыка внезапно обезумела. Скрипки визжали, барабаны били так, словно это грохотал локомотив, несущийся сквозь ночь. Тоби едва не зажал уши руками, настолько неистовы были звуки. Инструменты взвизгивали. Они завывали. Они словно обезумели: рыдающие трубы, головокружительные водопады скрипок, удары литавр.
Он уже не понимал, что слышит. Наконец буря утихла. Нежная мелодия прорезалась, тихо спустилась — музыкальное выражение одиночества и пробуждения.
Тоби стоял у самого подоконника, опустив голову, прижимая пальцы к вискам, готовый оттолкнуть любого, кто пожелает встать между ним и этой музыкой.
Нежные одинокие мелодии начали соединяться, но за ними билась некая темная сила. И снова музыка разрослась. Медь оглушительно гремела. Ее звуки несли в себе угрозу.
Неожиданно музыкальная композиция преисполнилась злобы: прелюдия и отражение той жизни, какую вел Тоби. Нельзя верить неожиданным переходам к нежности и спокойствию, потому что ярость сметет все на своем пути рокочущим барабанным боем и взвизгиванием скрипок.
Так оно и шло дальше, то сжимаясь до мелодии, почти стихая, то вздымаясь на волне индустриальной злобы, пронзительной и темной, почти парализующей.
Затем произошла странная трансформация. Музыка перестала нападать. Она превратилась в осознанную оркестровку жизни Тоби, его страданий, его чувства вины и страха.
Как будто кто-то набросил бесконечную сеть на то, чем он стал, уничтожив все, что раньше казалось ему священным.
Тоби прижался лбом к ледяному стеклу приоткрытого окна.
Направляемая кем-то какофония стала невыносимой, и когда он понял, что больше не в силах терпеть, когда он готов был зажать уши, все разом закончилось.
Тоби открыл глаза. В просторной, темной, освещенной пламенем комнате в большом кожаном кресле сидел человек и смотрел на него. Отблески огня играли на стеклах его квадратных очков в серебряной оправе, на коротко стриженных седых волосах, на улыбающихся губах.
Он неспешно махнул правой рукой, предлагая Тоби идти к парадной двери, а левой сделал жест «иди ко мне».
Человек, стоявший у входной двери, сказал Тоби:
— Босс хочет видеть тебя, парень.
Тоби прошел через анфиладу комнат — сплошное золото, бархат и тяжелые портьеры. Портьеры были подхвачены золотистыми шнурами с кисточками. В двух каминах горел огонь — в просторной комнате, похожей на библиотеку, и в комнате за ней, с закрашенным белой краской окном. Там оказался маленький бассейн с синей водой оттенка льда, исходящий паром.
В библиотеке — это могла быть только библиотека, судя по поднимавшимся к потолку стеллажам с книгами, — «босс» сидел там же, где увидел его через окно Тоби: в высоком кресле, обтянутом воловьей кожей.
Все предметы в комнате были прекрасны. Там стоял письменный стол из черного дерева, покрытый богатой резьбой, а слева от хозяина — какой-то особенный книжный шкаф с деревянными фигурками по обеим сторонам от дверец. Эти фигурки заинтриговали Тоби.
Обстановка была выдержана в немецком духе, как будто мебель явилась из Германии эпохи Возрождения.
Ковер был соткан специально для этой комнаты: бескрайнее поле темных цветков, золотая кайма по контуру стен, точно под высокими полированными плинтусами. Тоби никогда еще не видел ковра, сделанного специально под комнату, огибающего полуколонны по бокам от двустворчатых дверей, отступающего и обходящего острые углы диванов у окон.
— Сядь и поговори со мной, сынок, — предложил хозяин.
Тоби сел в кожаное кресло напротив «босса». Однако не сказал ничего. Не произнес ни звука. У него в ушах до сих пор звучала та музыка.
— Я хочу объяснить, что именно мне от тебя нужно, — сказал хозяин и начал рассказывать.
