Вздыхал Гулыга тяжело.
-Скажу тебе так, людей в России никто и никогда не жалел. Собаку, кошку, лошадь пожалеть могут, а вот человека... ни-ни! И мы тоже... С вохрой спелись и сами как вохра стали.
Слушал Лученков вора и бандита Гулыгу и не верил собственным ушам. Похоже было на то, что тот всю душу себе искогтил на части, роняя за каждой фразой не мат, а тяжёлый вздох, как стон.
* * *
Бывший майор Коновалов уже почти месяц находился в штрафной роте.
Всё это время он воевал, ходил в атаки, ел с остальными штрафниками из одного котелка, спал, накрывшись одной шинелью.
Иногда на передовую попадали газеты, в которых призывали воевать за Родину.
Но это были пустые понятия, красивые фразы, ничего общего не имеющие с такой великой ценностью, как его жизнь.
Он понимал, что выжить все три месяца в условиях штрафной роты почти невозможно. Таких были единицы.
Нужно было как можно скорее придумать, как освободиться от штрафной. Пусть эту войну расхлебывают те, кому положено. Почему именно он должен отдавать свою единственную жизнь за такие призрачные ценности как социалистическая Родина? Там ничего, кроме обломков и теней.
* * *
Вечером Гулыгу вызвал к себе командир роты. В его блиндаже сидели майор Гуськов из штаба дивизии и командир взвода Голубенко. Внутри было тесновато. Пол был устлан лапником. Большую часть блиндажа занимала бочка, приспособленная под печку. Вход завешивался плащ-палаткой – старым и проверенным красноармейским средством защиты от холода и непогоды.
На бочке стоял горячий, закопчённый чайник, и Гуськов прихлёбывал из кружки кипяток. На столе перед ним лежали маленькие кусочки колотого сахара. Пот выступил у него на лбу, на щеках, капал с подбородка. Командир роты курил папиросу, выпуская густые струи дыма.
Голубенко сидел рядом, шелестел расстеленной нa коленях кaртой.
Шумно вздохнув майор оглядел Гулыгу.
-Этот что ли?- Сказал майор.- Да он же блатной в жопу. Нельзя его в разведку.
Гуськов с грохотом поставил кружку на стол.
- Ты приказ забыл, капитан? Уголовников в разведвыход, не брать. Только бывших разведчиков, с опытом разведпоисков.
Ротный устал вздохнул:
-А этот то чем вам не нравится? Заводские кассы брал... В побег уходил. Опыт такой имеет, что нам и не снился.
Гуськов не сдавался.
-А вдруг он к немцам уйдёт? Называется, пусти козла в огород.
Гулыга ощерился.
-Ты за метлой следи начальник. А то не посмотрю, что майор. Мне терять нечего.
-Ладно, ладно. Не кипятитесь мужики.- Встал с места ротный. -Приказ я помню, отправлять штрафников в разведку, только вместе с офицером, из постоянного состава роты.
Поэтому, с разведчиками пойдёт младший лейтенант Голубенко. Но неформально за группу отвечает боец переменник Гулыга. Опыта у него на десять разведчиков.
-Ладно, капитан, пусть так. Но если уйдут к немцам — пеняйте на себя,— коротко и с угрозой сказал майор.
Половков пожал плечами и ответил раздраженно:
-Не до пужалок сейчас, товарищ майор.
Поглядев на громоздкий ручной пулемет в руках Гулыги, добавил:
-Оставь его. Возьмешь с собой автомат.
-Я своих ребят возьму, капитан?
-Бери кого хочешь, главное языка притащи.
-К немцам не уйдёшь? - Подал голос Гуськов.
-Я вор, начальник. Немцы мне воровать всё равно не дадут…Так что не соскочу...
Гулыга вышел из блиндажа.
-С гонором у тебя бойцы, капитан!— задумчиво сказал Гуськов.
-С гонором,- согласился Полоков.- Зато воюют хорошо. Разрешите готовить группу к поиску, товарищ майор?
* * *
Группа собиралась в ночной разведвыход. Половков знал, что народ бывалый, сделают всё как надо.
Гулыга весь день готовился к поиску. Вёл наблюдение за нейтралкой, за передовой немецкой траншеей, просчитывал варианты подходов к немецким позициям, изучал складки рельефа местности. Обговаривались все детали взаимодействия в группе, направления движения на отходе, подстраховка, условные сигналы
Половков курил трофейную сигарету перед блиндажом. Рядом переминался с ноги на ногу младший лейтенант Голубенко.
