Выслушав Паоло, король вызвал графа в Лондон, приказал арестовать, заковать в цепи и судить за убийство своего любимого брата Альфреда. За подобное преступление в то время полагалось повесить человека за шею, ещё живого и дёргающего ногами выпотрошить, как цыплёнка, после чего разрубить на четыре части всё, что останется.
Паоло торжествовал. Он обеспечил герцогу вечную и безоблачную власть над Англией. Отныне от английского трона герцога отделяют лишь день казни графа, да несколько капель из заветного флакона, незаметно добавленные в кубок Эдуарда. А ещё он унизил хама-епископа, доказав, насколько тонкая итальянская интрига выше тупого размахивания мечом.
Но получилось по-другому.
Король Эдуард оказался более жаден, нежели жесток, и согласился отпустить пленника в изгнание, получив взамен боевой корабль с сотней матросов и носовой статуей, отлитой из чистого золота. Назвали корабль «Принц Альфред».
Граф и шестеро его сыновей, изгнанные из Англии, предательство короля и нормандцев не простили. Долой короля-изменника! Долой нормандцев! Смерть чужакам! Англия — для англичан.
Великую армаду, приведённую графом Годвином и его любимым сыном, благородным и храбрым Гаральдом, к острову Уайт, англичане встречали приветственными криками: «Да здравствуют английский граф и английский Гаральд! Смерть нормандцам!»
Заполонившие королевский двор нормандцы с огромным трудом пробились сквозь окружившие Лондон толпы и на рыбацких шаландах отплыли из Эссекса во Францию, потеряв в шторме чуть не половину людей. Однако советника архиепископа Паоло не обнаружилось ни среди живых, ни среди мёртвых.
Епископ Лондонский, удирая за городские стены, поклялся Пресвятой Девой Марией и Крестом Господним, что, увидев итальянца, тут же переломает ему все кости. А архиепископ прямо запретил Паоло сопровождать его в Нормандию.
— Останься здесь, сын мой, — буркнул архиепископ, взлетая в седло. — При дворе герцога не жалуют неудачников. Особо тех, кто не исполнил обещанного. Молись Господу нашему. Он есть единственное твоё упование.
Дорого обошёлся Эдуарду корабль с золотой статуей на носу. Пришлось уступить графу три замка, кучу золота да ещё отдать под начало благородного Гаральда десятитысячную армию для обороны северных рубежей. Но Паоло советовал не торговаться.
Через месяц король Эдуард пригласил своего верного вассала графа Годвина на обед, устроенный в знак вечного и полного примирения. За обедом граф выпил лишнего, неважно себя почувствовал, и даже любезно присланный королём личный лекарь не смог ничем помочь. Паоло же понял, что достаточно и одной капли из заветного флакона.
Вернувшийся в Лондон архиепископ, похоже, был доволен, привёз Паоло кошелёк от великого герцога.
Скотина-епископ бросал на итальянца злобные взгляды, но угрозу свою приводить в исполнение не спешил, побаивался — черномазый прохвост вошёл в большую силу. Всё равно он рано или поздно свернёт себе шею, потому что власть завоёвывается только силой и твёрдым её основанием служат только могилы врагов. Эту истину епископ впитал с молоком матери, а происходящие на севере события подтверждали её.
Благородный Гаральд, благоразумно оставивший Лондон после смерти отца, громил непокорных шотландцев, умело натравливая рвущихся к власти Макбета и Банко на всех остальных, а потом и друг на друга. Слава его гремела по всей Англии, и лицемерный Исповедник не выдерживал никакого сравнения с доблестным полководцем.
Когда Гаральд вернётся в Лондон, время нормандского ставленника Эдуарда закончится. Восстанавливать нормандское владычество придётся силой. Огнём и мечом. Великой кровью. А не хитрыми итальянскими штучками.
Епископ до хрипоты спорил с архиепископом, гнал в Нормандию одного гонца за другим, настаивая на немедленном — пока ещё не поздно — вторжении в Шотландию, чтобы задавить графского сынка на месте, не допуская до Лондона, но своего так и не добился. Незаметный коротышка продолжал плести кружева интриги.
