Потом снова лег и плакал, пока не заснул, как это бывает с детьми. Плача, он произнес молитву:
— Ангел Господень, мой ангел-хранитель, пусть «хорошие парни» убьют меня как можно скорее.
Его ангел-хранитель услышал в этой молитве скорбь, горе и крайнюю степень отчаяния, отвернулся и закрыл лицо руками.
Но только не я. Не я, Малхия.
«Он тот самый, — подумал я. — Пролистай вперед десять лет жизни до того момента, с которого начал: для меня он Тоби О'Дар, а не Лис-Счастливчик. И я пришел за ним».
5
ПЕСНИ СЕРАФИМА
Я был ошеломлен как никогда в жизни. Малхия закончил рассказ, и из поглотившего меня тумана очень медленно стали проступать очертания и цвета моей гостиной.
Я приходил в себя, сидя на диване и глядя в пустоту. И я видел его с ошеломляющей ясностью — видел, что он стоит у стеллажа с книгами.
Я был потрясен, разбит, не в силах говорить.
Все, что он показал мне, было таким живым, таким близким, что у меня до сих пор голова шла кругом, когда я пытался осознать себя здесь и сейчас или надежно зацепиться хоть за какой-нибудь момент.
Ощущение скорби, глубокого и ужасного раскаяния было таким сильным, что я отвернулся и медленно опустил голову на руки.
Слабенькая надежда на спасение не покидала меня. В глубине души я шептал: «Милостивый Боже, прости меня за то, что я когда-то отдалился от тебя». Однако в тот же самый миг во мне рождались другие слова: «Я в это не верю. Ты в это не веришь, хотя он показал твою жизнь в мельчайших деталях, какие ты сам едва ли смог бы вообразить. Ты не веришь. Ты боишься поверить».
Я услышал, как он двинулся в мою сторону. Когда я пришел в себя, он стоял рядом со мной.
— Молись о вере, — шепнул он мне в ухо.
И я стал молиться.
Старый ритуал вернулся ко мне.
В угрюмые зимние дни, когда я боялся возвращаться из школы домой, я тащил Эмили и Джейкоба в церковь школы Святого Имени Иисуса. Там я молился: «Господи, зажги в моем сердце огонь веры, потому что я теряю ее. Господи, коснись моего сердца, разожги в нем огонь!»
Старые образы вернулись ко мне, такие яркие, будто это было вчера Я видел размытые контуры собственного сердца и взметнувшееся желтое пламя. Моей памяти недоставало красочности и живости тех картин, которые показывал мне Малхия. Но я молился всем своим существом. Старые образы внезапно померкли, и я остался один на один со словами молитвы.
Не просто «один на один». Я застыл перед Господом. На мгновение передо мной промелькнула картинка я поднимаюсь по склону холма, по мягкой траве, и вижу впереди фигуру в плаще. Явилась привычная мысль: «Вот в чем состоит величие: столько тысяч лет прошло, а ты все равно можешь подойти к Нему так близко!»
— Господи, я так раскаиваюсь, — прошептал я.
«Раскаиваюсь во всем, что совершил, потому что боюсь ада. Но прежде всего, самое главное — раскаиваюсь в том, что отдалился от Тебя».
Я откинулся на спинку дивана и ощутил, что уплываю куда-то, опасно приближаясь к тому, чтобы потерять сознание. Все, что я увидел, поразило меня, и я это заслужил, но мое тело оказалось не в силах вынести удар. Как же я могу так сильно любить Господа, так искренне раскаиваться и при этом не иметь веры?
Я закрыл глаза.
— Мой Тоби, — произнес шепотом Малхия. — Ты сознаешь меру того, что совершил, однако не сознаешь меры Его всеведения.
Я почувствовал руку Малхии у себя на плече, крепкую хватку его пальцев. А затем ощутил, как он поднимается, услышал мягкие шаги по полу, когда он прошелся по комнате.
Я поднял голову и увидел его перед собой. От него как будто исходило живое свечение, а сам он казался далеким и расплывчатым. Слабый, но совершенно отчетливый свет лился от него. Тот же бледный свет сиял, когда он в первый раз предстал передо мной в гостинице «Миссион-инн». Я тогда не понял, что это за свет, и просто отмахнулся от этой мысли.