Сделав торопливую затяжку и бросив недокуренную сигарету в ближайший сугроб Половков взглянув на часы и шагнул к блиндажу.
-Все. Долгие сборы, быстрые проводы. Строй людей!— Приказал Гулыге, откидывая полог в проёме двери и входя в блиндаж.
Тот, одетый в белый маскхалат с провисшими коленями, обматывал автомат чистым бинтом, чтобы оружие не выделялось на белом снегу.
После коротенькой паузы, подчеркивающей его самостоятельность он встал и негромко скомандовал:
– Ша, братва! Выходи строиться!
Затопали сапоги, послышались голоса, и тут же, из темного проема дверей, в ночную темноту выскользнуло несколько фигур, нагруженных вещмешками и оружием.
Без лишней суеты построились. Лейтенант Голубенко встал на правом фланге. За ним Гулыга. Кроме них братья- бандиты, Лёха и Саня Семилаповы, карманник Гриша Дрокин.
У каждого за спиной, автомат, в сумках-гранаты, на поясах и за голенищами сапог- ножи.
В вещмешках запасные автоматные рожки, патроны россыпью, на поясе фляги с водой. Нa рукaх теплые овчинные рукaвицы нa тесемке, продетой в рукава.
Младший лейтенант Голубенко собрался докладывать, но ротный нетерпеливым жестом руки оборвал его, спросив:
– Задание всем понятно?
– Так точно, товарищ капитан— за всех ответил Голубенко. Машинально поправил ремень на телогрейке, пробежался пальцами по гранатам, висевшим на поясе, проверил нож.
Вслед за ним разведчики ещё раз проверили снаряжение, всё ли на своих местах. Натянули на головы маскировочные капюшоны.
Холодный ветер сердито и зло дул в их лица, рвал ткань маскировочных халатов и трепал концы верёвочных завязок.
Подошли новый замполит капитан Покровский и старший лейтенант Васильев.
Покровский был в роте человеком новым. До штрафной служил в штабе армии. На передовую его отправили за связь с телефонисткой. На то, что офицеры имели ППЖ начальство зачастую закрывало глаза. Но эта забеременела и просто так уезжать в тыл не захотела.
Написала телегу в политотдел. Выяснилось что у Покровского есть жена, дочь. Дело раздули. Хотели припаять аморалку, бытовое разложение.
В штрафной роте к этому времени освободилась должность. Прежний замполит уехал в госпиталь.
Командование придумало тактически верный ход и сплавило Покровского к штрафникам.
Первое время капитан чувствовал себя не в своей тарелке. Понимал, что обращаться к штрафникам с рассказами про священный долг, присягу, Родину- мать не совсем по адресу.
Играть в карты, ходить в атаку и драться в рукопашной замполит не умел.
Что надо говорить разведчикам перед выходом он тоже не знал. Покровский был в белом овчинном полушубке и с планшетом на боку. Полушубок перетянут блестящим кожаным ремнём На поясе желтела кобура ТТ, из натуральной кожи.
По армейским меркам одет по пижонски. Коверкотовая гимнастёрка, широкие бриджи чуть приспущены к собранным в гармошку хромовым сапогам.
Сам холеный, упитанный, чисто выбритый. Говорил короткими, зычными фразами, будто не беседовал, а подавал команды.
Старший лейтенант Васильев в ватных тёплых штанах и валенках был похож на гадкого утёнкка.
Покровский уже прославился тем, что прибыв в роту, сделал выговор, Васильеву, за то, что его подчинённые ходят небритые и грязные. Самому то начищенному и блестящему, было невдомёк, что на передовой в чистых сапогах долго не выжить.
Васильев выслушал его молча, поджав губы. Потом огрызнулся.
– У них ещё и вши имеются, товарищ капитан. А во во время прошлой атаки двое от страха обоссались и обосрались. Но в атаку бежали и воевали как положено. Я одного даже к медали представил.
Капитан Покровский замолк. У Васильева тяжёлый, очень тяжёлый взгляд. Словно он в тебя целится.
Он выходил из окружения и вынес на себе знамя полка. С тех пор в его взгляде появилось что-то скрытное и опасное, как в глазах волка. Никогда не известно, когда он вцепится в глотку.
