— В том-то и дело, — произнес шериф. — Наконец-то нашелся рассудительный доминиканец, не желающий делать святую из девчонки, которая сейчас греется у теплого очага в городе Париже. — Он повернулся ко мне. — Это твои собратья заварили кашу. Ну-ка вразуми их.
От его слов доминиканцы пришли в ярость, но меня поразило в их поведении другое. Они были абсолютно искренни. Без сомнений, они верили в свою правоту.
Леди Маргарет просто обезумела.
— Дядя, как вы не понимаете, ведь это моя вина! И я должна довести дело до конца. Это же я, это мы с Нелл привели девочку на мессу, чтобы она увидела празднование Рождества. Это мы объясняли ей суть гимнов, когда она задавала свои невинные вопросы…
— И родители ее простили! — отрезал шериф. — Кто из иудеев добросердечнее ученого Меира? Кстати, ведь ты, брат Антуан, учился у него древнееврейскому языку. Как же ты можешь обвинять его в таком преступлении?
— Да, я у него учился, — согласился брат Антуан, — и я знаю, что он слабый человек, во всем подвластный своей жене. Она же мать вероотступницы…
На эти слова толпа ответила новыми воплями.
— Вероотступница! — воскликнул шериф. — Ты не знаешь, отступилась ли девушка от своей веры! Слишком многого мы не знаем.
Толпа явно вышла из-под контроля, и он это сознавал.
— Но почему вы уверены, что девушка мертва? — спросил я брата Антуана.
— Она заболела наутро после Рождества, — сказал он. — Вот почему. Брат Джером знает об этом. Он не только священник, но и лекарь. Он осматривал ее. И они уже начали ее травить. Лия целый день пролежала в постели, страдая от боли, потому что яд разъедал ей внутренности. И вот теперь она бесследно исчезла, а эти евреи имеют наглость заявлять, будто родственники увезли ее в Париж. В такую-то погоду! Кто бы пустился в путь в такую погоду?
У всех собравшихся было что сказать по данному вопросу, но я возвысил голос:
— Я пустился в путь в такую погоду. Разве не так? Нельзя обвинять в убийстве, не имея доказательств. От этого факта никуда не деться. Ведь тело маленького святого Уильяма нашли? А тело маленького святого Хью?
Леди Маргарет опять напомнила, что земля под старым дубом промерзла.
Ее дочка горестно воскликнула:
— Я не желала ничего плохого! Она только хотела послушать музыку. Она любила музыку. Ей нравились процессии. Она хотела посмотреть на Младенца в яслях.
Ее слова вызвали новые крики в толпе.
— Почему же мы не видели ее родственников? Тех, которые приехали сюда, чтобы отправиться вместе с ней в это придуманное путешествие? — задал вопрос мне и шерифу брат Антуан.
Шериф неуверенно озирался. Он вскинул правую руку, подавая знак своим людям, после чего один из них куда-то ускакал. Шериф проговорил тихо, обращаясь ко мне:
— Я послал за подкреплением для охраны еврейской общины.
— Я требую, — вмешалась леди Маргарет, — чтобы Меир и Флурия ответили. Почему все злобные евреи попрятались в своих домах? Они знают, что это правда!
Заговорил брат Джером.
— Злобные евреи? Меир и Флурия, старый Исаак, лекарь? Те, кого мы считаем своими друзьями? Теперь они вдруг стали злобными?
Брат Антуан, доминиканец, отозвался сердитым голосом:
— Значит, вы много задолжали им за свои облачения и потиры, за ваш монастырь. Только они не друзья нам. Они ростовщики.
Снова раздались крики, но толпа расступилась в стороны, и под свет факелов вышел старик с вьющимися седыми волосами и согнутой от старости спиной. Его одеяние спускалось до самой заснеженной земли. На башмаках у него были красивые золотые пряжки.
Я сейчас же увидел у него на груди желтую нашивку из тафты, обозначавшую его принадлежность к иудеям. Она была сделана в форме двух скрижалей с Десятью заповедями, и я задумался: как вообще можно воспринимать этот образ как «печать позора»? Но именно так ее и воспринимали, и евреям по всей Европе вменялось в обязанность носить знак на протяжении многих лет. Я знал и помнил об этом.