Дело было непростое, это верно, но вполне осуществимое. К тому же был большой соблазн принять вызов.
— «Пушки»? Это грубо, — сказал хозяин. — Это проще всего, если у тебя нет выбора. — Он вздохнул. — Ты вонзаешь иглу в шею сзади или в руку и идешь себе мимо. Ты же знаешь, как это сделать — прошел мимо, глядя перед собой, и словно вовсе не дотрагивался до того парня. Эти люди будут есть и пить без всякой охраны. Они думают, что их телохранители снаружи высматривают вооруженных врагов. Ты сомневаешься? Что ж, если упустишь свой шанс и тебя поймают с иглой…
— Не поймают, — ответил Тоби. — Я не вызываю подозрений.
— Верно! — воскликнул хозяин. Он развел руками, словно изумляясь. — Ты симпатичный парень. Никак не могу определить, что у тебя за акцент. Я думал, бостонский — нет. Нью-йоркский? Тоже нет. Откуда ты родом?
Это не удивило Тоби. Потомки ирландцев и немцев из Нового Орлеана нередко говорили с особым акцентом, который никто не узнавал. А Тоби еще и сознательно учился имитировать речь богачей, и его манера говорить, должно быть, сбивала с толку.
— Тебя могут принять за англичанина, немца, швейцарца, американца, — продолжал собеседник. — Ты высокий. Ты молодой, и у тебя самый холодный взгляд, какой я когда-либо видел.
— Вы хотите сказать, что я похож на вас, — произнес Тоби.
Хозяин снова изумился, а потом улыбнулся.
— Наверное, так и есть. Только мне шестьдесят семь, а тебе нет и двадцати одного.
Тоби кивнул.
— Почему бы тебе не перестать цепляться за пистолет и не поговорить со мной?
— Я могу сделать все, о чем вы просите, — сказал Тоби. — С готовностью это сделаю.
— Ты понимаешь, что у тебя будет всего одна попытка.
Тоби кивнул.
— Сделаешь все правильно, и тебя никто не заметит. Он умрет минут через двадцать. К тому моменту ты уже успеешь выйти из ресторана, не торопясь. Просто пойдешь себе, а мы тебя подхватим.
Тоби снова страшно разволновался. Но он не позволил волнению взять над ним верх. Музыка у него в голове не стихала. Он услышал первый переход в мажор струнных и литавр.
Наблюдая за ним, я понимал, как сильно он взволнован. Я видел это по его дыханию, по огоньку в глазах, которого не заметил даже его собеседник. Он на миг стал прежним Тоби, невинным, вынашивающим планы.
— Чего ты хочешь за это? Кроме, разумеется, денег, — спросил его хозяин.
Теперь Тоби изумленно вздрогнул. В его лице произошла драматическая перемена. Собеседник заметил ее: румянец на щеках, горящий взгляд.
— Много работы, — сказал Тоби. — Как можно больше. И самую лучшую лютню, какую можно достать.
Хозяин внимательно смотрел на него.
— Как ты этого достиг? — спросил он Тоби и снова развел руками. Пожал плечами. — Как тебе удалось совершить то, что ты совершил?
Я знал ответ. Я знал все ответы. Я знал, как Тоби взволнован, как он не доверяет этому человеку и как ему нравится брошенный вызов — совершить то, чего хочет хозяин, и остаться в живых. В конце концов, почему бы этим людям не убить его после того, как он сделает дело?
Тревожная мысль овладела Тоби. Он не в первый раз ловил себя на том, что хочет умереть. Тогда какая разница, убьет ли его этот человек? Он не станет проявлять жестокость. Все пройдет быстро и безболезненно, а потом Тоби О'Дар перестанет существовать. Так подумал Тоби. Он пытался представить, как делает неисчислимое множество смертных, что это значит — перестать существовать. Его охватило отчаяние. Оно было подобно самому проникновенному аккорду, какой он когда-либо извлекал из своей лютни, и отголоски этого аккорда все звучали и звучали.
