Это была какая-то американская машина, сделанная по спецзаказу. Без окон, с экранами, демонстрирующими пейзаж за бортом. Восемь парней, лет по двадцать пять, все одного роста и на одно лицо. Такие маленькие ребята – наверное, чтобы их больше в машину помещалось. И такие же крохотные у них автоматы, как игрушечные…
Сашенька чувствовала приток адреналина, заставляющий сердце стучать активно, а нутро испытывать страх. Впрочем, к страху она за несколько дней почти привыкла.
Главным в машине был самый маленький ростом, и что самое интересное, тоже кавказец, может быть, армянин. Казалось, что они едут на пикник. Армянин все время травил Журову анекдоты, а тот посмеивался в ответ.
– Северцев! – обратился в переговорное устройство командир спецназа. – Газку прибавь!
– Пробка, – ответило радио нерадостно.
– Так у тебя мигалка есть, радость моя!
– Здесь у всех мигалки, товарищ командир!
– Ну, это, бля… – развел руками в черных кожаных перчатках армянин. – Врубай сирену!
Завыло по всей округе так, что торопящиеся к обеду чиновники прижались к обочине, вероятно, подумав, что президентский кортеж на шашлык торопится, а когда опомнились, спецназ уже сворачивал в Раздоры.
– Где? – поинтересовался армянин у Сашеньки.
– Через два дома налево, – ответила она.
– Красивая! – не удержался спецназовец.
– Пацана нашего девушка! – улыбнулся Журов.
Сашенька на мгновение вспыхнула, но также быстро и погасла, так как машина было уперлась в обитые листовым железом ворота дачи Зураба, но после ленивого «давай» Северцев вдавил педаль газа в пол и снес средневековое заграждение, словно картонное. Посреди двора спецавтомобиль затормозил, и из него стали выпрыгивать мальчики, которые без единой команды окружили дом и на показанные командиром три пальца синхронно бросили во все окна шумовые гранаты.
Сашенька оставалась в машине и почему-то весело думала, что кто-то из министров-соседей, кушая суп минестроне, обделался прямо на месте.
Душко обнаружили в подвале дома голого и всего окровавленного.
– Жив, сынок? – вскричал Журов.
Парень лишь простонал в ответ.
– Жив! – подтвердил себе Журов. – «Скорую»! – заорал. – Баба же твоя врач!
«Скорую» вызвали, но, кроме Душко, на даче никого не было.
– По домашнему адресу проверим! – определился армянин.
Двух малышей-спецназовцев оставили на даче на всякий случай, закинули мычащего Душко на заднее сиденье, где он ужасно мучился от боли, от того, что голый, и еще кой от чего.
– Навстречу «скорой» его вывезем! – предложил армянин. – А-то та пока пробьется!..
Они рванули к Москве, два боевых друга, оба радостные, что не зря операцию затеяли без согласования, а значит, оба на своих постах останутся.
Журов даже прослезился, глядя, как Сашенька обкладывает ватными тампонами зад Душко, думал, что, если звезды сойдутся, то и министерство с секретаршей от него никуда не денутся! Если же нет, ему и в родном, Тверском, отлично служится. Все сотрудники – герои!.. Конечно, хватанул! Вспомнил Пожидаева, Хренина и еще с десяток хлопцев. Погрустнел…
– «Скорая»! – предупредил водитель Северцев.
– Тормози ее!
Быстро перенесли Душко в «03», развернулись поперек дороги, прикрытые машиной спецназа, и каждый отбыл по своим делам. Спецназ брать Зурика, а «скорая» в Склиф, спасать жизнь милиционера.
– Вы – кто? – спросили Сашеньку в приемном покое.
– Я… Я знакомая!..
– Знакомым здесь нельзя!
– Я – врач!
– Тогда объясните, что с ним?
Сашенька предполагала, но не была уверена, попросила в первую очередь рентген сделать.
– Сделаем! – ответили ей и увезли Душко, которому к этому моменту стало не на шутку плохо, так, что он временами отключался от мировых событий.
После операции музей института Склифосовского обогатился несколькими экспонатами-жемчужинами. Первый – рентгеновский снимок! Далее хирург Быков поочередно достал из заднепроходного отверстия пациента железнодорожный вагон с надписью «Мука», затем цистерну с бензином, пару засыпных сцепок и, конечно же, локомотив с красной звездой.
Милиционеру все аккуратненько зашили, персонал представил его первый стул, и все в едином порыве поморщились.
– Жестокая у нас Родина! – дал оценку произошедшему хирург Быков…
Зурика брали просто.
