— Привет, Афоня! — Голос Клавдии звучал хрипло, и в нем чувствовалось невыносимое страдание. — Что это было?..
В ответ я презрительно повела бровью и не без ехидства напомнила:
— Тебя сегодня приняли в братство.
— Да-а?! В какое?
— В братство товарищей.
— Иди ты! — не поверила Клавка. — А каких товарищей, не знаешь?
— Боевых, конечно.
— Вот это да! Ты посмотри, куда меня занесло!
Господи, как же болит голова, и пить хочется… Сделай мне чайку, пожалуйста, Афонь.
Саркастически хмыкнув, я исполнила просьбу похмельной больной, присовокупив к чашке чая стакан с растворенным аспирином. Дождавшись, когда лекарство начнет действовать, я приступила к выяснению отношений.
— Насколько я понимаю, ко всем порокам, коими ты, несомненно, обладаешь, ты решила добавить еще один — хронический алкоголизм.
— М-м-м…
— Не перебивай! Но этого твоей паразитской натуре показалось мало, и ты решила сбить с пути истинного и моего любимого пупсика. Я первый раз вижу Брусникина в подобном состоянии!
— Это потому, что он впервые оказался в таком состоянии.
— Ты опять?! — нахмурилась я.
— Молчу, молчу, — уперлась взглядом в пустую чашку Клюквина. Однако пара нахальных чертей, замеченных мною в ее глазах, позволили понять, что я напрасно сотрясаю воздух. После этого выступать с нравоучениями мне как-то сразу расхотелось. Я увяла, а потом задала давно волнующий меня вопрос:
— Клавочка, ты хоть что-нибудь помнишь?
— Все, безусловно!
— И?!
— После того как я покинула благословенные стены вашего лицея, путь мой лежал на рынок. Там я затарилась по полной программе. Обратно ехала на такси, потому что с таким количеством пакетов я бы точно заняла полтрамвая. А дома… Хм… Короче
говоря, первые двадцать минут я что-то готовила, а потом… Что-то с памятью моей стало! — виновато развела руки в стороны Клюквина.
— Да, повеселились вы на славу.
— О, я вспомнила! Мы с Колькой бегали за добавкой.
— Колька… Это Брагин, что ли? — напряглась я.
— Ну…
Все понятно! Коля Брагин, дружок Брусникина и тайный Клавкин воздыхатель, заводила еще тот! Он и мумию Тутанхамона уговорит выпить с ним на брудершафт. Был бы Колька один, Димыч устоял бы под натиском друга. Но на беду рядом была Клавка — и итог известен. Тут я обратила внимание, что Клавдия как-то беспокойно ерзает на стуле и виновато вздыхает. Такое поведение всегда означало только одно: сестрица натворила что-то ужасное и теперь боится в этом признаться. Сердце у меня тревожно сжалось.
— Что? — одними губами прошептала я.
— Ты только не волнуйся, Афанасия! Точно сказать не могу, но, кажется, я разболтала про чемоданчик. Во всяком случае, подсознание зафиксировало, как я лезла на антресоли за деньгами, а кто-то меня очень нежно поддерживал за филейные части тела. Колька, наверное… Или Димка… нет, Димка себя блюдет. Может, это был Мишка?
— Мишка? Гризли?
— Зачем гризли? Салтыков Михаил, товарищ твоего Брусникина.
Тихий стон вырвался из самых глубин моей души. Во-первых, доброе слово «товарищ» я уже не могла слышать, а во-вторых… Салтыков — это высшее достижение цивилизации, такими ребятами, как он, наше ФСБ может гордиться изо всех сил. Умный, хитрый, изворотливый, Мишка никогда не терял трезвости рассудка, даже когда бывал в изрядном подпитии. Если Колька и Димка, протрезвев, могут ничего не вспомнить из Клавкиной болтовни, то с Салтыковым этот номер не пройдет. Спрашивать у Клюквиной, как она объяснила дотошному фээсбэшнику наличие у нас на антресолях целого чемодана с баксами, бесполезно — отравленный алкоголем, ее мозг все равно не выдаст нужную информацию. Остается лишь надеяться, что Клавка что-нибудь напутала со своими воспоминаниями. И почему я не утопила ее в ванне?!
Клавдия ненадолго взгрустнула вместе со мной, а потом, неожиданно вспомнив об ответственном задании, бремя которого было возложено на мои плечи, оживилась:
— Ты дискету прочитала? Переписала? Что там?
