— Герцог д’Аламеда?!
— Да, ваша светлость.
— В такой час! У меня! Невозможно!..
— Покорнейше прошу простить меня, но он там, в гостиной, и настаивает, чтобы ему дали возможность поговорить с вашей светлостью.
— Господин д’Аламеда!.. Ах, боже мой, что это значит?..
Посол поднялся и сунул ноги в домашние туфли.
— Быстрее, Куртуа! Одежду!.. Парик!..
— Не надо, мой дорогой герцог, — раздался негромкий дрожащий голос, — вы меня прекрасно услышите и в домашнем халате.
Дипломат посмотрел на двери. На пороге стоял Арамис. В глубине его лица, изрезанного морщинами, как море в бурю — волнами, будто притаились глаза, словно две большие морские птицы.
— Добрый вечер, господин посол, — продолжал бывший мушкетер и приблизился, согнувшись почти вдвое и опираясь на трость, — или, скорее, доброе утро, потому что вот-вот уже рассветет, а ваше сиятельство только собирается ложиться спать.
Он сделал послу знак, чтобы тот отпустил слугу.
— Подайте стул и можете быть свободным, Куртуа, — сказал господин д’Аркур, удивленно глядя на Арамиса.
Посетитель сел и заговорил размеренным тоном:
— Мой дорогой герцог, тороплюсь выразить свои искренние поздравления… Кажется, праздник удался. Слава богу, король Филипп должен быть доволен.
— Действительно, его величество изволил высказать свое удовлетворение…
— Браво! Представляя короля-Солнце, вы и сами оказались nee pluribus impar
[10]
раздатчиком сюрпризов, волшебства и диковинок.
— Ее высочество — госпожа принцесса — очень желала объединить все приветствия в приветствие от августейшего гостя.
— Все лучше и лучше!.. С тех пор как появилась юбка в вашей игре!.. Юбка, под которой прячется — как под дурацким колпаком — внук Людовика XIV.
И хитрый старик слегка покашлял, подражая папе Сиксту V.
— Как я жалею, — продолжал он, — что не могу присутствовать на всех этих феериях… Дела, возраст, болезни. И потом, эта привычка ложиться с петухами.
Он взял конфетку из позолоченной бонбоньерки изысканной и дорогой работы.
— Меня интересуют коллеги вашего превосходительства, представляющие другие государства при мадридском кабинете министров, — приходили ли они, чтобы участвовать в развлечениях?
— Господа д’Аррах и дель Борджо извинились за опоздание…
Арамис рассмеялся.
— Этот честный граф и милейший маркиз! Ну, конечно, лучше поздно, чем никогда… И скажите мне еще: вам никого не представляли?
— Да, представляли: английского дворянина, он у нас проездом.
— Ну да, Джон Черчилль…
— Веселый, живой, умеющий по достоинству оценить наши французские вина.
— О да, он их ценит настолько, что готов с удовольствием сшить манто из суверенных провинций, их производящих.
— Это как же?
— Эти господа могли бы вам еще привести минхера Оверкерке.
— Что еще за Оверкерке?
— Богатый негоциант то ли из Антверпена, то ли из Амстердама или Гааги… Но, без сомнения, они боятся, что манеры сего почтенного гражданина немного грубоваты, для того, чтобы он мог участвовать в такой блистательной компании… Каждый посланец Соединенных провинций…
— Протестанты Фландрии решили приблизить одного из них к его католическому величеству.
— Позвольте, я не сказал, что это будет у короля Испании. Знаю только, что фламандец и англичанин явились, чтобы договориться — от имени их правительств — с маркизом и графом… Устраиваются короткие свидания, тайные сборища…
Посол скривился, выражение довольства на его лице сменилось досадой.
— И я не знал об этой интриге! — раздраженно воскликнул он.
— Мой дорогой герцог, — возразил собеседник, — в этом и заключается, по-видимому, сходство дипломатов с мужьями: и те и другие узнают последними о вещах, которые их интересуют.
— Черт возьми! Но моя полиция, обходится мне не дешево!
— Моя мне не стоит ничего; возможно, потому она и лучше вашей.
Господин д’Аркур заерзал в кресле.
— Но все-таки, господин герцог, эти иностранцы… Вы знаете причину и цель их приезда в Мадрид?
— Для того я и здесь, чтобы сообщить вам это.
И господин д’Аламеда коротко рассказал своему собеседнику о том, что произошло в монастыре францисканцев у ворот Алькалы. Дипломат жадно слушал Арамиса, выражение его лица изменялось столь же быстро, сколь торопливо повествовал бывший мушкетер. Но вот последняя волна беспокойства прошла и по чертам его лица разлилась безмятежность. Недоверчивая улыбка скользнула по губам герцога д’Аркура.
Бывший мушкетер заметил это и ответил такой же иронической улыбкой. Господин д’Аркур снова заерзал в кресле.