Брат Джером сурово потребовал, чтобы народ дал место Исааку, сыну Соломона, и старик бесстрашно встал рядом с леди Маргарет напротив двери.
— Разве все вы, — начал брат Джером, — не приходили к Исааку за лекарствами? Разве вас не исцеляли его травы и его знания? Этот человек обладает и знаниями, и здравым смыслом. Я подтверждаю, что он великий врачеватель. Как вы смеете отвергать его слова?
Старик стоял, решительный и безмолвный, дожидаясь, пока утихнут все крики. Священники в белых одеяниях придвинулись к нему ближе, чтобы защитить от толпы. Наконец старик заговорил глубоким, чуть надтреснутым голосом.
— Я лечил это дитя, — сказал он. — Верно, она ходила в церковь в ночь под Рождество, да. Верно, она хотела посмотреть на красивую процессию. Она хотела послушать музыку. Да, она сделала это, а затем вернулась домой к родителям такой же иудейкой, какой уходила от них. Она всего лишь ребенок, и это простительно! Девочка заболела, как может заболеть любой ребенок в такую суровую погоду, и вскоре впала в беспамятство от жара.
Толпа готова была снова разразиться криками, но шериф с братом Джеромом жестами потребовали тишины. Старик посмотрел на людей вокруг со сдержанным достоинством, а затем продолжил:
— Я знаю, что с ней случилось. Это был заворот кишок. Она ощущала резкую боль в боку и жар. Но затем лихорадка прошла. До того, как покинуть эти места и отправиться во Францию, она выздоровела, и я разговаривал с ней, как и брат Джером, который стоит здесь, ваш лекарь. Хотя вы не станете отрицать, что и я лечил многих из вас.
Брат Джером с жаром подхватил его слова.
— Я же вам говорил, — воскликнул он. — Я видел девочку до того, как она уехала. Она была здорова.
Я начал понимать, что произошло. У девушки, наверное, был приступ аппендицита, и когда аппендикс лопнул, боль естественным образом уменьшилась. Но я подозревал, что отъезд в Париж — это ложь, придуманная от отчаяния.
Старик еще не закончил.
— Вот ты, маленькая госпожа Элеонора, — обратился он к юной девушке. — Разве ты не приносила ей цветы? Разве не видела, какой спокойной и сосредоточенной она была перед дорогой?
— Но я не видела ее с тех пор! — выкрикнула девочка. — И она ни слова не сказала об отъезде.
— Весь город суетился, отмечая праздник, все смотрели игры на площади! — возразил старый лекарь. — Вы знаете, вы там были. А мы не участвуем в таких увеселениях. Они не являются частью нашей жизни. В это время родственники девочки приехали и забрали ее. Она уехала с ними, а вы ничего не заметили.
Я понимал, что он лжет. Но он говорил так уверенно, потому что пытался защитить не только Меира и Флурию, но и все гетто.
Несколько молодых людей, стоявших позади доминиканцев, пробрались вперед, один из них толкнул старика и обозвал его «грязным жидом». Остальные тоже стали толкать старика из одной стороны в Другую.
— Прекратите, — потребовал шериф, подавая знак своим людям.
Парни убежали. Толпа расступилась, пропуская всадников.
— Я арестую любого, кто тронет этих евреев, — объявил шериф. — Мы знаем, что случилось в Линкольне, когда дело вышло из-под контроля! Эти евреи не ваша собственность, они принадлежат короне.
Старика сильно трясло. Я протянул руку, успокаивая его. Он взглянул на меня, и я снова увидел в нем презрение к толпе, сдержанное достоинство, а еще тихую благодарность за проявленное мной понимание.
Толпа снова заворчала, не обращая внимания на солдат, и юная Элеонора снова разразилась горькими слезами.
— Если бы только у нас было какое-нибудь платье Лии, — всхлипывала она. — Оно бы подтвердило все, люди бы исцелялись от прикосновения к нему!
Эта идея была встречена с невероятным энтузиазмом. Леди Маргарет настаивала, что все платья непременно найдутся в доме, потому что девушка мертва, а не уехала из города.
Брат Антуан, главный среди доминиканцев, вскинул руки и потребовал внимания.
— Я должен поведать вам одну историю, прежде чем мы продолжим, — сказал он. — И вас, господин шериф, тоже прошу послушать.