— Там все плохо, — еще больше опечалилась я. — Настолько плохо, что я даже хотела удавиться…
— Это серьезно, — сдержанно кивнула Клавка без тени иронии в голосе. — И что же тебя остановило?
Я густо покраснела. Не говорить же Клюквиной, что меня остановила банальная ревность?
— Да так… Веревки под рукой не оказалось.
Клава глубоко вздохнула:
— Не повезло. А вообще-то это ты напрасно. Накладывать на себя руки из-за какой-то дискеты… Согласись, глупо!
— Глупо?! — взвилась я. — Глупо, говоришь?! Из-за этой дискеты уже погибли два человека! Может, и больше, только мы, слава богу, об этом ничего не знаем. Кто-то охотится за ней, неужели непонятно? Как думаешь, что будет с нами, если этот кто-то узнает, что дискета попала к нам? А ты говоришь, глупость! Глупостью был мой порыв стащить чертов чемодан из машины.
— Полагаешь, кашемирового дядьку убили вовсе не из-за денег? — задумчиво проговорила Клавдия.
— Почти уверена.
— Угу… Так, может, выбросим дискету, и дело с концом? А если каким-то образом заинтересованные лица выйдут на нас, скажем: мол, ребята, ошибочка вышла! В чемодане ничего, окромя денег, и не было. Поди докажи, что это не так. — Клавке очень не хотелось расставаться с денежками. Наверное, она уже представляла себе интерьер будущего домика в деревне. Что ж, придется ее разочаровать:
— Клава, это не милиция, ОНИ ничего доказывать не будут. Это мы будем ИМ доказывать, что мы — белые и пушистые. И что примечательно, независимо от того, удастся ИХ убедить в этом или нет, итог один: небольшой земельный участок на городском кладбище. Короче, милая моя сестренка, вляпались мы по самые помидоры.
Только сейчас, когда эти слова были произнесены вслух, я осознала весь их страшный смысл. Ясно ведь, в покое нас не оставят. Информация на дискете в прямом смысле слова — убийственная. Охотники, будем пока так их называть, наверняка умные люди — вдруг мы сняли десяток копий с дискеты? На всякий случай, чтобы информация не распространилась, нас убьют. Ничего себе перспективка!
Клавка, кажется, тоже поняла, какие тяжелые времена наступают, нет — уже наступили. На лице сестры появилось выражение настоящей муки. Еще бы ей не мучиться! Задачка-то покруче теоремы Ферма: как сохранить наши непутевые жизни и с деньгами не расстаться? Клюквина вскочила и принялась метаться по кухне, словно птичка, угодившая в силок. На очередном витке сестрица притормозила у холодильника, несколько секунд глазела на него, как голодный людоед на консервную банку, а потом решительно распахнула дверцу агрегата со словами:
— Тут без поллитры не разберешься! Сейчас примем чуток и, помолясь, пойдем изучать информацию с дискеты. Заодно решим, как будем выпутываться. Не волнуйся. Афоня, нет таких ситуаций, из которых мы не смогли бы найти выход.
Вот уж не стала бы с уверенностью это утверждать! Характеры у нас с Клюквиной крайне беспокойные, натуры любопытные, так что приключений на наш век хватает. Несколько раз нам везло и удавалось выпутаться из… м-м… не слишком приятных историй криминального толка. Но на сей раз все было очень серьезно, и Клавкин оптимизм никак не успокаивал. Наверное, поэтому я не стала возражать против предложения «принять чуток».
Наконец мы с Клавдией уселись за ноутбук. Перед этим я навестила Брусникина, опасаясь, как бы его внезапное пробуждение не помешало нам предаваться пороку. Димыч спал богатырским сном и, кажется, не собирался просыпаться. Аккуратно прикрыв дверь спальни, я на всякий случай подперла ее снаружи стулом. Если вдруг пупсик все-таки проснется, то выйти из комнаты, не наделав шума, не сможет.
Клава сидела перед компьютером с вытаращенными глазами и открытым ртом. Из недр ее хлипкого организма вырывалось не то слабое попискивание, не то предсмертные стоны. Скорее ощутив, чем заметив мое присутствие, сестрица просипела:
— Кажется, ты права, Афанасия! Самое время удавиться. В противном случае убивать нас будут долго и мучительно. Господи, ну зачем ты притащила этот чемодан?!