Замполит понял, что взял не тот тон. Достал из кармана пачку папирос.
Васильев достал кисет.
– Бери папиросы,— протянул ему пачку капитан.
Старший лейтенант поднял воротник своего старенького и побитого осколками полушубка, из дырок которого торчали клочья шерсти. Васильев, считал его своим талисманом и упорно не хотел менять на новый.
– Благодарю, товарищ капитан. Я к махре привычный. Она мягше!
На круглом лице Покровского, с крутым подбородком и красиво очерченными губами, появилось удивление.
– Первый раз слышу о мягкости махорки. У нас папиросы тоже не постоянно, во время наступления бывает, что тылы отстают, приходилось курить что попало. Кашель такой, что кажется лёгкие сейчас выплюнешь.
– Мы привыкшие,- через силу улыбнулся трижды до этого раненый лейтенант.-Папиросы это баловство для интеллигенции. Не накуришься ими.
Он достал из кисета клочок бумажки и стал заворачивать его вокруг указательного пальца, делая тонкий и длинный кулёчек. Завернув бумагу, провёл языком по краю листка. Потом тонкий хвостик взял в зубы и отсыпал из кисета табак в ладонь. Затянул шнурок, спрятал кисет в карман шинели и согнул кулёчек пополам. Получилось что-то вроде курительной трубки, в которую с ладони засыпал табак. При этом не уронил ни одной табачинки на снег. Верхний край козьей ножки защипнул.
И выбив кусочек пламени из трофейной зажигалки неторопливо прикурил. Затянулся, поднял голову и пустил тонкую струйку густого желтоватого дыма поверх головы капитана.
Вот дескать мы какие. Знай наших!
Тогда капитан пропустил скрытую колкость. С Васильевым с тех пор старался быть осторожным, видел, что с характером парень.
Сегодня замполит решил взять реванш.
-Люди накормлены, товарищ старший лейтенант?- Требовательным голосом спросил Покровский взводного.
Разведчики были из чужого взвода, вместе с ними шёл офицер и Васильев формально не имел к разведвыходу никакого отношения.
Старший лейтенант скривился, отвернул лицо в сторону.
Перед выходом на задание разведчики никогда не ели. Все знали, что набитый желудок не способствует ловкости и не добавляет проворности. Кроме того, верили в то, что ранение в полный живот смертельно опасно.
– Потом перекусим,- прохрипел Гулыга простуженным голосом. - Если будет чем кусать.
– Без «языка» не возвращаться,— жестко сказал Половков. - Ясно?
– Ясно— тихо подтвердил Голубенко.
– Выполните задание, всем — медали и досрочное снятие судимости. А теперь по глотку. За то, чтобы все вернулись... Живыми! Ванников!
Ординарец из- за спины передал фляжку. Разведчики прямо из горлышка хлебнули по нескольку глотков, утерлись рукавами маскхалатов.
– Старшим группы идёт Гулыга. Если он выбывает из строя группу ведёт младший лейтенант Голубенко- сказал Половков.- Есть вопросы? Вопросов нет. Гулыга командуй!
– Ну – ка! Попрыгали!— сурово приказал Гулыга и первым стал подпрыгивать, прислушиваясь к звукам.
Разведчики вслед за ним попрыгали на носочках. Ничего в их снаряжении не звякнуло, не брякнуло. Только снег хрустел под валенками.
– Вроде нормально, - бросил Гулыга.- Ладно, пойдём помолясь. Я иду первым. За мной лейтенант, потом близнецы. Дрокин–замыкающим.
Ротный грубовато обнял каждого.
– Давайте мужики. Всем вернуться!
Гулыга сдвинул за спину автомат мешком перевалился через бруствер и пошёл в темноту.
Остальные, двинулись за ним следом и, пригнувшись, пошли пока в рост и вскоре скрылись из глаз.
* * *
Разведчики по пластунски двигались вперёд. Снег словно речной песок набивался во все отверстия маскировочного халата. Подтаивая стекал в рукава, за пазуху и неприятно холодил тело.
Пахло морозом, сыростью, тревогой. Все вокруг слилось в белой мгле, похожей на густой туман. Ориентироваться в темноте помогали немецкие ракеты и пулеметные очереди.
Через час они уткнулись в ряды проволочного заграждения. Перерезали колючую проволоку и подползли к серой ленте немецких окопов, которые в темноте почти сливалось с заснеженным полем.