Я услышал в ушах шепот Малхии: «Помни, что ты тоже монах. Не позволяй ему выиграть спор».
— Много лет назад, — начал брат Антуан, — один злой еврей из Багдада пришел в ярость, узнав, что его сын стал христианином, и бросил ребенка в пылающий огонь. Когда невинный мальчик должен был вот-вот погибнуть в пламени, с Небес спустилась сама Благословенная Дева. Она спасла мальчика, и он вышел из пламени невредимым. А огонь поглотил самого злобного еврея, который хотел причинить вред своему сыну-христианину.
Казалось, толпа сейчас ворвется в дом.
— Это старая сказка! — выкрикнул я вне себя. — Ее рассказывают по всему миру. Каждый раз это другой еврей и другой город, но всегда один и тот же финал. Кто из вас хоть раз в жизни видел что-то подобное своими глазами? Почему вы с такой готовностью верите в это? — Я говорил как можно громче. — Вы столкнулись с загадкой, однако Богоматери рядом с нами нет, и доказательств вы не получили. Значит, надо остановиться.
— Кто ты такой, чтобы явиться к нам и защищать этих евреев? — возмутился брат Антуан. — Кто ты такой, чтобы бросать вызов настоятелю в его собственном доме?
— Я не хотел выказать неуважения, — ответил я, — но ведь она ничего не доказывает, эта легенда. И не помогает понять, кто прав, а кто виноват.
И вдруг меня осенило. Я до предела возвысил голос.
— Вы все верите в маленького святого, — говорил я, — в маленького святого Уильяма, чья гробница находится в вашем соборе. Так идите же к нему и молите о просветлении! Пусть маленький святой Уильям направит вас. Молитесь, чтобы он указал место погребения девушки, если вы уверены в ее гибели. Ведь святой — самый лучший заступник! Лучшего не найти. Ступайте в собор, все, сейчас же!
— Да, да! — воскликнул брат Джером. — Именно это надо сделать.
Леди Маргарет изумил такой поворот событий.
— Кто нам поможет, если не маленький святой Уильям? — произнес брат Джером, кинув на меня быстрый взгляд. — Он сам был убит евреями Норвича сто лет назад. Да, идите в церковь, к гробнице!
— Все, все идите к гробнице, — приказал шериф.
— Говорю вам, — настаивал брат Антуан, — у нас появилась новая святая, и мы имеем право потребовать, чтобы ее родители отдали нам платья девочки. Чудо один раз уже свершилось под старым дубом. Вся оставшаяся одежда должна стать священными реликвиями. Выломайте дверь, если потребуется, и заберите одежду!
Толпа постепенно зверела. Всадники придвинулись ближе к двери, заставляя народ отступить или разойтись. Кто-то уже отпускал издевательские замечания, но брат Джером стоял твердо, прижавшись спиной к дому и выставив перед собой руки. Он выкрикивал:
— В собор, к маленькому святому Уильяму, идемте сейчас же!
Брат Антуан протолкнулся мимо меня и шерифа и принялся колотить в дверь.
Шериф потерял терпение. Он развернулся к двери и прокричал:
— Меир и Флурия, приготовьтесь! Я собираюсь отвезти вас в замок для проведения расследования. Если потребуется, я заберу в замок всех евреев Норвича.
Толпа была разочарована, однако все растерялись. Многие уже выкрикивали имя маленького святого Уильяма.
— Но если вы, — произнес престарелый еврейский лекарь, — заберете Меира, Флурию и всех нас в замок, эти люди захватят наши дома и сожгут священные книги. Пожалуйста, умоляю вас, заберите только Флурию, мать этой несчастной, но дайте мне поговорить с Меиром! В таком случае ваш новый монастырь, брат Антуан, получит пожертвование. Евреи всегда щедры в подобных делах.
Иными словами, предлагалась взятка. Однако предложение денег оказало чудесное воздействие на всех, кто его слышал.
— Да, они должны заплатить, — пробормотал кто-то.
Другой добавил:
— Почему бы нет?
Новость распространилась среди собравшихся.
Брат Джером прокричал, что он поведет процессию в собор и каждый, кто боится за свою бессмертную душу, должен идти с ним.
— У кого с собой факелы и свечи — идите вперед, чтобы освещать дорогу!
