Ева всю жизнь играла в одну игру, напоминавшую нежелание наступать на трещинки в дорожке. Мать Фрэнсис назвала бы это суеверием, но Ева поступала так всегда. «Если первой птицей, которая сядет на подоконник, будет певчий дрозд, то я сдам экзамен. Если это будет черный дрозд, то провалюсь. Если мне придется ждать у дверей дублинского монастыря дольше двадцати пяти секунд, я его возненавижу». Почему-то это всегда случалось у дверей.
Стоя у незнакомых дверей дома, в котором когда-то жила ее мать, Ева Мэлоун твердо сказала себе: если выйдет Би, это будет добрым знаком; значит, деньги она получит. Если выйдет сам Саймон Уэстуорд, это будет плохой знак. А если миссис Уолш, то может получиться что угодно. Когда Ева услышала быстрый топот, у нее загорелись глаза.
Вдали показалась школьница, девочка лет десяти-одиннадцати. Она открыла дверь и с любопытством посмотрела на Еву. На девочке была коротенькое платье типа туники, которые всегда носили ученицы протестантских школ. Форма школ при католических монастырях была более длинной и скромной. Ее волосы были заплетены в две косички, торчавшие над ушами как ручки, за которые так и хотелось взяться. Девочка была не толстая, но плотная и коренастая. У нее были веснушчатый нос и глаза того же голубого цвета, что и форма.
— Привет, — сказала она Еве. — Вы кто?
— А ты кто? — спросила Ева. Если все в Большом Доме такого же роста, то бояться ей некого.
— Я Хитер, — ответила малышка.
— А я — Ева.
Наступила пауза. Хитер пыталась сообразить, что сказать дальше.
— Кого вы хотели видеть? — после недолгого раздумья спросила она.
Ева посмотрела на нее с уважением. Ребенок пытался решить, к кому она пришла — к хозяину или к прислуге. Вопрос был сформулирован совершенно правильно.
— Я хотела видеть Саймона Уэстуорда.
— Конечно. Входите.
Ева шла за девочкой по коридору, на стенах которого висели потемневшие от времени картины — возможно, охотничьи сцены. Хитер? Хитер? Ни о какой Хитер Ева до сих пор не слышала, но она не слишком интересовалась этим семейством. Если нокгленцы говорили о Уэстуордах, то Ева в этих разговорах не участвовала. Когда о них упоминали монахини, Ева отворачивалась и уходила. Однажды Ева наткнулась на статью о них, опубликованную в одном светском журнале, и начала лихорадочно листать страницы, надеясь узнать об этой семье еще что-нибудь. Бенни всегда говорила, что если бы сама была из Уэстуордов, то знала бы о своей родне всё. Может быть, даже завела бы тетрадь с вырезками. Но то Бенни… Сейчас она была бы у Уэстуордов на побегушках и благодарила их за все. В отличие от Евы, которая все это время хранила гордое безразличие.
— Вы — одна из подружек Саймона? — тоном заговорщицы спросила девочка.
— Нет, — без всякого выражения ответила Ева.
Они вошли в гостиную. На низком кофейном столике лежали воскресные газеты и стоял серебряный поднос с бутылкой хереса и стаканами. У окна сидел в кресле майор Чарльз Уэстуорд. Плечи старика были сгорблены; даже с такого расстояния было видно, что он не сознает, где находится. Плед, лежавший на его коленях, свисал на пол.
Этот человек приходился Еве дедом. Большинство людей обнимало своих дедов, называло их дедушками и сидело у них на коленях. Дедушки давали им монетки в два шиллинга, хранили их фотографии, сделанные во время первого причастия и конфирмации, гордились внуками и представляли их другим людям. Но этот человек не желал видеть Еву. Если бы он был в своем уме, то велел бы выгнать ее из дома так же, как выгнал ее мать.
Когда-то Ева мечтала, чтобы он увидел ее во время прогулки на лошади или в автомобиле и спросил, кто этот красивый ребенок. У них имелось фамильное сходство. Но это было давно. Теперь она не испытывала к этому человеку ни жалости, ни ненависти, ни любопытства и не мечтала, чтобы все сложилось по-другому.
Хитер смотрела на нее с интересом.
— Я пойду искать Саймона, а вы посидите здесь, хорошо?
Лицо девочки было открытым. Дуться на нее было невозможно.
