Старший патруля честно крикнул:
- Стой! Буду стрелять!
Но штрафников гнал старый инстинкт. На хвосте легавые!
Младший лейтенант встал на одно колено и три раза подряд выстрелил из нагана.
Уйти штрафникам не удалось. Один из них поймал пулю в мякоть ноги.
Патрульные всё же, оказались с понятием. Из фронтовиков. Самогон, конечно, конфисковали, но шум поднимать не стали, приволокли нарушителей в роту.
Полученная рана оказалась пустяковой, её просто обработали спиртом и перевязали.
- Должен вам сообщить, товарищ капитан,— сказал младший лейтенант стесняясь,— у немцев здесь было что-то вроде борделя. Офицеров обслуживали в городе по высшему разряду, а полицаев и солдатню здесь. Немцы ушли, а их бляди остались. Если вашим бойцам интересен сифилис и триппер они могут и дальше продолжать свои романтические встречи.
- Я тебя услышал, младший лейтенант!— сказал ротный и вызвал к себе штрафников.
Раньше они неплохо показали себя в бою. Половков обматерил их, тут же при патрульных зарядил каждому в ухо и пообещал утром расстрелять.
Младший лейтенант побледнел.
- Ну у вас и порядки! За самоволку расстреливаете! - И начал уговаривать Половкова простить штрафников. Капитан дал себя уговорить, потом выпил с младшим лейтенантом. Начальнику патруля подарили трофейный нож и решили о самовольщиках забыть. Причиной ранения посчитали шальную пулю, полученную от отступавших немцев. Такое на войне тоже бывало.
Штрафники похохатывая интересовались:
- Ну как там на блядках? Всунуть то хоть успели? Теперь в госпиталь наверное поедете, с боевыми ранениями?
Те отводили глаза.
- Так мы и не помним ничего!
* * *
Народец в роте подобрался лихой. Им что немца украсть, что теленка у мирных граждан, было без разницы.
Поэтому командование старалось максимально ограничить любые контакты личного состава с освобождённым населением. Вне боевой обстановки рота оставалась в поле, в траншеях и землянках. Общение спецконтингента с мирным населением было чревато непредсказуемыми последствиями в виде пьянки, или даже чего- нибудь похлеще.
Рота расположилась в лесу. В старых блиндажах, доставшихся от немцев. Лес одно название, чахлый и редкий, с выгоревшими участками, там и сям перепаханными следами от гусениц.
Лученков бросил вещевой мешок в углу блиндажа, сел, привалился к мешку спиной и закрыл глаза.
Рядом примостился штрафник из их взвода.
Лученков скосил глаза. Это был Сизов.
Был он парнем битым-перебитым и предприимчивым. Но по собственным словам осужден ни за что. В конкретику не вдавался.
Как только Глеб прикрыл глаза, Сизов спросил:
- Ты за что устроился?
Старый лагерный закон запрещает расспрашивать – за что, и как, и почему. Схватил срок – и помалкивай, никто тебя и не спросит. Да и не всё ли равно. Если посчитает нужным, расскажет сам.
Лученкову не очень хотелось ворошить прошлое. Ответил коротко:
- За кражу огурцов!- Потом нехотя пробормотал: — Не мешай отдыхать, Сизый!
Сизов был ещё и смешливым.
Тут же заулыбался.:
- Так на том свете отдохнём! Дело есть. Тут деревня неподалёку. Может быть смотаемся?
Под предлогом пополнения провианта Слученков и Сизов отпросились у взводного Голубенко в деревню.
Младшего лейтенанта и самого уже достал пшённый концентрат. Подумав и почесав затылок, полез в офицерский планшет достал из него чистый блокнот. Предмет своей особой гордости, который он использовал для донесений в штаб.
На чистом листе бумаги вывел чернильным карандашом:
Командировочное предписание.
Голубенко на секунду задумался, потом добавил:
На выполнение задания. Выдано бойцу переменного состава ОШР... Сизову... и следующему с ним бойцу переменннику Лученкову... в том, что направлены для выполнения задания, по заготовке продуктов.
Взводный поставил жирную точку. Потом полюбовался написанным и с новой строки добавил:
Удостоверяю:
Командир взвода ОШР... Армии мл. лейтенант Голубенко А.В.