— Разумом возвышен человек над всеми земными тварями, — говорил итальянец, бросая лукавый взгляд в сторону кипящего от негодования соперника, — разумом, а не силой. И ещё благоволением Господним. Так Давид победил великана Голиафа. Будем же молиться, братья, чтобы Господь даровал Англию Нормандии без ненужного пролития крови, и такая молитва будет угодна Господу. Сын графа Годвина в Шотландии куёт победу для господина нашего герцога Вильгельма. Не будем же мешать ему в этом, напротив — помолимся за него. Попросим для него удачи во всём и ещё попросим, чтобы Господь вразумил Гаральда и привёл его под руку великого герцога.
Вот о чём рассказывают хроники того времени.
Однажды подскакали к шатру благородного Гаральда гонцы, соскочили с хрипящих коней и протянули полководцу письмо от герцога. В нём герцог называл Гаральда братом, клялся в любви и дружбе и приглашал немедленно прибыть в город Руан, где герцог заключит его в свои объятия. Нет в этом приглашении ни обмана, ни умысла, чему порукой рыцарское слово и прилагаемая охранная грамота.
Корабль с золотой статуей взял курс на юг.
Но на песчаном нормандском побережье Гаральда ждали. Дружина графа Гюи, численностью многократно превосходившая английский отряд, под покровом ночи вылетела из-за дюн, смяла выставленные дозоры, привязала спящих воинов к их же собственным коням и галопом доставила в замок Понтье.
Не пожелавший признавать герцогскую охранную грамоту граф Гюи вёл себя с Гаральдом грубо и заносчиво, приказал запереть в башне и держать на хлебе и воде, пока не пришлют выкуп.
Но уже через три дня затрубили рога, и выглянувший в бойницу Гаральд увидел, что Понтье окружают сверкающие латами рыцари. Потом один из них, во главе небольшого отряда, подскакал к воротам и прокричал:
— Я — герцог Вильгельм Нормандский. Приказываю преступному вассалу графу Гюи, захватившему моих гостей, открыть ворота и встретить меня коленопреклонённо и с верёвкой на шее!
Когда освобождённый от цепей Гаральд оказался во дворе замка, Вильгельм обнял его, протянул Гаральду меч и сказал:
— Граф Гюи, пренебрёгший охранной грамотой, оскорбил меня, своего суверена. Но он жестоко оскорбил и тебя, брат мой. Вот меч. Суди его сам.
Отважный Гаральд, великодушно простивший своего незадачливого тюремщика, отбыл с Вильгельмом в Руан.
А в это время к графу Гюи проскользнула невысокая фигурка в рясе.
— Светлейший герцог благодарит сиятельного графа за безукоризненно точное исполнение его приказа, — прошелестела фигурка.
На стол перед графом лёг увесистый кожаный кошелёк.
В Руане Паоло всячески остерегался попадаться на глаза Гаральду, который мог помнить его по пиру, стоившему жизни графу Годвину. Но на всех встречах принца с герцогом он незримо присутствовал, скрываясь за занавесями, слушая, запоминая и поправляя время от времени не искушённого в просвещённой итальянской политике герцога. Паоло же и составлял документ, согласно которому впечатленный благородством Вильгельма Гаральд клятвенно обещал отказаться отныне и навеки от любых притязаний на английский престол и поддерживать во всём великого герцога Нормандского.
Документ этот был торжественно подписан при большом стечении народа у раки с мощами святых, которая тут же была вскрыта для подтверждения нерушимости данного обещания.
Этого Паоло уже не увидел, потому что летел в Лондон. Пора было снова воспользоваться заветным флаконом.
Тогда, в минуту триумфа, ему и в голову не могло придти, что флакон понадобится ещё раз, но уже для себя. Паоло так и не понял, как случилось, что по возвращении в избавленный от Эдуарда Исповедника Лондон Гаральд разорвал нерушимую клятву и провозгласил себя королём Англии. Этого просто не могло быть. Но это произошло. А герцог не жаловал неудачников. Особо — не исполнивших обещанного.