Я лишь глубоко вздохнула в ответ, ибо Клавкины слова были удивительно созвучны моим собственным мыслям. Клюквина скроила жалобную физиономию и тоненьким голоском нашкодившей первоклашки попросила:
— Будь другом, метнись на кухню, притащи еще по рюмашке — душа горит!
— Хватит, — холодно пресекла я пожар Клавкиной души. — С горя спиваются чаще, чем с радости. Давай-ка лучше разбираться с этим безобразием.
— А что тут разбираться-то? Здесь такие фамилии, от которых мурашки бегают размером с динозавра.
Не согласиться с Клавдией нельзя. Насчет фамилий, разумеется, хотя мурашки тоже имели место быть
На экране монитора маячил лист, отдаленно напоминавший бухгалтерскую ведомость о зарплате. Как и положено, первая графа именовалась «Ф.И.О.», вторая проходила под кодовым названием «должность». Именно эти две графы заставили трепетать сперва меня, а теперь вот и Клавдию. Оно и понятно! Я еще никогда не видела столько министров, их замов и прочих очень высокопоставленных чиновников — в одном месте! Причем фамилии вышеназванных товарищей говорили о том, что эти слуги народа все еще несут трудовую вахту — ни дня не проходило, чтоб по телевизору о них не упоминали. А вот третья графа, означенная как «дела», пестрела непонятными сокращениями: «пр.», «лб.», «крп.», «крм.», «уз.», «бз.», «сч.».
— Это что ж за дела такие? — удивилась Клюквина, изучая сокращения. — Уз., бз.? Чем они в своих министерствах занимаются, скажите на милость?
— В министерствах — ничем, а вот в свободное от руководства страной время, вполне вероятно, что именно «пр.» и «крп.». Причем не одни. Смотри, рядом с этим китайским алфавитом графа: «исполнитель»…
— Да тут клички какие-то! Рябой, Колун, но чаще всего Сам попадается. Странное погоняло. А цифры в последней графе, наверное, зарплата. Только вот чья? Министров или исполнителей?
— Где ты видела министра, который получает семьдесят тысяч рублей? Я в газете читала: у самого завалящего из них годовой доход не меньше трехпяти миллионов долларов.
— А может, здесь как раз в долларах указано? И не за год, а за месяц?
— Ну, если в долларах… И за месяц… Тогда, пожалуй, годится, — не слишком уверенно согласилась я, пытаясь ухватить мысль, только что промелькнувшую в лабиринтах моего мозга. Однако оформиться во что-то путное она не успела, потому что ее напугал страшный грохот, внезапно раздавшийся в нашей квартире. С воплем «Началось!» Клавка захлопнула крышку ноутбука и забилась в шкаф-купе, гостеприимно распахнувший перед ней свои створки, а я лихорадочно заметалась по комнате в поисках надежного убежища. Грохот повторился. На этот раз он сопровождался безумным рыком: «Убью!»
— Кому это он? — пискнула я, тщетно пытаясь втиснуться под диван. Увы, расстояние от пола до нижней кромки дивана не позволяло это сделать. Вот если бы по мне проехался асфальтоукладчик…
— Девки, открывайте! Обеих в Красную книгу занесу! — только теперь я опознала голос Брусникина. По всему видно: он проснулся, и, обнаружив, что замурован, ринулся на штурм двери.
— Ну, что стоишь? — Из шкафа высунулась мордочка Клюквиной. — Иди, освобождай своего Левиафана! Разнесет ведь всю квартиру.
— Пупсик, я бегу, — слабо вякнула я. В таком гневе я Димку еще не видела, оттого струсила страшно.
Дверь нашей комнаты содрогалась от мощных ударов и намеревалась немедленно слететь с петель. Стул, подпиравший ручку двери, угрожающе трещал. Я остановилась в полуметре от бастиона Брусникина и подобострастно пролепетала:
— Пупсик, ты не нервничай! Сейчас я тебя освобожу!
Грохот оборвался, но рычание не прекратилось. Секунда — и Димка на свободе. Легким движением руки пупсик отправил меня в полет до ближайшего угла небольшого коридорчика. По пути я снесла полочку для телефона, симпатичный розовый пуфик и уперлась носом в тумбу для обуви. Брусникин, забыв про костыли, на одной ноге поскакал в туалет. Быстро сообразив, что волновался супруг исключительно по нужде, я облегченно перевела дух. Но, как оказалось, испытания еще не кончились. Дверь Клавкиной комнаты распахнулась, и из-за двери выкатился странный клубок, отчаянно матерящийся клюквинским голосом. Самым приличным словом, которое мне удалось расшифровать, был крик японских камикадзе: «Банзай!»
