Мысли хлопца и девушки снова сбежались на одну тропу.
Когда Юрко заговорил, голос его звучал недовольно, глухо, видимо, ему нелегко было говорить об этом.
— Теперь слушай меня, Стефа. Боже упаси, чтобы кто–нибудь нас вдвоем увидел. Тогда все пропало. Поэтому встречаться будем редко…
Последние слова поразили девушку. Возможно, Стефа заподозрила в них какой–то второй, роковой для их любви смысл. Она порывисто обняла шею Юрка тонкими руками и прижалась к нему с такой неожиданной для ее худенького тела силой, что хлопец даже испугался.
— Что ты? — торопливо и обеспокоенно зашептал он. — Ну что ты? Не надо так… Глупенькая моя. Потерпим. Иначе нельзя.
— Не верю, — безнадежно призналась Стефа. — Ни во что не верю. Ты забудешь. Все пройдет, как в песне поется…
— Слушай, Стефа…
— Когда ты рядом… Я верю, мне не страшно тогда, и я такая смелая, хоть на край света. А как только…
— Стефа, я не хочу слушать глупости. Я тебе правду скажу: если у тебя нет силы характера, тогда мы в самом деле — дети и в куклы играемся… Думаешь, мне легко будет неделями тебя не видеть? Что с того? Нельзя!
О, он умел разговаривать твердо. Он чувствовал свою ответственность. Ответственность старшего и мужчины. На него можно было положиться.
— К тетке в Подгайчики не ходи. Не мозоль нашим лишний раз глаза, Пиши только важное. И — осторожно. Самым святым заклинаю тебя, Стефа, берегись и наших, и своих. До поры до времени только мы будем знать. Ты меня слышишь?
— Так.
— Согласна?
— Так. Все сделаю, любый, все для тебя вытерплю.
— Разве для меня? Для нас обоих.
— Так, для нас обоих, — послушно и счастливо повторила девушка.
В эту минуту Стефа доверяла своему любимому безгранично.
Черкнула звезда по небу. Юрко вспомнил отца Стефы.
— Кончится война, и все утихнет, рыбонька. Люди успокоятся. Может быть, объявится вуйко Семен.
— Иой–ой–ой… — заломила руки Стефа. — Что ты говоришь, милый. Нет уже в живых нашего татуся. Давно нет.
— Не говори так, Стефа. Это — война. На войне всяко бывает. Каждую войну многих людей хоронили, а они живые, невредимые домой приходили. Старики рассказывают…
— Да разве я не хотела бы, Юрцю? Ой я бы такого счастья не пережила.
Слезы девушки закапали на вышитую сорочку хлопца, и он почувствовал, как ширится на груди влажное пятно. Он нежно обнял любимую, поцеловал в висок.
— Все может быть, Стефа. Мы должны думать как лучше…
Все оставалось неясным, зыбким, кроме одного — они любят друг друга, и их любовь не обещает быть счастливой. Но все же даже для самых бесталанных влюбленных есть минуты, когда в мире нет никого, кроме них двоих. Эти минуты наступали для Юрка н Стефы.
«Как лучше…» А и в самом деле! Неужели их, молодых, начинающих жить, никому не сделавших зла, должны ожидать только опасности и несчастья? Глупости! Не надо даже думать… Они вдвоем. Кто отнимет эту ночь, эти звезды и тишину? Два сердца, они стучат, как одно, — удар в удар.
И уже нет войны, нет злых людей, нет никого, кроме них, на всей земле. Только они двое с одним слившимся сердцем. Юрко и Стефа.
И до утра еще далеко…
Что–то странное произошло в темном воздухе. Будто огромная прозрачная голубая птица пронеслась над темной стеной могучих лип, бесшумно скользнула к верхушкам, озарив их сиянием своих крыльев, и погасла.
— Что это? — едва слышно спросила Стефа, не отрывая головы от груди хлопца.
— Зарница. Или звезда упала.
— Над нашим Бялопольем. Кто–то умер…
— А может быть, родился.
Юрку не хотелось ни думать, ни говорить о смерти. Но счастливое оцепенение уже было нарушено. Стефа зашевелилась, сняла с плеча руку.
И тут донеслись к ним ослабленные расстоянием, едва различимые звуки далеких выстрелов, отчаянного собачьего лая. Тотчас же совсем недалеко от усадьбы ксендза неуверенно тявкнула чья–то собака, затем другая, несколько сразу, и их сигнал тревоги лениво подхватил весь собачий гарнизон Подгайчиков.