Противовесом отчаянию служило только сильное волнение по поводу предстоящей работы, и аккорд, непрестанно гудящий в ушах, придавал Тоби храбрости.
Хозяин внушал ему доверие. На самом деле Тоби не верил никому, но попытаться стоило. Этот человек был образованным, уверенным в себе, элегантным. Он был по-своему привлекательным. Тоби привлекало его спокойствие. Алонсо никогда не бывал спокойным. Сам Тоби только притворялся, будто спокоен. Он не знал, что такое покой.
— Если вы не предадите меня, — сказал Тоби, — я сделаю для вас все, что угодно. Абсолютно все. То, чего не сумеют сделать другие. — Он подумал о той девушке. Вспомнил, как она рыдала, умоляя, как протягивала к нему руки. Вспомнил ее ладони, которыми она пыталась оттолкнуть его. — Я имею в виду, что сделаю абсолютно все. Но неизбежно придет время, когда вы захотите, чтобы меня больше не было рядом.
— Вряд ли, — ответил хозяин. — Ты меня переживешь. Настоятельно необходимо, чтобы ты доверял мне. Ты понимаешь, что значит «настоятельно необходимо»?
Тоби кивнул.
— Целиком и полностью, — сказал он. — И в данный момент я сомневаюсь, что у меня есть выбор. Поэтому да, я вам доверяю.
Хозяин задумался.
— Ты можешь отправиться в Нью-Йорк, сделать дело и взять следующий заказ, — произнес он.
— Как мне будут платить? — спросил Тоби.
— Можешь взять половину денег вперед, а потом исчезнуть.
— Вы этого хотите?
— Нет, — сказал хозяин.
И глубоко задумался.
— Я мог бы тебя полюбить, — пробормотал он себе под нос. — В самом деле. О нет, не пойми меня неправильно, я не собираюсь делать тебя своим любовником. Я не об этом. Ничего подобного. Хотя в моем возрасте, знаешь ли, уже нет особенной разницы, девочки или мальчики. Во всяком случае, когда они юные, свежие, нежные и красивые. Но я не об этом. Я хочу сказать, что мог бы тебя полюбить. В тебе есть какая-то красота — в том, как ты смотришь, разговариваешь. Даже в том, как ты входишь в комнату.
Точно! Как раз об этом думал и я. И я понимал то, чего ангелы вроде бы не в силах понять: двойственность человеческих душ, двойных душ.
Я думал об отце Тоби. Он всегда называл сына «милашкой» и издевался над ним. Я думал о страхе перед любовью и о безоговорочном падении в нее. Я думал о том, как красота на земле выживает, несмотря на тернии и убожество, постоянно угрожающие ее задушить. Однако все мои мысли были обращены к прошлому. А важно было будущее.
— Я хочу, чтобы этих русских приструнили, — сказал хозяин. Он смотрел в пустоту, размышляя, прижав согнутый палец к губе. — У меня никогда не было планов на их счет. Ни у меня, ни у кого. Я даже не думал, что может появиться кто-то вроде этих русских. То есть не ожидал, что они вдруг проявят себя повсюду. Ты не представляешь, что они вытворяют. Аферы, шантаж. Они разработали систему для всех уровней. Точно так же было у них в Советском Союзе. Они привыкли так жить. Они понятия не имеют, что так нельзя. А потом появляются эти малолетние грубияны, чьи-то там троюродные братья, и желают забрать дом Алонсо и его ресторан. — Он презрительно фыркнул и покачал головой. — Какая чушь!
Он вздохнул. Взглянул на раскрытый портативный компьютер на маленьком столике справа. Тоби только сейчас его заметил. Тот самый ноутбук, который он забрал у адвоката.