Позвонили в дверь, он открыл, получил прикладом автомата в грудь, чуть наклонился, а вторым ударом ему сломали ключицу, заставив грузина упасть на колени.
– Вы что?!. – прошипел он. – Я полковник фээсбэ…
– Да хоть Моссада! – рыкнул армянин, дав грузину ногой в лоб.
Теперь арестованный лежал на спине, но сознание не терял.
Крепкий, подумал Журов, и зачем-то вспомнил лысого.
– К себе возьмешь? – поинтересовался армянин, когда Зурика упаковали по полной программе.
– Тебе-то он на хрен нужен! – ответил товарищ.
– О'кей! Мы тебе его закинем по дороге! Бумаги потом дошлешь! – и уже в отделе: – Смотри, осторожнее!
Грузина отнесли в камеру, где наложили на ключицу гипс. Дали полежать в темноте до следующего утра…
Душко пришел в себя и почему-то заплакал. Вероятно, так наркоз отходил.
Сашенька тоже хотела было заплакать, но не получилось.
Странно, она вновь испытывала смену настроения. Совершенно не понимала, кто ей этот мальчишка, о котором она так серьезно позаботилась, что свою жизнь на карту поставила. Никакого чувства в груди не было, даже жалости к Душко, как к пациенту, она не испытывала. Чужой человек, и точка.
«Что же со мной было эти четыре дня? – рылась Сашенька в своих мозгах в поисках ответа. – Почему меня кидает из края в край из-за этого парня? – она мыслила сейчас, как психиатр. – Секс? Бывало и лучше… Что же?..»
Незаметно она задремала, а поскольку палата была отдельная, ее пару часов не трогали. Она сама проснулась с неожиданным ответом в голове.
Он меня возбуждает тем, что подтягивается по двести раз!
Это честное открытие, как током шибануло! Она – дочка тонкого, романтического литературоведа, психиатр, почти кандидат наук, прочитала тысячи книг про возвышенное чувство, она, Сашенька Бове, подвисла на простом визуальном физическом действии, которое возбуждает ее до крайности. И не надо ей красивых баллад, умных мыслей, томных нашептываний в ухо – пару раз парень подтянулся, и она готова на все.
Вот и сейчас, представив Душко на перекладине, она захотела поменять белье на свежее.
«Животное!» – дала себе оценку Сашенька.
Но почему-то она была довольна этой характеристикой, спокойно расставаясь с юношеской иллюзией, что ей нужен мужчина, похожий на папу. Здесь она сразу вспомнила мать и решила навестить ее, как только кончится весь этот кошмар. Что там родительница говорила о муже и о любовнике?..
А еще Сашенька подумала, что выйдет замуж за Зурика, а Душко будет подтягиваться, подтягиваться, подтягиваться…
15
Она летела, вспоминая Коровкина. Как ей казалось, в небеса летела. Большая крыса, машущая лапами, как если бы она была птицей.
Но ей не суждено было упасть. Огромная ворона, или еще какая другая птица подхватила ее когтями за шкуру и понесла куда-то добычу.
Ну и Бог со мною, думала Мятникова, обозревая окрестности. Пусть я стану сытным обедом для вороньей семьи… На мгновение Лиле показалось, что она увидела в окне того художника, родом из детства, дарившего ей заграничные конфетки, но птица летела быстро, мелькало солнце в окнах домов, какие-то люди внизу указывали пальцем в небо, и мальчишка со злобным лицом натягивал резинку рогатки… Камень просвистел в каких-то сантиметрах… А потом птица осторожно приземлилась на вершину старого тополя, в гнездо, где орали пять голодных птенцов.
Что делать с такой здоровой крысой, птенцы не знали, а потому их мамаша ткнула Мятникову клювом прямо в крысиное темечко, подарив Лиле ошеломляющую боль. Животное не потеряло сознания, а потому ворона, почему-то с загнутым, как у орла клювом, решила нанести повторный, разящий удар, подняла голову, выгнув шею до предела, и обрушила свой клюв, словно нож…
Но здесь произошло странное. Неожиданно для себя крыса Мятникова продемонстрировала необычайную ловкость. Увернулась от удара, подпрыгнула, вцепилась хищнику в горло и в одно мгновение отгрызла птице голову. Из обезглавленного туловища брызнуло кровью, вкус которой так понравился Лиле, что она с наслаждением стала лакать, быстро двигая язычком, а потом сама не заметила, как съела птицу целиком.
Орали голодные птенцы, которых Мятникова в течение получаса сожрала всех пятерых, думая, что без матери они все равно не жильцы. Чистя морду от перьев, она не испытывала угрызений совести по поводу того, что уничтожила целое птичье семейство. Подумала о естественном отборе и о том, что хищница-мать первая напала на нее.