— Спасибо. Большое спасибо, — проворчала Ева.
Хитер улыбнулась.
— Вы не похожи на его обычных подружек.
— Нет?
— Нет, вы похожи на нормального человека.
— Вот и хорошо. — Ева волей-неволей улыбнулась.
Но это только подогрело любопытство малышки.
— Вы не насчет кобылы?
— Нет. Я не отличаю кобылы от жеребца.
Хитер добродушно рассмеялась и пошла к двери. Неожиданно для самой себя Ева решила удовлетворить детское любопытство.
— Я — не одна из его подружек, — сказала она вслед девочке. — Я — одна из его кузин.
Похоже, Хитер обрадовалась.
— О, тогда вы и моя кузина тоже. Я — сестра Саймона.
Еву заставил промолчать комок в горле. Чего-чего, а этого от визита в Уэстлендс она не ждала. Она не верила, что кто-то из Уэстуордов будет рад ее видеть.
Мать Фрэнсис сказала Кит Хегарти, что торопиться с возвращением в Дублин не обязательно. Она может прожить в монастыре сколько захочет. Может быть, неделю.
— Не уезжайте слишком быстро. Иначе мир и покой, который вы обретете в этом месте, скоро исчезнет.
— Я вас понимаю. Вы думаете, что весь Дублин такой же, как О’Коннелл-стрит. Но мы живем в графстве Дублин, на берегу моря. Там полно свежего воздуха.
Мать Фрэнсис знала, что мир и покой Нокглена не имеют никакого отношения к свежему воздуху. Его преимущество заключалось в том, что он был далеко от дома, в который Фрэнк Хегарти больше не вернется.
— И все же останьтесь у нас и подышите нашим воздухом.
— Я здесь лишняя. — Кит чувствовала, что Еве не терпится овладеть вниманием матери Фрэнсис.
— Совсем наоборот. Еве необходимо поговорить с другими людьми, прежде чем она придумает какой-то план. Нам с ней нет смысла ходить по кругу. Мне это очень не по душе, но я понимаю, что она должна принять решение самостоятельно.
— Из вас вышла бы чудесная мать, — сказала Кит.
— Не знаю. Как говорится, чужую беду руками разведу…
— Не чужую. Вам удается то, о чем другие могут только мечтать. Вы не пилите.
— Вы тоже не похожи на пилу, — улыбнулась мать Фрэнсис.
— Вам не хотелось выйти замуж и иметь детей? — спросила Кит.
— Я любила одного непутевого сына фермера, но не могла выйти за него замуж.
— Почему?
— Потому что у меня не было участка земли, который мог бы стать моим приданым. Во всяком случае, тогда я так думала. Если бы он действительно любил меня, то женился бы на мне без всякого приданого.
— И что с ним случилось?
— Он женился на девушке, ноги которой были красивее, чем ноги Банти Браун. И приданое у нее тоже было. Они родили четверых за пять лет. А потом, как говорят, он нашел себе другую.
— А что сделала его жена?
— Прослыла дурой на все графство. Банти Браун так не поступила бы. Она выгнала его, открыла пансионат и стала самостоятельной женщиной.
Кит Хегарти засмеялась.
— Хотите сказать, что вы и есть та самая Банти Браун?
— Больше нет. И уже очень давно.
— Он сделал глупость, что не женился на вас.
— Я говорила то же самое. Говорила три года. Сначала меня не хотели принимать в монастырь. Они думали, что я просто хочу сбежать. Спрятаться от мира.
— Вы не жалели о том, что не дождались другого сына фермера?
— Нет. Ничуть, — глядя куда-то вдаль, ответила мать Фрэнсис.
— В каком-то смысле вы получили то, чего хотели, — сказала Кит. — Вашими детьми стали школьницы.
— Вы правы. Каждый год приходят новые дети, каждый год появляются новые лица… — Взгляд матери Фрэнсис оставался печальным.
— У Евы все получится.
— Конечно, получится. Наверное, сейчас она разговаривает с ним.
— С кем?
— Со своим кузеном Саймоном Уэстуордом. Просит его внести плату за обучение. Надеюсь, она не выйдет из себя и не пошлет его куда подальше!