— Ты должен постоянно устраивать им встряски, снова и снова, — продолжал хозяин, — и я полюблю тебя еще больше, чем люблю сейчас. Я никогда тебя не предам. Пройдет несколько дней, и ты поймешь, что я вообще никого не предаю. Именно поэтому я… ну, скажем, тот, кто я есть.
— Мне кажется, я уже понимаю, — сказал Тоби. — А как насчет лютни?
Хозяин кивнул.
— Конечно же, я знаком с нужными людьми. Выясню, что есть в продаже. И достану тебе инструмент. Но самым лучшим он не будет. Самые лучшие лютни слишком заметны. Пойдут разговоры. Потянется след.
— Я понимаю, что это значит, — заверил Тоби.
— Самые лучшие лютни вручают лауреатам, но, насколько мне известно, только на время. Их не так много в мире.
— Я понимаю, — повторил Тоби. — Я не настолько виртуозен. Мне просто хотелось бы играть на хорошем инструменте.
— Я достану тебе самый лучший из того, что можно купить без проблем, — сказал хозяин. — Но ты должен пообещать мне кое-что.
Тоби улыбнулся.
— Ну конечно. Я для вас сыграю. Когда захотите.
Его собеседник засмеялся.
— Скажи мне, откуда ты, — снова попросил он. — Честное слою, мне интересно. Я обычно определяю происхождение людей запросто, — он щелкнул пальцами, — по их речи, какими бы образованными они ни были, как бы ни старались придать себе лоска. Но твой акцент я никак не могу узнать. Скажи мне.
— Этого я вам никогда не скажу, — ответил Тоби.
— Даже если я пообещаю, что ты будешь работать на «хороших парней», сынок?
— Это не имеет значения, — сказал Тоби. Убийство есть убийство. Он чуть не усмехнулся. — Считайте, что я возник из ниоткуда. Тот, кто появился в нужное время в нужном месте.
Я был поражен. Это было именно то, о чем я подумал. Он тот, кто появился в нужное время в нужном месте.
— И еще одно, — сказал Тоби хозяину.
Тот улыбнулся и развел руками.
— Только скажи.
— Как называется та музыка, что у вас играла? Я хотел бы купить такую запись.
Хозяин засмеялся.
— Это просто, — сказал он. — «Весна священная» Игоря Стравинского.
Он улыбался Тоби так лучезарно, будто в его лице приобрел нечто бесценное. Точно так же, как и я.
К полудню Тоби крепко спал, и ему снилась мать. Ему снилось, что они идут по большому дому с кессонными потолками и он рассказывает ей, что теперь все будет замечательно. Сестренка пойдет учиться к сестрам Святого Сердца. Джейкоб поступит к иезуитам.
Но что-то было не так в этом удивительном доме. Здание превратилось в лабиринт, который никак не мог служить жилищем нормального человека. Стены вздымались, как утесы, пол вставал на дыбы. В гостиной оказались громадные черные дедовы часы, а перед ними — фигура Папы Римского, подвешенная на стрелках.
Тоби проснулся и на мгновение испугался, не понимая, где он. А потом заплакал. Он силился сдержаться, но это было невозможно. Он развернулся и упал лицом в подушку.
Он снова видел ту девушку. Он видел, как она лежит мертвая, в коротенькой шелковой юбочке и нелепых туфлях на высокой шпильке, похожая на ребенка, играющего с маминой одеждой. Длинные светлые волосы были перевязаны лентами.
Ангел-хранитель возложил руку на голову Тоби. Ангел-хранитель позволил ему увидеть кое-что. Он позволил ему увидеть, как душа девушки взмывает вверх, сохраняя очертания тела — по привычке и по незнанию, что теперь уже нет нужды связывать себя подобными ограничениями.
Тоби открыл глаза. А потом заплакал еще сильнее, и глубокий аккорд отчаяния зазвучал в нем еще громче.
Он встал и заметался по комнате. Заглянул в раскрытый чемодан. Посмотрел на книгу об ангелах.