Сейчас я не стал отмахиваться. Я был очарован. Его лицо сияло. Он выглядел счастливым. Забытые слова из проповедей пришли мне на ум, что-то по поводу радости на небесах, когда возвращается хотя бы одна заблудшая душа.
— Давай же скорее завершим нашу работу, — произнес он с жаром.
На этот раз никакие образы не сопровождали его негромкие слова.
— Ты прекрасно знаешь, как события разворачивались дальше, — сказал он. — Ты никогда не открывал Хорошему Парню своего настоящего имени, как он ни настаивал. Агенты стали называть тебя Счастливчиком — это прозвище придумал сам Хороший Парень. Ты принял его с горькой иронией, успешно выполняя одно задание за другим, и просил лишь об одном: чтобы тебя не оставляли без работы. Ты понимал, что это означает.
Я ничего не ответил. Я смотрел на него сквозь пелену слез. В те давние времена я упивался отчаянием. Я был неискушенным юнцом, который сражается с морским чудовищем, словно чудовище возможно победить, и тонет, и волны смыкаются у него над головой.
— В первые годы ты часто работал в Европе. За кого бы ты ни выдавал себя, высокий рост и светлые волосы всегда помогали. Ты проникал в банки и дорогие рестораны, в больницы и лучшие гостиницы. Ты больше никогда не использовал огнестрельное оружие, в нем не было нужды. «Снайпер со шприцем» — так называли тебя в досье, в подробностях описывали твои непревзойденные победы, и всегда — спустя долгое время после происшествия. Детективы тщетно просматривали противоречащие друг другу мутные видеозаписи. Ты в одиночестве ездил в Рим, по базилике Святого Петра. Ты ездил на север, в Ассизи, Сиену и Перуджу, оттуда в Милан, Прагу, Вену. Один раз ты побывал в Британии, потому что хотел увидеть пустоши, среди которых жили и писали свои замечательные романы сестры Бронте. Ты смотрел постановки шекспировских пьес Ты бродил по лондонскому Тауэру, неприметный, слившийся с толпой туристов. Твоя жизнь проходила без свидетелей. Ты был совершенно одинок. Никто даже представить не мог, насколько глубоко твое одиночество. За исключением разве что Хорошего Парня. Однако вскоре ты перестал его навещать. Тебе был безразличен его искренний смех, остроумные замечания, непринужденная манера объяснять, чего именно он хочет от тебя. По телефону ты мог вытерпеть, но за обеденным столом все это казалось тебе невыносимым. Еда становилась безвкусной. Ты отдалялся от последнего свидетеля своей жизни, и в итоге он превратился в призрак на другом конце телефонной линии и больше не претендовал на роль твоего друга.
Малхия замолк. Он развернулся и провел пальцами по корешкам книг на полках. Он казался абсолютно настоящим, совершенным, невыдуманным.
Я услышал собственный возглас изумления. А может быть, это было сдержанное рыдание.
— Вот какой стала твоя жизнь, — произнес он тем же приглушенным, размеренным голосом. — Только эти книги и тайные путешествия по стране, потому что стало слишком опасно выезжать за границу. Ты поселился здесь меньше девяти месяцев назад. Ты упивался солнцем южной Калифорнии, как будто всю жизнь провел в темной комнате.
Малхия обернулся.
— Сейчас ты нужен мне, — сказал он. — Но тебя спасет Творец, твоя вера в Него. Вера еще теплится в тебе. Ты сам это знаешь. Ты ведь уже просил о прощении. Ты признал истину всего, что я открыл тебе, признал сотню раз. Ты знаешь, что Господь простил тебя?
Я не мог отвечать. Как можно простить меня после того, что я сделал?
— Мы же говорим, — шепотом произнес он, — о Всемогущем Господе.
— Я хочу, чтобы Он простил меня, — прошептал я. — Что я могу сделать? Чего ты хочешь от меня, что могло бы искупить хоть малую толику моей вины?
— Чтобы ты стал моим помощником, — ответил он. — Моим инструментом, помогающим осуществлять то, к чему я призван на земле.
Он прислонился к занятой книгами стене, соединил ладони, как мог бы сделать обычный человек, и переплел пальцы, опираясь на них подбородком.
