Она произнесла:
– Я знаю, что никакого рая мы не обретем. Но для счастья нужно место – чтобы ему было куда прийти, правда? Эрец ведь заслужил, и поэтому…
Она смутилась. Между ними все еще оставалось пустое пространство.
– Я думаю, там мы и обретем свое, а вовсе не в каком-то там раю.
Она неуверенно подняла на него взгляд. Смотрела и смотрела, изливая всю себя через эти невозможные глаза. Для него. Это все для него.
– Ты согласен?
– Счастье.
Он так осторожно, почти недоверчиво, произнес это слово, словно счастье было таким же мифом, как все их боги и чудовища.
– Не отказывайся, – прошептала Кэроу. – Это не стыдно: радоваться, что выжил.
Пауза. Он мучительно собирал слова.
– Мне все время дается второй шанс. Почему именно мне?
Она ответила не сразу: знала, какой груз вины давит ему на плечи. Огромность принесенной Лираз жертвы потрясла Кэроу до основания. Глубоко, долго вздохнув, она шепнула, надеясь, что своими словами не причинит ему боли:
– Лираз сама так решила. Это ее подарок.
Не только Акиве, но и самой Кэроу.
А если прав был Бримстоун и они двое стали воплощенной надеждой, то этот дар был принесен и всему Эрецу тоже.
Акива кивнул:
– Возможно. Помнишь, ты утвержала, что мертвым не нужно возмездие. Может быть, порой это верно, но когда ты выжил один…
– Мы не знаем, что с ними…
Акива не дал ей закончить.
– Такое ощущение, что я украл жизнь.
– Получил в дар.
– Тогда единственное, чего просит сердце, – мстить.
– Я знаю, поверь. Но сейчас я вместе с тобой прячусь в душевой кабинке, а не пытаюсь тебя прикончить. Так что сердце тоже может пересмотреть точку зрения.
Тень улыбки. Уже что-то. Кэроу улыбнулась в ответ, улыбнулась по-настоящему, вспоминая каждую его чудесную улыбку, каждую потерянную сияющую улыбку, – и твердо сказала себе: все еще вернется. Люди ломаются. И иногда их не удается починить. Однако здесь не тот случай. Не тот.
Она сказала серьезно и горячо, будто стараясь убедить:
– Это еще не конец надежды. Мы не знаем насчет остальных. А даже если бы знали наверняка, даже если бы случилось худшее… мы все еще живы, Акива. И я не отступлюсь.
Возможно, сработало именно это.
Так было всегда – еще с самой первой встречи, в пыли и дыму поля при Булфинче. Ее – Мадригал – изумляло, как смотрит на нее Акива. Широко распахнутые глаза, кажется, вбирали ее всю. Он не мигал, почти не дышал. Что-то из того, прежнего изумления вернулось к нему теперь, и стальная воля и непримиримость гнева отступили. Напряжение, сковывавшее Акиву раньше, теперь ушло с его лица, и на нем проступило огромное облегчение, несоразмерное с малостью слов, его вызвавших. А возможно – совершенно соразмерное. Сказать вовремя правильные слова – это немало. Если бы было так же легко избавиться от ненависти. Разгладить сведенное судорогой ненависти лицо – и все.
Он сказал:
– Ты права. Прости.
– Не извиняйся. Я хочу, чтобы ты… жил.
Жил. Стук сердца, биение крови. Чтобы жил, да, но не только это. Она хотела, чтобы глазам тоже вернулась жизнь. Чтобы снова вернулось «
Ясный, печальный, пронизанный болью, как песня иного мира, голос. Жалоба, плач по утраченному, по тому, что уже никогда не вернется.
– …твари, твари, катаклизм. Небеса чернеют, расцветают, их больше ничего не держит. Их поверхность лопнула, а мы не виноваты. Мы только открыли двери и впустили свет во тьму. Мы не ждали, что произойдет такое! Я была избранной из двенадцати, но падала в одиночку. У меня есть карты, только я заблудилась, и есть небеса, однако они мертвы. Мертвы мертвы мертвы навечно, о божественные звезды!
Кэроу бросило в дрожь. Она повернулась к стоящему за спиной Акиве.
– Что с ней творится? Ты понимаешь, о чем она говорит?
– Нет.
– Она серафим?
Он помедлил, прежде чем отрицательно покачать головой.
– Она человек. В ней отсутствует огонь. Но есть что-то такое…
Кэроу тоже это чувствовала, хотя не могла выразить словами. Кто она? И откуда знает язык серафимов?
– Мелиз потерян! – вскрикнула девушка, и у Кэроу волосы встали дыбом. – Даже Мелиз, первый и последний, Мелиз вечный, они пожрали Мелиз!
Кэроу спросила Акиву:
– Мелиз. Слово тебе знакомо?
– Нет.
– Что здесь происходит?
Кэроу оглянулась на голос. Зузане надоело стоять, ничего не понимая, и она решила взять дело в свои руки. Разъяренной фурией шагнула прямо к мужчинам, которые уставились на нее, пытаясь соотнести этот стальной тон и эту крошечную девушку. А потом поймали взгляд «скорпионихи-мегеры» – и замолчали.
– У нее кровь идет, – сказала Зузана по-французски.
В Марокко, бывшей французской колонии, этот европейский язык понимали лучше всех остальных, даже лучше английского.
– Это вы ее так приложили?
Голос Зузаны вибрировал от ярости, словно готовый к бою нож, и оба мужчины торопливо заявили о своей невиновности. Зузане было этого мало.
– Совсем ополоумели? Что вы стоите столбом? Не видите, ей нужна помощь?
На это им было нечего возразить. Да они бы и не успели: Зузана с Миком уже хлопотали над раненой. Взяв девушку под руки, они вдвоем приподняли ее и вытащили из машины. Спорщики только смотрели, покорно и безгласно, как «дюймовочка» и ее спутник провели больную мимо них. Поток речи на языке серафимов не прерывался ни на секунду:
– Я – Падшая, я совершенно одна, я разбилась о скалы и никогда не стану целой.
Взгляд девушки оставался расфокусированным, но она самостоятельно передвигала ноги и не делала попыток вырваться. Мужчины тоже не протестовали, поэтому Мик и Зузана просто увели ее с собой.
А когда через два часа приехали американцы в темных костюмах, портье отвел их сначала в комнату Элизы, а затем, никого там не обнаружив, в комнату маленькой гневной девушки и ее парня, которые, между нами, заказали в номер добрую половину всей приготовленной на кухне еды. Они постучали в дверь – ни звука, ни шороха. А когда решились зайти, их ждал сюрприз. Эта комната тоже была пуста.
Никто не видел, как постояльцы покидали номер; вездесущие местные дети, игравшие во дворе касбы у единственной дороги, тоже ничего не заметили.
Беглецы ничего не оставили в номере – даже объедков. Только – вот где можно вволю разгуляться приверженцам экстрасенсорики и паранормальных явлений – несколько длинных синих волосков в душевой кабинке. Там, где рука ангела гладила демона по голове в крепком – и таком долгожданном – объятии.