Потом была битва при Гастингсе, где владычество Нормандии взросло на крови тысяч англичан.
…Победно от Йорка шла сакская рать,
Теперь они смирны и тихи,
И труп их Гаральда не могут сыскать
Меж трупов бродящие мнихи…
Во всей этой истории есть одна непонятная вещь. Никак не мог Паоло ошибиться в Гаральде. И Гаральд никак не мог нарушить данное Вильгельму обещание. Должно было произойти что-то из ряда вон, чтобы Гаральд, почитаемый за честность и благородство, изменил слову.
Поговаривали, впрочем, что на пути из Дувра в Лондон Гаральда встретил епископ Лондонский, грубый мужлан, но, судя по всему, неплохой психолог, и имел с ним длинный разговор. Если это так, то священник мог рассказать принцу, как в Нормандии его обвели вокруг пальца, как граф Гюи выполнил приказ своего суверена и в чём этот приказ заключался. И тогда поведение Гаральда объяснимо. Сын графа Годвина и победитель шотландских орд не мог смириться с ролью пешки в чужой игре.
Да и епископа можно понять. Только тогда прочна власть, когда в основании её — могилы врагов. А не хитроумные итальянские козни.
Глава 13
Инструктаж
Цицерон
После беседы с генералом Старик в течение некоторого времени испытывал странное и тревожное беспокойство — в затеянной истории явно чего-то недоставало, и он никак не мог понять, чего именно. Это раздражало — он капризничал, гонял обслугу, отказывал в аудиенциях без объяснения причин.
Чуть позже понимание пришло: недоставало цели, он знал как, но не понимал пока зачем.
Потом Старик увидел цель. И всё сразу изменилось.
Ни разу ещё за последние несколько лет Старик не чувствовал себя так хорошо. К нему вернулось потрясающее ощущение власти над миром, когда от лёгкого движения его покрытой коричневыми пятнами руки натягивались невидимые ниточки и посвящённые, получив понятную только им команду, строились в невидимые батальоны, начинавшие победный марш. Эта армия не знала поражений. Она могла годами ждать приказа, но когда приказ поступал, неизменно шла единственно известной ей дорогой.
Старик знал, что это его последняя битва. Никто не живёт вечно, и его заменят другие. Но эту битву выиграет он и навеки останется в памяти обладающих знанием. Потому что именно он изменит лицо мира, бросив на колеблющиеся чаши весов невиданный ресурс.
«Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, — сказал поэт империи, — пока не предстанут небо с землёй на Страшный Господень суд». И эти слова прозвучали приговором великой миссии, начатой Петром Первым. Но поэт, воспевший бремя белого человека, ошибался, и эта миссия будет триумфально завершена. Континенты сдвинутся, и горячая красная кровь побежит по жилам старого мира.
Сегодня в гости к Старику пришёл человек, который сыграет главную роль в разворачивающейся драме. Ранее Старик с этим человеком знаком не был, но знал о нём, как и о других, многое и даже согласовывал кое-какие этапы в его когда-то головокружительной карьере.
По-настоящему он заинтересовался этим человеком в августе девяносто первого, когда тот принял решение, прямиком отправившее его на полковничью пенсию. Ставившие интересы дела выше собственной судьбы всегда привлекали внимание Старика, и в памяти его возле соответствующего имени ставилась пометка.
Тесное сотрудничество с коммерческой структурой, последовавшее за отставкой, тоже не осталось без внимания. Здесь, правда, у Старика был чисто экспериментальный интерес. Как у детей, наблюдающих за жуком, насаженным на булавку. Было любопытно, сохранит ли вышвырнутый со службы разведчик качества, за которые его на этой службе держали, награждали и продвигали по служебной лестнице, или скурвится, как многие, погонится за деньгами, променяет высокую честь служения идее государства на поклонение золотому тельцу.
Расставание Федора Фёдоровича с друзьями и работодателями, случившееся непосредственно перед головокружительным инфокаровским триумфом, нигде не афишировалось, и в газетах про это не писали. Но Старику донесли тут же. Именно поэтому он, поразмыслив, и решил сделать ставку на Федора Фёдоровича, выкрутив руки генералу и его своре.