— Оставь пустую жизнь, которую ты сам для себя придумал, — продолжал он, — и послужи мне своим умом, храбростью, хитростью и непревзойденным изяществом. Ты проявляешь удивительную смелость там, где любой другой бы испугался. Твой живой ум действует там, где любой другой впал бы в ступор. Эти твои качества мне пригодятся.
Я улыбнулся при этих словах. Я понял, что он имеет в виду. Я понимал все, о чем он говорил.
— Ты слушаешь других людей как музыкант, — продолжал он. — И ты любишь все, что гармонично и красиво. Каковы бы ни были твои грехи, у тебя умное сердце. Все это поможет мне ответить на те молитвы, на которые мне приказал ответить Творец. Я просил о человеческом инструменте, способном исполнять Его повеления. Ты и есть такой инструмент. Вверь себя Ему и мне.
Я увидел проблеск истинного счастья, первого за долгие годы.
— Я хочу верить тебе, — прошептал я. — Я хочу быть таким инструментом. Но мне кажется, впервые в жизни я по-настоящему боюсь.
— Нет, ничего подобного. Ты просто не принял Его прощения. Ты должен поверить, что Он может простить такого, как ты. И Он простил. — Малхия не стал дожидаться моего ответа. — Ты не в силах вообразить окружающую вселенную. Ты не видишь ее так, как мы видим ее с Небес. Ты не слышишь молитв, поднимающихся отовсюду, всегда, со всех континентов, от всех сердец. Мы оба, ты и я, нуждаемся в том, что станет будущим для тебя, но не для меня. Потому что я вижу далекие годы так же отчетливо, как и настоящий момент. Ты движешься от одного физического времени к другому физическому времени. А я существую в ангельском времени, и ты будешь путешествовать со мной по нему.
— Время ангелов, — прошептал я.
Мог ли я такое вообразить?
Он снова заговорил:
— Взгляд Создателя направляет все времена. Он знает все, что есть, было и будет. Он знает все, что могло бы быть. И Он — Учитель для всех нас, пока мы в силах понять.
Что-то переменилось во мне, полностью переменилось. Мой разум пытался подвести общий итог тому, что он мне открыл, и при всем моем знании теологии и философии мне не хватало слов.
В голове всплыла фраза из Августина, которую цитировал Фома Аквинский, и я негромко пробормотал ее себе под нос:
— Хотя мы не в силах исчислить бесконечное, оно может быть постигнуто Им, чьи знания не имеют границ.
Он улыбался. Он размышлял.
Во мне происходил великий перелом.
Но я сохранял спокойствие.
Он продолжал:
— Я не могу потрясать чувства каждого, кто во мне нуждается, как потряс твои. Но ты нужен мне, чтобы стать моим проводником в земном мире: как человеческое существо, потому что все они люди, как мужчина, потому что некоторые из них мужчины. Я нуждаюсь в твоем содействии, чтобы нести не смерть, но жизнь. Скажи, что ты хочешь этого, и твоя жизнь отвратится от зла. Подтверди это, и тотчас ввергнешься в пучину опасностей и сердечной боли, чтобы творить безусловное добро.
Опасности и сердечная боль.
— Я сделаю это, — сказал я. Я хотел повторить свои слова, но они как будто зависли в воздухе между нами. — Что угодно, только покажи, чего ты от меня хочешь, покажи, как исполнять твои поручения. Покажи! Мне плевать на опасность. Мне безразлична сердечная боль. Ты говоришь мне, что это хорошо, значит, я все сделаю. Господь, я верю, что Ты меня простил! Ты дал мне такой шанс! Я Твой!
Я ощутил внезапное и нежданное счастье, легкость, затем веселье.
И все вокруг меня изменилось.
Комната поплыла и вспыхнула яркими красками. Казалось, меня вынули из рамы картины, а сама картина становилась все больше и тоньше, пока не рассеялась вокруг меня прозрачным, невесомым и переливающимся туманом.
— Малхия! — выкрикнул я.
— Я рядом с тобой, — послышался голос.
Мы поднимались вверх. День утонул в пурпурной темноте, однако темнота была наполнена мягким успокаивающим светом. Затем она вспыхнула мириадами огненных точек.
Невыразимо прекрасная песня подхватила меня. Она удерживала меня так же крепко, как слои воздуха вокруг, так же надежно, как согревающее присутствие Малхии — он направлял меня, хотя я не видел ничего, кроме усеянного звездами небосклона, а звук превратился в одну глубокую прекрасную ноту, похожую на эхо громадного медного гонга.