— Афоня, держись! Отходи на позиции, сейчас наши подоспеют! Ну, кто желает попробовать комиссарского тела?! Подходи по очереди! — сестрица вращала вытаращенными глазами, словно добрый доктор-патологоанатом, обещающий своему пациенту долгую счастливую жизнь. Видать, членство в боевом братстве ко многому обязывает!
События сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. Едва Клавка предложила кому-то тело какого-то комиссара, как дверь туалета распахнулась. На свет божий выполз счастливый Димыч. Интересно, чему он так обрадовался? Освобождению или телу комиссара? Впрочем, ликование любимого длилось доли секунды: Клюквина, настроенная очень по-боевому, опустила на голову Брусникина гладильную доску. Димка попытался оказать сопротивление, но зацепился гипсом за косяк и тяжело рухнул на пол: ногами в коридор, а головой — в туалет. Глазки моего супруга блаженно сомкнулись.
Может, напряжение сказалось, а может, просто нужна была разрядка, но я от души расхохоталась, глядя на сей пейзаж:
— Кажется, я овдовела!
— Так это Димка! — обрадованно воскликнула убийца. — А я-то думала, нас уже нашли. А почему он лежит на полу?
— Умер, наверное, — голосом робота на пенсии доложила я.
— Типун тебе на язык! Нешто можно так про родного мужа?
— А по голове колотить моего мужа можно? Ты ведь его убила!
— Ну, прости. — Клавка скорбно потупилась. — Я ведь думала, это враги.
— Да? Потому, наверное, и тело комиссарское предлагала. Кстати, чье тело ты имела в виду?
Вопрос Клавдия проигнорировала, склонилась над Брусникиным и приложила ухо к его широкой груди. Я нетерпеливо попискивала, с волнением ожидая результатов осмотра.
— Может, прибегнуть к помощи электричества? — осенила меня идея.
— Лучше поцелуй своего спящего красавца, — поднялась Клавдия.
— Так он не умер? — обрадовалась я.
— Жив, жив твой пупсик. Мне бы такую крепкую голову, — ворчливо отозвалась сестрица. — Давай оттащим его в комнату…
Предложение показалось разумным, но трудновыполнимым. Однако оставлять Димыча на полу между туалетом и коридором я категорически отказывалась, и мы все же поволокли супруга на его ставшее уже привычным место, то есть на кровать. Брусникин оказался намного тяжелее Клавдии, оттого и сил на его транспортировку ушло намного больше. Пожалуй, стоит подать заявку в сборную России по тяжелой атлетике. Клавка хоть и пыхтела, как паровая машина, но тянула вместе со мной. Ценой невероятных усилий, а также при помощи крепких выражений цель была достигнута: Димка продолжил свой сон в более комфортных условиях.
— Откормила я твоего пупса на свою голову, — отдышавшись, заметила Клюквина. — Пора на диету его сажать, а то форму потеряет.
Истина в словах ехидной сестрицы, несомненно, имелась: Димыч здорово раздался вширь. Но Клавка сама виновата! Зачем так вкусно готовить? Если бы готовкой занималась я, то Брусникин до конца дней своих держался бы в оптимальном весе, потому что из еды у меня лучше всего получаются: чай с лимоном и бутерброд с колбасой.
— Ну, что? Продолжим? — потерла ладошки Клавдия.
С моей стороны возражений не последовало — очень уж не терпелось поймать и додумать мысль, не дававшую мне покоя последние полчаса.
И вот «бухгалтерская ведомость» снова возникла перед глазами. Я напряженно вглядывалась в строчки в надежде отыскать нечто, что поможет разгадать необычную ведомость. Видя мою сосредоточенность, Клавка не лезла ни с вопросами, ни с дурацкими советами, а исправно таращилась в монитор, за что ей — большое человеческое спасибо.
Разобраться с фамилиями и должностями труда не составило, тут все было более или менее ясно. А вот с исполнителями и суммами дело обстояло хуже. Почему, к примеру, против фамилии замминистра стоит сумма вдвое большая, чем против фамилии министра? По идее ведь все должно быть наоборот?