— Это у нас в Бялополье, — каким–то чужим, отрешенным голосом произнесла Стефа. Она отстранилась от Юрка, прислушиваясь. Ее рука, зажатая в руке хлопца, дрожала.
— Ну что ты, — пытался успокоить ее Юрко. Но сам–то он уже знал, что там, за холмами в долине, где лежит маленькое село Бялополье, случилось непоправимое — по сигналу пущенной в небо ракеты украинские хлопцы напали на поляков. Что делать? Как же он не догадался об этом раньше? Ведь он слышал разговор Петра с гостем, да и само внезапное появление Петра говорило о какой–то новой акции. Петро без дела не приезжает… Сейчас поздно. Там, в Бялополье, бабушка и братик Стефы… То, чего он, Юрко, так страшился, случилось. Теперь он может спасти только Стефу. Но Стефа, она… Что делать? Что ей сказать?
Пока Юрко лихорадочно и безуспешно подыскивал в уме нужные слова утешения, оправдания, застывшее лицо девушки точно выплывало из темноты. Уже не мерцание звезд, а какой–то другой слабый свет падал на него. По–детски открыв рот, она с ужасом смотрела куда–то вверх через плечо Юрка. Хлопец оглянулся, и то, что он увидел, показалось ему в первое мгновение низкой розоватой тучкой. Это были вершины столетних кладбищенских лип, слегка порозовевшие от далекого зарева. Там за холмами, в Бялополье, уже горели хаты.
Удар пришелся в плечо и сбил Юрка с ног. Очевидно, Стефа оттолкнула его обеими руками изо всех сил. Юрко не удержался, полетел в траву. Он услышал тонкий отчаянный вскрик девушки и сейчас же вскочил на ноги. Стефы возле него не было, она умчалась, но он заметил мелькнувшую в темноте белую кофточку и ринулся вдогонку.
Он догнал бы ее сразу и удержал, если бы помнил о проволоке в проломе изгороди и уклонился бы чуточку правей. Но он забыл… Колючая проволока схватила его за штанину, и он со всего разбегу шлепнулся на землю. На этот раз удар был сильным. Юрко застонал от боли и досады. Торопливо, царапая ржавыми шипами ногу, он «с мясом» оторвал проволоку от штанины, вскочил на ноги и снова помчался по едва приметной тропинке. Стефа была где–то впереди. Прошло всего несколько секунд, и она не могла убежать далеко. А побежала она, конечно, в Бялополье. Нужно ее поймать, остановить, спасти.
Мягкая пыль дороги, деревянный крест, за ним полевая тропка, вьющаяся между холмов. Сюда! Он знал эту тропку. Минута–две, и он увидит белую кофточку впереди. Юрко мчался, легко отталкиваясь от земли своими сильными ногами, жадно всматриваясь в темноту, не думая даже, что где–нибудь на его пути может появиться яма или канава. Поле овса, стена ржи, сложенные крестиками снопы пшеницы, снова полоска ярового хлеба и крестики пшеницы. Сейчас, сейчас… Она где–то здесь, недалеко… Его волновало только одно–желание поскорей различить в темноте Стефу. Куда же она делась? Как бы ни были быстры ее босые ноги, он, Юрко, уже должен был догнать ее. Еще минута, две… Казалось, он не бежал, а летел над землей, как большая бесшумная ночная птица. Но белой кофточки впереди не было видно.
Стефа исчезла. Ночь словно поглотила ее. Быть может, навсегда, как черная могила… А он только что стоял с нею рядом, его руки, казалось, еще хранили тепло ее рук. Навсегда… Впервые отчаяние охватило хлопца.
— Стефа!! — крик рвал его грудь, едкий пот заливал глаза. — Стефа!
Ни отзвука. Юрко по–прежнему бежал изо всех сил. Он уже давно заметил розоватое свечение впереди, но не понимал, почему свет этот все время сдвигается вправо от того места, куда вела тропинка, и где, по его предположению, находилось Бялополье.
Он понял это, когда выбежал на какую–то, показавшуюся незнакомой, дорогу, пересекавшую тропинку. Здесь должен был стоять каменный побеленный крест, под камнем которого они со Стефой оставляли друг другу свои письма.
Креста не было.