— Сам я не пью, — сообщил Старик, выдержав обычную паузу. — И, как правило, не одобряю. В данном случае, однако же, считаю возможным сделать исключение. Поскольку встреча наша происходит по моей инициативе и мне бы хотелось, чтобы вы чувствовали себя комфортно, насколько возможно. Потрудитесь приподнять салфетку. С иными так называемыми армянскими коньяками у данного напитка общим является только то, что указанная на этикетке выдержка действительности не соответствует. Не скрою — мне было бы чрезвычайно любопытно узнать ваше мнение на этот счёт. Если, конечно, вы сможете его сформулировать.
Федор Фёдорович поднёс бокал к носу, подумал, смочил губы, отпил небольшой глоток.
— Боюсь, что я вас разочарую, — сказал он. — Если бы не ваша подсказка относительно армянских коньяков, я бы предположил, что это французский, скорее всего «Барон де Лагранж». Хотя здесь у меня есть сомнения, поскольку присутствует нетипичная для этой марки горчинка. Что-то очень знакомое, но не могу угадать… Одно можно сказать с уверенностью — возраст не менее шестидесяти лет.
— Чуть больше ста. Это армянский коньяк. Только настоящий, ещё из шустовских подвалов.
Федор Фёдорович неожиданно улыбнулся.
— Вспомнил. Много лет назад бутылку точно такого же напитка мне подарил один человек. Только он тогда сказал, что это грузинский коньяк. Да, вспомнил…
— Если я не очень сильно ошибаюсь, — обиженно произнёс Старик, — в мире осталось не более пары сотен таких бутылок. Сейчас и того меньше. А много лет назад, как вы говорите, вам это никто не мог подарить. Да ещё и выдать за грузинский. Такое, извините, просто невозможно.
— У меня всё же есть основания считать, что это тот самый коньяк, — задумчиво проговорил Федор Фёдорович. — Видите ли, для человека, которого я имею в виду, невозможного мало. Практически для него нет невозможного.
— Кто это?
— Вряд ли вы его знаете. Один коммерсант. Он это вполне мог сделать даже в те годы. И именно сказать, что это грузинский.
— Я задал вопрос, — напомнил Старик.
— Его зовут Илларион Георгиевич Теишвили. Или Ларри. Второй человек в «Инфокаре».
— А! — Старик сполз в кресле и прикрыл глаза. — Ваши старые приятели… Вы наверняка проинформированы, что они, да и остальные, в курсе относительно вашей дальнейшей судьбы. Связаться с вами не пытались?
— Удивительно — но нет. Не пытались.
— Странно. Может быть, с кем-то из вашего окружения?
— Моё окружение, — спокойно ответил Федор Фёдорович, — подбирали специально и, насколько я теперь понимаю, под вашим руководством и в соответствии с вашими рекомендациями. Если бы это произошло, вы бы узнали раньше меня.
Старик покивал и ткнул в сторону Федора Фёдоровича сморщенным пальцем.
— Мне приятно, что вы правильно оцениваете ситуацию. Однако же, сказанное вами не совсем точно отражает положение дел. Определённые решения были приняты вами лично, причём задолго до того, как в этой истории появился я.
— Даже если вы имеете в виду мою жену, я всё равно ничего не могу добавить. Ей и раньше несколько раз звонили из «Инфокара». Последний звонок был более месяца назад, звали обратно. Но как только она сказала, что вышла замуж, извинились и повесили трубку. С тех пор не звонили.
— Кто звонил?
— У них там есть одна милая дама. Заведует секретариатом.
Старик покивал.
— Надо же… Никогда бы не подумал. Вполне умные и аккуратные люди… Я полагаю, вам ясно, что достигнутые договорённости, а главное — принятые стратегические планы, не оставляют им никаких шансов оказывать на вас закулисное влияние. Ваше изначальное согласие сотрудничать позволяет мне сделать вывод, что вы полностью осознаете свою роль в операции, равно как и последствия неудачи. Хочу обратить ваше внимание на то, что продумано все, вплоть до мельчайших деталей, и любое отклонение от плана чревато катастрофой.