Хитер вышла сразу же, как только в комнату вошел ее брат. Сначала он подошел к креслу, поднял плед, встал на колени и накрыл им ноги старика. Потом встал и подошел к камину. Саймон был маленьким, смуглым и кареглазым, на его красивое тонкое лицо падали пряди русых волос. Он отбрасывал их так часто, что это вошло у него в привычку. На нем были бриджи для верховой езды и твидовый жакет с кожаными манжетами и локтями.
— Чем могу служить? — Его тон был вежливым, но холодным.
— Вы знаете, кто я? — так же холодно спросила Ева.
Он замешкался с ответом.
— Кажется, нет.
Ее глаза вспыхнули.
— Кажется? Либо да, либо нет. Третьего не дано.
— Я думаю, что знаю. Я спросил миссис Уолш. Она сказала, что вы дочь моей тети Сары. Это верно?
— Но обо мне вы, конечно, знаете?
— Конечно. Я не узнал вас, когда вы шли по аллее, и спросил миссис Уолш.
— И что еще вам сказала миссис Уолш?
— Не думаю, что это имеет значение. Можно спросить, в чем заключается ваше дело?
Он настолько владел положением, что Еве хотелось плакать. Если бы он стеснялся, испытывал чувство вины за то, как отнеслась к ней его семья, и раздумывал, пытаясь найти нужные слова… Но Саймон Уэстуорд прекрасно знал, как следует себя вести в подобных ситуациях.
Она молчала и смотрела на кузена, бессознательно копируя его позу: руки за спиной, глаза не мигают, губы плотно сжаты. Ева сознательно не стала надевать свой выходной костюм, чтобы Саймон не подумал, будто она сделала это специально или пришла к нему после мессы. На ней были клетчатая юбка и серый кардиган. Голубая косынка, повязанная на шее, должна была придавать Еве веселый и уверенный вид.
Она не сводила с него глаз.
— Не хотите стаканчик хереса? — спросил он, и Ева поняла, что первый раунд остался за ней.
— Спасибо.
— Сухой или сладкий?
— Я не знаю разницы. Никогда не пробовала ни того ни другого, — гордо ответила она. Никто не смеет смеяться над плохими манерами Евы Мэлоун! Она заметила, что Саймон поднял брови от удивления, граничившего с восхищением.
— Тогда попробуйте сладкий. Я сделаю то же самое.
Он налил два стакана.
— Не хотите присесть?
— Нет, спасибо. Наш разговор не займет много времени.
— Ладно, — лаконично ответил он и стал ждать продолжения.
— Я хочу поступить в университет, — начала она.
— В Дублине?
— Да. Но мне кое-что мешает.
— Да?
— А именно то, что я не могу себе этого позволить.
— И сколько теперь стоит обучение в Тринити-колледже?
— Я говорю не о Тринити-колледже, и вы прекрасно это знаете. Речь идет о Дублинском католическом университете.
— Мне очень жаль, но я действительно этого не знал.
— В Тринити много лет не принимали католиков, а когда этот запрет был снят, архиепископ заявил, что католикам там учиться грешно. Так что речь может идти только о ДКУ.
Он протянул руки ладонями вперед, словно обороняясь, и сказал:
— Мир, мир!
Ева продолжила:
— Раз уж вы спросили, плата составляет шестьдесят пять фунтов в год за три года обучения на бакалавра искусств. После этого я бы хотела учиться еще год и защитить диплом по библиотечному делу. Итого еще шестьдесят пять фунтов. Кроме того, придется покупать книги. Мне нужно сто фунтов в год.
— И?..
— И я надеюсь, что вы мне их дадите.
— Взаймы?
— Нет. Без возврата. Потому что вернуть их я не смогу. Если бы я просила у вас взаймы, это было бы ложью.
— Но как вы будете там жить? Вам нужно будет платить за квартиру и все остальное.
— Я отвечу. Это не Тринити. Никаких квартир там нет. Я буду работать в какой-нибудь семье за жилье и питание. Это мне по силам. Я не могу внести только плату за обучение.
— И вы думаете, что ее внесем мы?
— Я буду очень рада, если вы это сделаете. — Никаких благодарностей, решительно сказала себе Ева. Она поклялась, что не воспользуется словом «спасибо». Как бы ни предупреждала ее мать Фрэнсис. «Рада», но не больше.
Саймон задумался.
— Сотня фунтов в год… — повторил он.
— За четыре года, — напомнила Ева. — Я не смогу приступить к занятиям, если не буду знать, что мне не придется просить эти деньги каждый год.
— Вы и сейчас их не просите, — сказал Саймон.