— Этот так называемый Большой альянс… Новая лига против Франции… Клянусь, ваше сиятельство, у меня возникает искушение думать, что вы не платите вашей полиции, потому что альянс похитил все ваши деньги. Заседание проходило под руководством монаха… Они просили поддержки у общества иезуитов.
— Значит, вы думаете…
— Думаю, что все это, без сомнения, делает честь воображению того, кто сочинил подобную басню, но, к счастью, все это лишь басня некоего чудака… Готов дать руку на отсечение.
— Уверены, что она отрастет снова?
И тут же изменившись в лице, Арамис произнес:
— Однако хватит шутить. Общественные интересы стоят труда. Никто меня не обманул. Я сам все видел и слышал.
— Как же это может быть?
— Очень просто — заседание, в которое вы отказываетесь верить, возглавлял я.
— Значит, — вскричал дипломат, — этот францисканец…
— Я надел мантию и скрыл свое лицо под маской.
Господин д’Аркур снова воскликнул:
— И что? Вы могли бы…
Арамис поднялся без явного усилия и осенил себя крестом.
— О! — пробормотал дипломат. — Верю вам теперь, верю, господин герцог, и спрашиваю: что нам делать?
Арамис снова опустился в свое кресло и скрестил худые ноги.
— Сначала, — сказал он, — надо предупредить Людовика XIV о грозящем ему ударе.
— Да, — ответил дипломат, — я тотчас же отправлю гонца.
Господин д’Аламеда покачал головой.
— С этим господином д’Аррахом надо держать ухо востро… Мадрид далеко от Парижа. Обычный гонец, наверное, никогда не доедет.
— Но в таком случае война вот-вот застанет Францию врасплох, страна меньше всего ее ждет и меньше всего к ней готова!
— Не волнуйтесь, король будет предупрежден. Я сейчас же отправлюсь в Версаль и приложу все старания.
— Вы, господин герцог? Но ваш возраст… Ваше здоровье… Далекий путь измотает вас. А опасности?!
— Сударь, — прервал его старик, — у меня всегда хватает сил, когда затронуты мои интересы.
И эта развалина, кожа да кости, воскликнул:
— Они меня считают немощным. Глупцы!.. Я проживу больше ста лет!
Господин д’Аркур почесал лоб.
— И все же не следует торопиться, — настаивал он, — думаю, что лучше подождать, пока мы не узнаем ответ совета ордена…
— Не стоит: я его знаю заранее. Никогда Общество Иисуса не вступит в сделку с врагами властителя, подписавшего отмену Нантского эдикта.
— А если, несмотря на ваши предположения, несмотря на надежды…
— Не может быть никаких предположений и надежд, когда есть я: у меня достаточно воли и могущества.
И, вытянув руку, бывший епископ Ванна показал золотой перстень со знаком Общества Иисуса.
Господин д’Аркур подскочил, как на пружине, и воскликнул в испуге:
— Господи Боже мой! А я принял ваше преосвященство раздетый и без парика!
Господин д’Аламеда, не обращая внимания на беспокойство герцога, продолжал:
— Общество, по-видимому, примет нейтралитет, однако мне поручено сказать, что оно оставляет за собой право тайно помогать Франции… И если я предпринимаю путешествие в Версаль, то главным образом для того, чтобы обсудить с мадам де Ментенон условия нейтралитета. Что касается союзных государств, то, может быть, мне удастся остановить агрессию, но я сомневаюсь, что смогу ей препятствовать. Союзники хотят войны… Пусть же Людовик готовится к ней энергично и настойчиво, забыв о победах, которые когда-то снискали ему славу, если он не намерен оставить своим наследникам корону, разобранную на украшения, и разграбленное королевство.
— Монсеньор, — сказал господин д’Аркур, — не знал, что вы столь озабочены интересами французской королевской семьи.
Посол должен был знать подробно изнанку дворцовых авантюр и бунта маркиза де Бель-Иль. Арамис очень не любил, когда намекали на эти эпизоды его жизни. Сдерживая раздражение, он покашлял в платок и тем самым спровоцировал приступ тяжелого кашля. На платке появилось большое кровавое пятно…
— Устало горло, — сказал он. — Слишком много говорил весь вечер. Тем не менее я не закончил…
Жестом снова пригласив собеседника сесть, он рассказал о вмешательстве дочери де Бренвилье в работу Союза пяти, о преступных предложениях, так решительно сделанных ею, о том, как восприняли их собравшиеся и, наконец, о необузданном стремлении молодой особы упорствовать в своем намерении довести дело до конца.
На этот раз господин д’Аркур не просто испугался — его охватил ужас. Двор, Париж, провинция — все знали о трагической смерти мадам Генриетты, знали, на что способны люди, избравшие орудием своей ненависти яд.
Узнав, что над домом государя снова нависла угроза, достойный дворянин задрожал всем телом и мертвенно-бледный, отирая со лба холодный пот, воскликнул:
— Ваше преосвященство, надо не теряя ни минуты остановить негодяйку!