Поскольку всадники угрожали смять народ конями, а брат Джером заковылял вперед, возглавляя процессию, многие последовали за ним. Остальные ворчали и постепенно расходились.
Леди Маргарет не пошла за ними. Вместо этого она приблизилась к старому лекарю.
— Неужели он им не помогал? — спросила леди Маргарет, пристально глядя старику в глаза. Она обернулась к шерифу и посмотрела на него заискивающе. — Ведь он, по его собственным словам, принимал участие в этом деле. Неужели вы думаете, что Меир и Флурия настолько умны, что могли составить яд без его помощи? — Она обратилась к старику: — Ты спишешь мой долг, чтобы так же запросто подкупить и меня?
— Если это успокоит вашу душу и поможет принять правду, — ответил Исаак. — Да, я спишу ваш долг, чтобы заплатить за беспокойство и страдания, которые вы пережили.
Это заставило леди Маргарет притихнуть. Теперь она была озабочена тем, чтобы не продешевить.
Толпа почти рассосалась, народ присоединялся к процессии.
Шериф махнул двум своим всадникам.
— Проводите Исаака, сына Соломона до дома, — приказал он. — Те, кто остался, все до единого, идите со святыми отцами в собор и молитесь.
— Никого из них щадить нельзя, — настаивала леди Маргарет, хотя и не повышала голоса, чтобы обратиться к публике. — Они виновны в многочисленных грехах, они занимаются черной магией по своим книгам и ставят их выше святой Библии. О, я всего лишь сжалилась над одним-единственным ребенком! Какое горе, что я задолжала тем самым людям, которые убили девочку.
Солдаты повели старика домой, и их лошади заставили расступиться и уйти последних зевак. Я видел ясно, что многие кинулись вслед за огнями процессии.
Я протянул руки к леди Маргарет и сказал:
— Госпожа, позвольте мне войти и поговорить с ними. Я не из этих мест. Я не принадлежу ни к одной из сторон. Позвольте мне разобраться непредвзято. И будьте уверены, это дело можно завершить и при свете дня.
Она взглянула на меня почти благожелательно и устало кивнула. Она развернулась и вместе с дочерью присоединилась к хвосту процессии, направлявшейся к гробнице маленького святого Уильяма. Кто-то протянул ей зажженную свечу, когда она обернулась, чтобы посмотреть на нас. Леди с благодарностью приняла свечу и пошла дальше.
Конники разогнали остатки толпы. Задержались только доминиканцы, смотревшие на меня как на предателя. Или того хуже — на мошенника.
— Прошу прощения, брат Антуан, — промолвил я. — Если я найду доказательства вины этих людей, я сам приду к тебе.
Тот не сразу нашел, что ответить.
— Вы, ученые, думаете, будто знаете все на свете, — произнес брат Антуан. — Я тоже учился, хоть и не в Болонье или Париже, где, наверное, учился ты. Но я узнаю грех, когда вижу его.
— Да, и я обещаю дать подробный отчет, — отозвался я.
Наконец-то он и прочие доминиканцы развернулись и пошли прочь. Их поглотила темнота.
У двери каменного дома остались мы с шерифом и казавшиеся теперь лишними солдаты-конники.
Снег мягко падал на землю, пока длился спор. Я увидел, какой он белый и чистый, даже после топтавшихся здесь людей, и осознал, что замерзаю.
Лошади нервничали в узком пространстве между Домами. Подтягивались все новые всадники, некоторые с фонарями, и я слышал гулкое эхо конских копыт, доносившееся с соседних улиц. Я не знал, насколько велико еврейское гетто, но не сомневался, что солдаты знают. Только сейчас я заметил, что все окна в этой части города темные, кроме высоких окон дома Меира и Флурии.
Шериф постучал в дверь.
— Меир, Флурия, выходите, — потребовал он. — Ради вашей безопасности вы пойдете со мной. — Он повернулся ко мне и произнес вполголоса: — Если потребуется, я заберу всех и буду держать в замке, пока не прекратится это безумие. Они же спалят весь Норвич, чтобы сжечь евреев.
Я придвинулся к тяжелой деревянной двери и заговорил мягко, но настойчиво:
— Меир, Флурия, мы вам поможем. Я монах, который верит в вашу невиновность. Прошу вас, позвольте нам войти.