Расписался. Документ получился убедительный. Правда без печати, но лейтенант махнул рукой.
«Кому вы нахрен нужны в этой глуши. В крайнем случае дальше штрафной уже всё равно не пошлют. Идите. Без жратвы не возвращайтесь».
В последний момент с ними увязался Клёпа.
Он привёл за собой лошадь, запряжённую в телегу.
- Эх вы, фраера! - Укорил он. - А харчи как потянете? На горбу? Учитесь у серьёзного человека подходу к делу, пока он жив.
Шли недолго.
Через полчаса тряской езды показались несколько серых домов, плетни, колодец со срубом, кривая грязная улица, которая оканчивалась заброшенным кладбищем и разрушенной церковью без креста. От неё еще издали несло мочой, болотом и запустением.
Оглядевшись – деревня казалась вымершей, – они вошли в ворота крайнего дома.
Домик был старый, широкий, покрытый черепицей вперемежку с тесом и подсолнечными будыльями.
Из покосившейся трубы, торчавшей из тесовой крыши, шел ленивый домашний дымок.
В огороде, возле кучи с картофельной ботвой, от которой несло запахом прели, стояла и таращила жёлтые глаза коза.
Рядом с ней стояла хозяйка, усталая женщина в платке и куртке, перешитой из немецкой шинели.
Клёпа долго о чём-то с ней переговаривался. Передал ей несколько старых шинелей, оставшихся после убитых. Клёпа имел к старшине подход. У него этого добра навалом. Потом призывно махнул рукой.
-Заходи касатики!
Вместе с хозяйкой поднялись на крыльцо. Столбики, подпиравшие кровлю, были иссушены солнцем, почернели и потрескались от влаги, точно старые кости. Друг за другом нырнули в полутёмные сени. Там пахло яблоками и сушёным укропом.
В темноте нащупали другую дверь, оббитую тряпками и лохмотьями войлока, с хлябающей скобой.
Войдя в избу оказались в натопленной обжитой горнице со свежевымытым полом из сосновых досок.
Посреди комнаты высилась русская печь с лежанкой. Напротив печи, в стене, – два небольших окна.
Окошки были маленькие, подслеповатые, с треснутыми, немытыми и затянутыми в углах паутиной стеклами.
Между ними стоял непокрытый дощатый стол и два табурета. У стены протянулась широкая лавка. В углу под потолком, на полке стояла старая и закопчённая икона Николая Чудотворца.
При тусклом каганце на деревянной скамье у стены сидел старый дед, с белой пушистой бородой и в стоптанных валенках на тощих ногах.
Сосредоточенно уставясь перед собой, он, похоже, находился во власти своих старческих дум и никак не отреагировал на их появление, только поднял от пола рассеянный взгляд.
Лученков встал на пороге и поздоровался. Старик прищурился на него и молча, кивнул.
Вместо правой руки у него была культя. Рукав рубахи аккуратно зашпилен булавкой.
Сизов увидев старика, закричал.
- Здорово дед, сто лет! Клешю на войне потерял или засунул не туда?
Лицо старика просветлело, и он охотно заулыбался. Его рот неожиданно оказался полон крепких молодых зубов.
- Почти угадал внучек. Об член руку стёр!
Хозяйка, сняв куртку и платок, оказалась женщиной лет сорока, одетой в длинную темную юбку с засаленным передником и ситцевую кофточку. Ухватом достала из печи чугунок, заглянула, приподняв крышку:
- Картошка уварилась. Есть будете?
Хозяйка поставила на стол большую деревянную плошку с дымящимся картофелем, хлеб, миску капусты и солёных огурцов. Потом мелко крестясь, достала из подполья глинянный глечик, с какой то мутной жидкостью, миску квашеной капусты.
Пока Лученков и Сизов помогали хозяйке накрыть на стол, Клёпа размотал горловину кувшина и принюхался к содержимому.
- Надо бы пробу снять хозяйка! А то вдруг несвежий продукт. Сама понимаешь, как можно боевым товарищам принести испорченный товар!
Хозяйка удивилась.
- Чего его пробовать. Самогон он и есть самогон. Всю жизнь у нас его из буряка гнали, мужики пили и никто не отравился. У хозяйки нашлись и гранёные стаканы.
Старик прочёл молитву, молча подал знак наливать.