Арамис пожал плечами.
— В Испании? Невозможно!.. Ее поддерживает граф д’Аррах, который слишком нуждается в подобных талантах, чтобы позволить им дрожать от холода и обрастать мхом в тюрьме. — И подмигивая, добавил: — Впрочем, людей не арестовывают за намерения. Подождем, когда эта саранча коснется французской земли, а она не замедлит это сделать, потому что уже направилась туда на почтовых сегодня ночью. Мы без труда схватим ее, запрем в каком-нибудь углу, чтобы она не могла вредить и не попала под трибунал, как ее мать. Остается только уведомить господина де ла Рейни. Вы знакомы с ним?
— Непосредственно и давно, монсеньор.
— Прикажите ему со всем старанием следить за границей.
— Верно. Надо, чтобы несчастная была схвачена при попытке ее перейти…
— Если ей это удастся, пусть поставят хорошую охрану у ворот Версаля и Парижа.
— Чтобы схватить авантюристку раньше, чем она войдет… Правильно. Хорошо придумано. Где была моя голова, Боже правый?
Старик лукаво улыбнулся.
— Дорогой мой герцог, может быть, вы ее оставили в парике? — и тут же произнес серьезным голосом: — Господин де ла Рейни — судья с верным и метким взглядом. Напомните ему, что он отвечает за жизнь его величества.
— И всей королевской семьи. Уж здесь я не дам осечки, ваше преосвященство.
И господин д’Аркур поклонился до земли.
— Монсеньор может положиться на меня как на самого верного слугу короля, государства и ордена.
— Знаю. Только вы не правы, что поставили орден на третье место. Он должен быть впереди.
С этими словами бывший мушкетер поднялся с места. Усталость взяла верх над несокрушимым характером Арамиса. После слишком долгого бодрствования, нескольких часов председательствования и долгого разговора с герцогом д’Аркуром он был настолько утомлен, что едва удержался на ногах. Посол бросился к нему. Тот остановил его резким жестом.
— Да, — сказал Арамис, — уверен, что вы внутренне подсмеиваетесь надо мной, когда я говорю о путешествии в Версаль: «У этого старика не хватит времени. Дни его сочтены!»
С большим усилием он сделал шаг. Господин д’Аркур предложил ему руку.
— Благодарю, у меня есть трость, — сказал экс-мушкетер.
И, опершись на нее, бросил резко и насмешливо:
— С ней я пешком дойду от Эскуриала до Лувра.
И потом, тяжело дыша и останавливаясь на каждом шагу, выходя обернулся и сказал:
— Нет человека, дни и часы которого не были бы сочтены. Я знаю свою меру… Но если только не произойдет что-нибудь невероятное, я переживу вас всех. Так предначертано.
[11]
.
Но для осуществления заветной мечты ему была необходима поддержка короля.
Франция — старшая дочь Церкви. В XVIII веке она еще имела влияние на свою мать, но революции и безбожие отняли у нее это влияние. Ни один из случаев избрания преемника святого Петра не проходил в Риме без того, чтобы его христианское величество не объявил своего решающего голоса в конклаве.
Вот почему бывший друг Фуке установил — как государь с государем — мир с Людовиком XIV. И вот почему теперь он поддерживал против взбунтовавшейся Европы владыку, которого некогда стремился ловко убрать с трона.
В особняке д’Аламеды на улице Сан-Херонимо, что по соседству с Пласа Майор и дворцом французского посла, обстановка в комнате хозяина, расположенной на верхнем этаже и отделанной темной материей, была простая, если не сказать, скромная.
Среди прочей мебели там под распятием великолепной работы, вырезанным из слоновой кости, находилась скамеечка для молитв, покрытая коричневым бархатом, и большой шкаф работы Буля, изумительно отделанный позолоченной бронзой и инкрустированный медью, оловом и кораллами.
Несмотря на теплый климат и вопреки обычаям страны, в комнате был большой камин с таганами из искусно выделанного железа.
Герцог сидел перед камином, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. Бледное осунувшееся лицо оживляли красные отблески пламени. Он был недвижим, и только вздрагивали его мертвенно-бледные губы, когда старик бормотал в полусне:
— Триста лье… Пересечь два королевства, мчаться во весь опор… Скакать быстрее, чем облако плывет по небу, чем ласточка летит, рассекая воздух. Быть ветром, их уносящим… — и, тряхнув головой, он горько усмехнулся: — Поистине это значит не бояться Бога! Уж слишком я расхвастался… Тащу на себе свои годы; камни в почках, подагра, астма, чего только у меня нет… Издохну в дороге, как старая загнанная лошадь…
Но упрямство брало верх. Герцог открыл глаза и устремил взгляд куда-то далеко-далеко.
— И все-таки я доеду, — сказал он себе, — да, доеду… Так надо… и так будет…
И словно желая испытать старика, приступ кашля сотряс все его тело.