Только тут он догадался, что, очевидно, где–то еще у Подгайчиков на развилке он ошибся тропинкой. Не раздумывая над тем, как это могло случиться, и не замедляя бега, Юрко бросился по дороге вправо, прямо на зарево. Теперь все зависело от того, насколько велик был сделанный им крюк. Времени он не чувствовал. Только расстояние могло подсказать ему, сумеет ли он догнать Стефу. Но и расстояние трудно было определить. Сколько осталось за его плечами? Километр, два, десять… Ему казалось, что он бежит уже целую вечность.
Дорога словно вынесла его на холм, и он увидел мелькнувший далеко впереди рыжий лисий хвост дымного пламени и услышал автоматную очередь. Тут же из темноты вынырнул быстро приближающийся к нему белый крест. Да, это был тот самый крест. На этот раз он не ошибся. Может быть, Стефа еще не добежала сюда? Подождать, перевести дух? Нет. Он не может рисковать ни одной минутой.
Снова узкая тропинка, снова полоски хлебов. Все светлее и светлее, тревожный свет разливается над землей. Уже не верится, что это происходит не во сне, а наяву. Вот… Он снова увидел пламя и мелькнувший на фоне зарева силуэт Стефы. Она, она.
Юрко не кричал, не считал секунд. Он бежал. Бежал до тех пор, пека не сравнялся со Стефой и не схватил ее за руку.
Они оба упали на землю. Стефа пыталась вырваться, но хлопец крепко держал ее за руки, прижимал к земле. Он задыхался. Поднимая голову, он смотрел на огни. Потное лицо его заливал багряный свет. Горели три хаты. Совсем близко. Правее занималась еще одна. Слышны были выстрелы и крики.
— Туда нельзя, Стефа, — произнес наконец Юрко, тяжело дыша. — Не пущу! Туда нельзя… Там — смерть!
2. Той же ночью
Оксану вызвали внезапно, ночью. Посланный Горяевым офицер нашел ее на запасном полевом аэродроме. В комбинезоне, с парашютом за плечами, она ждала своей очереди на самолет, выделенный для ночных тренировочных прыжков. Провожатый оказался неразговорчивым, но Оксана и не пыталась расспрашивать, она догадалась, что означает этот срочный вызов: ее отдых, учеба кончились, начинается работа…
Шофер отчаянно гнал машину по темной дороге навстречу дождю и ветру, и через час их забрызганный грязью до самого брезентового верха вездеход запрыгал по булыжной мостовой районного городка, всего лишь неделю назад освобожденного советскими войсками. Здесь в полуразрушенном здании сельхозтехникума расположился со своим «хозяйством» полковник Горяев, не желавший далеко отставать от фронта.
Часовой у входа загородил им дорогу, но, узнав провожатого Оксаны, молча отступил в сторону, растворился во влажной темноте. За дверями второй часовой мигнул фонариком и также молча пропустил. Тут, в вестибюле, стоял тяжелый запах сырой одежды, распаренной кожи обуви, слышался храп спящих на полу людей. В далеком углу слабо освещенный огоньком каганца связист монотонно повторял в трубку: «Тучка», «Тучка», я — «Гром»…»
Спотыкаясь о чьи–то ноги, они прошли в коридор. Офицер, шаря по стене, нашел дверь, открыл ее без стука, и Оксана увидела большую комнату, освещенную двумя керосиновыми лампами «молния». Девушка перешагнула порог, оставшийся в коридоре провожатый притворил за ней дверь.
Окна комнаты были плотно заделаны черной бумагой. На стене висела огромная карта европейской части Советского Союза с густо натыканными бумажными флажками на булавках, обозначавшими линию фронта, тянувшуюся сверху вниз от Баренцева до Черного моря. Оксана невольно задержала взгляд на флажках. Она знала, на какие рубежи вышли советские войска, но ей было радостно еще раз удостовериться, что линия фронта от Мозыря до Каховки проходит по Днепру. У самого Киева! А всего два месяца назад…
Горяев сидел в углу за письменным столом, просматривал бумаги в папке. Верхний свет продолговатым серебристым пятном выделял седую прядь в его темных, гладко зачесанных волосах. Увидев разведчицу, он торопливо поднялся, вышел навстречу и крепко пожал обеими сухими, горячими руками ее маленькую холодную руку.
Несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза. Глаза Горяева ничего не таили, не обманывали. Он, видимо, не мог подавить в себе тягостное чувство, возникавшее у него в душе каждый раз, когда ему приходилось посылать кого–либо из подчиненных играть в прятки со смертельной опасностью. А стоявшая перед ним разведчица была его любимицей… Губы Оксаны дрогнули, она благодарно кивнула головой и отвела взгляд. Она благодарила начальника за добрые чувства.
Горяев понял, облегченно вздохнул, выпустил ее руку.
— Вот что произошло… — сказал он озабоченно и грустно. — Вчера ночью возле Ровно самолет неизвестной принадлежности сбросил парашютистку. При ней была рация. Парашютистка захвачена бойцами нашего партизанского отряда специального назначения. По национальности она полька или украинка. Настроена фанатично. Назвала себя Геленой. Возможно, это не имя, а кличка. На остальные вопросы отвечать отказывается. Однако есть основания считать, что она послана на связь к находящемуся в Ровно гитлеровскому чиновнику, некоему Томасу Хауссеру.
Продолжая говорить, полковник сдвинул набок стопки книг и карты на стоявшем посреди комнаты большом овальном столе, покрыл освободившийся край белой скатертью и, словно бог знает какие яства, поставил на него тарелки с черным хлебом, колбасой, повидлом.
— Да, имеются основания полагать, что Гелена послана не к кому–нибудь другому, а именно к Томасу Хауссеру, — повторил полковник, наливая из термоса в алюминиевую кружку дымящееся какао, и добавил другим, заботливо–тревожным тоном: — Садитесь, выпейте горяченького, боюсь что простыли в машине…
Оксана сняла сырой кожаный шлем, отхлебнула из кружки. Какао было горячим, душистым, тепло после каждого глотка волной шло по телу. Только сейчас девушка почувствовала, как она озябла. Однако ее мысли уже были заняты другим. Ровно… Гаулейтер Восточной Пруссии и Украины Эрих Кох объявил этот город столицей Украины. Что значит «самолет неизвестной принадлежности»? Не наш и, конечно, не немецкий: зачем гитлеровцам сбрасывать парашютиста над занятой ими территорией! Следовательно — самолет союзников. Гелена… Очевидно, не пройдет и двух дней, как она, Оксана, станет этой Геленой. Почему парашютистка союзников боится советских партизан? Что ей нужно от Хаус–сера? Кто такой Хауссер? Может быть, он агент союзников?
— Что такое Хауссер и чем он занимается — никто толком не знает, — словно отвечая на вопрос девушки, произнес Горяев, и в его голосе послышалось недовольство, раздражение. — Даже сами немцы! Уже шестой месяц сидит этот тип в Ровно, посещает различные учреждения, в том числе и гестапо, изредка совершает поездки по селам, но обязательно в большой компании, сопровождаемой усиленной охраной, а большую часть времени проводит у себя на квартире, читает газеты, книжечки. В основном интересуется книгами на русском и украинском языках. Чин скромный — советник. Криминала за ним никакого — не убивал, не вешал. Вообще, личность мелкая, неприметная. Впечатление такое, что это хитрый и ловкий бездельник, решивший всю войну проболтаться в тылу и сохранить свою драгоценную жизнь.
Горяев умолк, очевидно, ожидая вопросов. Однако Оксана спокойно жевала бутерброд, запивая маленькими глотками какао, и, казалось, не проявляла особого интереса к личности советника Хауссера. Мысленно она уже была за линией фронта, в небольшом областном городе, словно в насмешку именовавшимся гитлеровцами столицей Украины. Там, среди врагов, ей не следовало спешить с вопросами. Из своего опыта она знала: излишнее любопытство могло насторожить и отпугнуть, тогда как кажущееся равнодушие часто раззадоривало собеседника, вызывало на откровенность. Сама того не замечая, девушка уже входила в роль, которую ей предстояло в скором времени играть.
Видимо, Горяев понял это. Он скользнул взглядом по невозмутимому лицу Оксаны, одобрительно усмехнулся. Но сам он не считал нужным скрывать того нетерпения, с каким он вел поиск и стремился к возможному неожиданно важному открытию.
— И все же я убежден, что советник Хауссер не так прост и безобиден, как может показаться, вернее, как он желает выглядеть в глазах непосвященных. Это враг, умный, сильный враг. Вот, посмотрите на сей предмет…
Полковник шагнул к письменному столу, очевидно, собираясь взять то, что он хотел показать разведчице, но тут в дверь постучали и на пороге появился старший сержант.
— Товарищ полковник, известный вам человек прибыл. Доставили на самолете.