Поднятый над столом глечик с мутным самогоном поклонился каждому. Луч осеннего тусклого солнца заглянул в окно, торопливо пробежал по дощатому выскобленному столу. Спрятался за печкой.
Клёпа обвёл всех шалыми глазами и сказал:
-Выпьем за воровской фарт. За то, чтобы на войне нас не убило до смерти.
Сизый потянулся к нему стаканом. Лученков вопросительно взглянул на хозяина. Тот возвёл глаза к потолку.
– И, взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть тело Мое...
Сизый психанул:
– Какое тут нa-хер тело моё?! Первач – лучше не бывает.
– А ты не перебивай, – строго сказал хозяин. – Прости им, Господи, не ведают сами, что болтают. Сосуд диавольский – но да будет на сей раз не во зло, а на пользу.
- Значит, каждый пьёт за своё,— нашёл компромиссное решение Клёпа.
Дружно звякнули наполненные стаканы. Выпили по первой. Закусили капустой.
Некоторое время слышалось сопение простуженных носов и голодное чавканье.
Раскрасневшаяся хозяйка уже охотно метнулась в погреб и достала кусочек сала.
Выждав момент, когда она вышла в сени Клёпа, подмигнул, пощелкивая пальцами:
- А можно здесь и тормознуться. Я не против. Бабочка похоже тоже. Отчего солдат гладок? Поел да на бок!
- Ну, правильно, правильно - кивал старик, роняя крупный пепел на пол - Правильно... Вот я помню ишшо в первую Германскую...
От выпитого самогона приятная истома растеклась по всему телу. Хотелось сидеть вот так, всю жизнь, привалившись спиной к тёплой печке.
Подвыпивший старик нёс что-то про первую мировую войну и про то, как он без малого не получил георгиевский крест.
Клёпа быстро захмелел. Движения его стали резки, суетливы, правая рука беспокойно ощупывала трофейный нож, висящий на поясе. В нём прибавилось подозрительности, разговаривая, бросал быстрые, короткие взгляды в окна.
После третьей рюмки, когда уже начало темнеть перед окнами избы высветились фары крытой брезентом полуторки.
Старик подошёл к окну. Он мгновенно протрезвел, тревожно перекрестился.
- Похоже ваши, краснозвёздные...
Договорить не успел.
В избу ввалились несколько бойцов. Солдаты как солдаты, те же шапки и пилотки, шинели и ватники, что и у штрафников. Только рожи какие-то чересчур гладкие, откормленные.
У изрядно выпившего Клёпы уже своё кино. Ему кажется, что он в побеге, а солдаты, сейчас будут его брать. Неизвестно, что привело Клёпу к этой мысли.
Может быть, сытый вид зашедших в избу бойцов, может новенькие автоматы ППШ в их руках. Но их появление действует на Клёпу, как красная тряпка на быка.
- А-аа! Суки краснопёрые! — кричит он. - Поубиваю, падлы!
Стол отлетел в сторону. Началась драка. Страшен в рукопашной русский солдат! Штрафники кулаками пробили себе дорогу к выходу из дома.
Через несколько минут Сизов нахлёстывая лошадь вожжами, погнал её к лесу. Дорогa кaтилась вниз, повозкa тряслась и дребезжала.
Задохнувшийся Лученков упал на дно телеги, дышал хрипло с надрывом.
- Сука! Пить вредно! - Подумал. - Надо бросать эту пагубную привычку.
Заметил, что нет Клёпы, спохватился,- Миха, где Миха?
- Стой! Стоять фраера!- Послышался за их спинами истошный крик. Придержав лошадь они увидели бегущего за телегой Клёпу, который тащил в руках увесистый вещмешок.
Запрыгнув в телегу он блаженно замер. Потом начал хохотать.
- Вот бля-яя! Чисто Ватерлоо! Жаль только, не прирезал никого!
Внезапно помрачнел. Было жалко самогон. Выпили только половину.
Глеб покосился на него подбитым глазом:
- Сука ты, Клёпа! Тебе пить нельзя! Чего тебя повело? Какие мусора? Самая обыкновенная пехота, а ты на них в рукопашку. Скоро на тёплое гавно с ножом кидаться будешь!
Клёпа тем временем что-то бормотал и копался в вещмешке. Глухо гремела телега.
- А вот мы сейчас и посмотрим, какая это пехота!