— Верно, не прошу. — У Евы застучало в висках. Она понятия не имела, что их разговор сложится таким образом.
Его улыбка была искренней.
— Я тоже никого ни о чем не прошу. Должно быть, это наша фамильная черта.
Ева ощутила приступ лютого гнева. Он не просто отказывал, но смел потешаться над ней!
Она знала, что ей могут отказать, но думала, что это сделают холодно и высокомерно, решительно закроют за ней дверь и больше не велят впускать. Ева была готова к этому. Она не будет ни плакать, ни умолять, ни обвинять. По городу ходило множество сплетен. Ева знала, что ее отец много лет назад проклял эту семью, и не хотела, чтобы история повторилась.
Она училась сохранять спокойствие.
— Что вы об этом думаете? — ровно спросила она. Ее тон не был ни вызывающим, ни просительным.
— Это звучит разумно, — ответил Саймон.
— Что?
— То, чего вы просите. Я не вижу причин для отказа. — Его улыбка была чарующей.
Ева чувствовала, что если она ответит на эту улыбку, то подвергнет себя какой-то опасности.
— Почему сейчас? — спросила она. — Почему не раньше?
— Потому что раньше вы ко мне не обращались, — просто ответил он.
— Лично не обращалась, — подтвердила Ева.
— Да. Когда к тебе обращается не человек, а религиозный орден, который ни разу не использовал другой подход, это совсем другое дело.
— А какой подход он мог использовать?
— Не знаю. Трудно сказать. Не стану утверждать, что мне понравилось бы, если бы меня пригласили на чай и начали рассыпаться в фальшивых любезностях. Но с их стороны было слишком дерзко требовать денег на ваше содержание так, словно у вас нет своего голоса.
Ева поняла, что Саймон прав. Но она тоже была права. Она не должна была просить у него или кого-нибудь из Уэстуордов то, что принадлежало ей по праву. А мать Фрэнсис они отказали дважды, причем с позором.
Но сейчас речь шла не об этом. Требовалось сохранять спокойствие, а не ворошить прошлое.
— Я понимаю, — сказала она.
Однако Саймон уже потерял интерес к этому предмету и был готов перейти к другому.
— Когда начинаются занятия? Или они уже начались?
— Неделю назад. Но время еще есть.
— Почему вы не подали документы вовремя?
— Я попробовала жить по-другому. Но не получилось.
Похоже, Саймон уже привык к ее коротким ответам. Во всяком случае, они его удовлетворяли.
— Ну, надеюсь, вы пропустили не так много. Когда я езжу в Дублин, то вижу одно и то же: студенты обоих университетов пьют кофе и спорят о том, как изменить мир.
— Однажды они это сделают.
— Конечно, — учтиво ответил он.
Ева молчала. Попросить дать ей деньги немедленно было нельзя. Если бы Саймон это сделал, слово «спасибо» само сорвалось бы с ее губ. Поэтому она задумчиво потягивала херес.
Их взгляды встретились.
— Я схожу за чековой книжкой, — сказал Саймон и вышел в коридор. Ева слышала, как он рылся в бумагах и документах, валявшихся на столе.
Старик молча сидел у окна и смотрел на запущенный сад. На лужайку, на которой играла с двумя большими собаками Хитер, бывшая лет на двадцать моложе своего брата. Для Евы эта территория была чужой.
Пока не вернулся Саймон, она стояла в позе посетителя.
— Простите, я не хочу вас обидеть, но я толком не знаю вашей фамилии. Мэлони? Или О'Мэлоун? Как правильно?
— Ева Мэлоун, — без всякого выражения сказала она.
— Спасибо. Мне не хотелось спрашивать миссис Уолш. Разговаривать с вами намного приятнее. — Он улыбнулся.
Ева не ответила на улыбку. Просто слегка кивнула. Саймон медленно и тщательно выписал чек, потом сложил его пополам и протянул ей.
Обычная вежливость требовала поблагодарить его. Но слово «спасибо» застряло у нее в горле. Что она сказала раньше, какое слово ей понравилось? «Рада».
Ева воспользовалась им снова.
— Я рада, что вы смогли сделать это, — сказала она.
— Я тоже рад, — ответил он.
Они не называли друг друга по имени и понимали, что больше сказать нечего. Ева положила чек в карман кардигана и протянула руку.
— До свидания, — сказала она.