Поднялся пронизывающий ветер, однако то эхо заглушало его. За первой пришли и другие ноты, тающие, сочные, словно гул многочисленных колоколов, чистейших и невесомых. Музыка перекрыла шум ветра, полностью поглотив его, она ширилась и убыстрялась, и я понял, что слышу пение, невероятно слаженное и звучное, какого я никогда еще не слышал. Оно превосходило все земные песнопения так очевидно и неописуемо, что у меня пропало всякое ощущение времени. Я хотел лишь слушать это пение вечно и совсем перестал чувствовать самого себя.
«Милый Господь, неужели я когда-то оторвался от Тебя, повернулся к Тебе спиной… я весь Твой».
Звезды множились с такой скоростью, что вскоре стали как морской песок. Тьма ушла, все сияло, и каждая звезда пульсировала совершенным радужным светом. И повсюду вокруг, надо мной, подо мной, по сторонам, падающие звезды беззвучно проносились мимо.
Я ощущал себя бестелесным, заключенным в самый центр Небес, и мне хотелось остаться здесь навечно. Неожиданно, как будто кто-то сказал об этом словами, я понял, что падающие звезды — ангелы. Я знал это. Я знал, что это ангелы, которые движутся вверх, вниз, прямо и по диагонали, и их стремительное и непрекращающееся движение составляет основу великого механизма вселенной.
Что касается меня, я двигался не так быстро. Я парил. Правда, даже в этом слове слишком много тяжести, чтобы описать состояние, казавшееся мне абсолютно естественным.
Вселенская музыка очень медленно и постепенно сменилась другим звуком Он был приглушенным, но еще более настойчивым- хор шепотков, поднимавшихся снизу. Множество тихих, скрытных голосов сливалось в этот шепот, и он превращался в музыку. Целый мир, раскинувшийся под нами и вокруг нас, наполнился этим шепотом, и я слышал бесчисленные слоги, выражавшие одну простую мольбу.
Я посмотрел вниз, изумляясь тому, что сохранил какое-то чувство направления. Музыка затихала по мере того, как в поле зрения возникала огромная твердая планета. Я жаждал музыки. Мне казалось, я не перенесу расставания с ней. Однако мы снижались, приближаясь к поверхности Земли, и я понимал, что это правильно и справедливо, и не сопротивлялся.
Падающие звезды так и носились повсюду, и теперь у меня не было ни малейших сомнений, что это ангелы и они откликаются на молитвы. То были действующие посланники Господа, и я понимал, какая честь для меня — видеть их, хотя небесная музыка теперь почти смолкла.
Огромный хор шепчущих голосов сам по себе был совершенной, хотя и более мрачной нотой.
«Это песни Земли, — подумал я. — Они полны печали, жажды, восхищения, благоговения и страха».
Я увидел, как проявилась темная поверхность Земли, расцвеченная мириадами огней, с громадами переливающихся, словно атласная ткань, морей. Города походили на огромные паутины из светящихся нитей, они появлялись и исчезали за многочисленными слоями непрозрачных облаков. Затем я различил небольшое поселение, куда мы направлялись.
Музыка небес умолкла, лишь хор молящихся звучал у меня в ушах.
За долю секунды во мне зародилось множество вопросов, однако все они сейчас же получили ответы. Мы приближаемся к Земле, но в другую эпоху.
— Помни, — мягко проговорил мне в ухо Малхия, — Создателю ведомо все: прошлое и настоящее, то, что случилось, и то, что случится, а также то, что может случиться. Помни, и в прошлом, и в будущем Создатель является бесконечным настоящим для всех живых существ.
Я сейчас же проникся этой истиной, растворился в ней, и меня снова наполнила бесконечная благодарность. Благодарность такая громадная, что все остальные чувства рядом с ней растворились. Вместе с Малхией я побывал во времени ангелов и вернулся обратно в физическое время; под его защитой я был в полной безопасности.
Мириады точек света, движущиеся с невероятной скоростью, исчезли или были намеренно убраны из моего поля зрения. Прямо под нами, там, откуда звучал хор шепотков и отчаянных молитв, я увидел несколько заснеженных крыш и печных труб, из которых в ночной воздух поднимался красноватый дым.