Периодически взлетали осветительные ракеты, расцвечивая ночь светом холодного пламени и тогда разведчики утыкались разгорячёнными лицами в снег.
Пока всё было тихо. Разведчики затаились. Лежали не дыша. Младшему лейтенанту Голубенко казалось, что у него перестало биться сердце.
Перед немецкой траншеей, в аккуратной разрытой ими снежной яме, лежало пять мешковатых тел в белых халатах, обсыпанных лёгким, хрустящим снегом.
В темноте мелькнул тусклый луч фонарика. Булыга предостерегающе показал кулак — все затаились. Было морозно и тихо.
В немецкой траншее мелькнуло несколько теней, раздались хриплые голоса. Потом они стихли. В окопе стояла тишина. Где- то в стороне над бруствером торчал ствол крупнокалиберного пулемета.
Гулыга подполз к Голубенко. Ткнулся лицом к его голове
—Во-он там блиндаж. Там офицеры. Надо ждать, когда кто- нибудь выйдет.
Через полчаса скрипнула дверь. В освещённом лампой дверном проёме мелькнула голова в офицерской фуражке.
Офицер пьяно выругался и что-то бормоча себе под нос принялся справлять малую нужду.
– Грища, за мной! Остальные страхуют!— прошипел Гулыга и бесшумно двинулся немцу за спину, вытягивая из рукава нож.
Немец смотрел на свои сапоги, перепачканные в жёлтой глине, а когда поднял глаза, потерял дар речи — на него смотрелась небритая звериная рожа, а глаза отсвечивали сатанинским блеском. И таким же дьявольским блеском сверкнуло лезвие ножа…
Разведчики двигались один за другим. Пленный обер-лейтенант полз за Гулыгой, опасливо косясь на Гришу Дрокина. Тот завистливо втягивал в себя винные пары, следовавшие за пленным и мстительно колол его в ляжку острием финки.
Замыкали близнецы.
Метров через сто от немецких окопов наткнулись на замаскированный немецкий дозор. Лейтенант Голубенко заметил пулемёт и рядом сонных, скукожившихся от холода немцев. Впереди них лежал голый, не очень заснеженный склон с гривками бурьяна по межам. За склоном были уже свои.
Отползать назад и менять маршрут было уже поздно. Через несколько минут должно было рассветать.
Распластанные на снегу штрафники ошеломленно молчали, не в состоянии вымолвить слова. У каждого в такт с сердцем биласьединственная теперь мысль - вроде удалось, ушли, а тут такая досада.
Взводный вопросительно оглянулся на Гулыгу. Тот кивнул головой.
Голубенко зубами содрал с руки трехпалую рукавицу и вырвав мокрыми пальцами чеку, чуть приподнявшись, бросил гранату в немецкий окоп.
Но в момент броска граната попала в рукавицу его маскировочного халата. Такое случалось, даже с опытными бойцами.
Это был конец.
Чтобы выжить, нужно было засунуть руку поглубже в сугроб. Оторвало бы кисть, пальцы, но был бы шанс остаться в живых.
Неопытный Голубенко сплоховал. Он стал судорожно трясти рукавом, надеясь выкинуть гранату из рукавицы — и раздался взрыв…
Огненный куст вырос перед немецким окопом, ослепил и оглушил. И тут же раздался страшный крик Голубенко.
Засвистели в черном небе мины и взрывы заухали совсем рядом. Раз, два, три, четыре… С шипением взлетела белая ракета, и снова — раз, два, три…
И тут же пулеметные трассы, огненно прошивая темноту стали сечь и рубить снежный наст по всему полю.
И после этого уже не понять что: вспышки света, разрывы гранат, трассирующие струи. Смешалось всё в одно кошмарное и безнадежное — Это конец!
Гулыгу оглушило, посекло осколками. Лицо залило кровью… Но он, невзирая на боль прохрипел:
– Скорей назад. Отходим! Хватайте лейтенанта.
* * *
Перед рассветом группа вернулась обратно. В живых осталось двое, Гулыга и штрафник Дрокин. За собой они тащили изуродованное тело лейтенанта Голубенко. На мокрой, иссеченной осколками шинели волочился глянцево-сизый клубящийся моток чего-то, ещё недавно живого...
Близнецов не было. Они погибли прикрывая отход группы.