Он достал несколько банок тушёнки, белый хлеб и плитку шоколада. Восторженно потряс банками перед носом Лученкова.
- Кого хотели надурить? Миху Клёпу?! Да я эту лягавую роту за версту чую! У них по приказу Берии, спецпаёк с шоколадом. Бля буду!
* * *
Дивизия получила пополнение. Прибыли эшелоны с бойцами из маршевых рот и несколько закрытых вагонов со штрафниками из лагерей. Их привезли под конвоем.
Командир роты расписался в путевом листе, то есть взял на себя персональную ответственность и пожав руку не совсем трезвому начальнику конвоя, отпустил сопровождающих.
Больше сотни вновь прибывших штрафников стояли в строю. Оставшихся в живых штрафников рассовали по всем взводам. Вместе с теми, кто выжил из прошлого состава, штатное количество бойцов роты перевалило за двести человек.
Никифор Гулыга, Клёпа и Лученков остались во взводе младшего лейтенанта Голубенко. Во взводе, состоящем из четырех отделений, было около полусотни бойцов, а в отделении больше десятка.
Пополнение капитан Половков всегда принимал самолично. Эта привычка уже стала правилом.
Шеренга вновь прибывших штрафников была длинной, и Половков в сопровождении командиров взводов медленно прошёлся вдоль строя, внимательно оглядывая новобранцев.
По внешнему виду пополнение было ещё то. Сплошь уркаганы. Незначительную часть составляли осужденные за преступления солдаты и сержанты. На правом фланге стояла группка блатняков с Дальстроевских командировок.
Урки знали друг друга не первый год. Держались уверенно.
Половкову уже доложили, что верховодил ими некто, Зуев. Он уже отличился, избил штрафника, с которым его везли в одном вагоне.
Среди разного рода разжалованных армейцев и бывших зэка заметно выделялся человек лет тридцати, выше среднего роста, с лицом по-барски гладким и даже не по-фронтовому раскормленным.
На ногах не брезентовые, а офицерские, из хорошей кожи сапоги.
Командир роты остановился рядом с ним.
- Фамилия? - Спросил он резко и требовательно.
- Майор... Боец-переменник Коновалов.
Половков уже слышал о том, что в роту пришёл разжалованный офицер. Прибыл самостоятельно, с приговором за хищение продуктов. Работник ресторанов.
Приговор трибунала был суров: десять лет лишения свободы, с разжалованием в рядовые и заменой заключения тремя месяцами штрафной роты. Всё произошло очень быстро, с бывшего майора даже не успели содрать сапоги.
- Не положены рядовым бойцам хромовые сапоги. Да и ноги в носочках сотрёте. Сдайте на хранение в обоз! - Не повышая голоса обронил Половков.
- Сопрут же сапоги, товарищ капитан!
- Обязательно сопрем, — бросил стоявший рядом жилистый штрафник.
- Разговорчики! - Оборвал ротный.- Фамилия?
Боец нехотя почесал колено.
- Чья, моя? - Штрафник оскалился. Диким весельем блеснули железные зубы.
- Ну... боец-переменник Зуев.
У него ленивый, немного совиный взгляд. Но это первое обманчивое впечатление. Близко посаженные глаза и тонкий, чуть загнутый книзу нос выдавали в нём человека жестокого и упрямого.
Ротный подобрался.
Посмотрел так, словно выбирал место куда ударить. Взгляд стал словно бритва. Выбритое до синевы лицо побледнело.
- Без «ну»! На первый раз делаю замечание. Следующий раз будете наказаны.
Штрафник в ответ по-собачьи вздёрнул верхнюю губу, снова обнажив сверкающий ряд железа.
Командир роты обернулся через плечо.
- Старшина, подберите товарищу бывшему майору обмотки.
- Есть, товарищ капитан!
Половков остановился, отступил несколько шагов назад и окинув взглядом строй штрафников, прокричал:
- Товарищи бойцы! Долго говорить не умею и не хочу. Запомните только одно. Каждый из нас виноват. Виноват не в том, что преступил закон. А в том, что враг топчет нашу землю. Вину будем смывать кровью, своей и чужой.
Повторяю один раз. Трусов и самострелов буду расстреливать на месте! Если курванусь я, можете расстрелять и меня!
Вольно! Разойдись!