Потом Лиля несколько часов пролежала, греясь в лучах солнышка, и, сама того не замечая, грызла ветку за веткой, из которых было свито гнездо…
Упасть ей все-таки пришлось, так как восемьдесят процентов птичьего дома она превратила в труху. Падение было внезапным и болезненным. Мятникова собралась какое-то время отлежаться в травке, но здесь кто-то многоголосо заулюлюкал, совсем рядом пролетел булыжник, стукнувшись о ствол тополя, затем другой чиркнул по боку, крыса сорвалась с лежки и, петляя, побежала куда глаза глядят. За ней гнались и кричали:
– Смотри, какая огромная! Крыса! Крыса!
– Черная!
– Я ей в бочину камнем попал! Видел?!
– Промазал!
– Попал! – настаивал мальчишка, и этот спор, переросший в драку, спас Лилю от травли, которая могла закончиться для нее плохо.
Мятникова учуяла запах метро, отыскала решетку и, протиснувшись между прутьями, скользнула в подземку.
И здесь пришлось пролететь метра три, опять больно ударившись, но в темноте крысе было куда спокойнее, чем снаружи, она легла, прижавшись к влажной стенке, и закрыла глаза, отдыхая.
Она не спала, просто лежала и думала о том, что ей почему-то совершенно не хочется теперь умирать. Наверное, Господь создал животных так, чтобы они не были способны на самоубийство, в отличие от человека с его гордыней и даром обгаживать хорошие дела, придуманные Богом.
Потом она перестала думать и принялась грызть стену, возле которой лежала. Испытала удивительно приятное ощущение в деснах, какой-то нечеловеческий кайф. Ее резцы без труда крошили кирпич за кирпичом, и казалось, что она делается все сильнее и сильнее, будто каждый уничтоженный кирпич становится частью ее тела.
Слишком мягкая стенка, подумала крыса Мятникова, поднялась на лапы и с удовлетворением ощутила, что боли от падений более не существует в ее мышцах, что, оказывается, крысиная регенерация работает куда как лучше человечьей.
Лиля подняла голову и пошевелила носом, уловив много знакомых, но еще больше неизвестных запахов. Часть из них была отвратительной, часть совершенно не волновала, а еще одна манила к себе, влекла неудержимо.
Мятникова побежала на своих коротких ножках навстречу неизведанному, и чем оно сильнее пахло, тем быстрее был ее бег.
Умеют ли крысы бегать галопом? Умеют. Это была именно та особь, в которой было столько породы, сколько и в арабском скакуне.
Вдруг на крысу Мятникову обрушился нестерпимый свет! Она остановилась и зажмурила глаза. Затем потихонечку приоткрыла их до щелочек и обнаружила себя между рельсов, по которым на нее, грохоча сотней колес, надвигался поезд.
«Вот это конец!» – поняла Мятникова и от ужаса вжалась в щебенку.
Она не погибла, но чуть было не оглохла.
«Я же не человек! – обрадовалась. – Во мне роста куда как меньше. Я – крыса, и пусть надо мною летят поезда, какое мне дело до них! Главное, по рельсу не ходить!» – заключила она и прочитала на стенке: «Преображенская».
«Эка, куда я забралась! – отметила Лиля. – Ворона была скоростная!»
Мятникова поглядела на людей, ожидающих следующего поезда. Они не вызвали в ней и толики интереса. Ради забавы попробовала на зуб стальной рельс, а потом затрусила хозяйкой обратно в тоннель и скоро нашла в стене какой-то лаз, куда идеально проходило ее новое тело.
Лаз привел к небольшому помещению, в котором обнаружилось до тридцати крысиных особей, исправно трудившихся над старой электропроводкой.
Неожиданно для себя Мятникова встала на задние лапы и издала протяжный писк. Крысы одновременно прервали свою работу и повернули головы в сторону незнакомки.
«А что я еще должна им сказать? – подумала Лиля. – Поздороваться?»
Она еще раз пропищала, услышала в ответ нестройный писк и мелкими шажочками подошла к свободному месту у стены, где еще имелись нетронутые куски проводки. Ее зубы нуждались в работе, а потому она набросилась на алюминий, перетирая его запросто, проглатывая обмотку дециметрами.
Мне станет плохо, думала она. Я никогда не питалась пластмассой, смешанной с металлом.
Мятникова проглотила пережеванную смесь и подумала, что, наверное, ее желудок переварит все, так как она теперь крыса, а не человек.
А потом она заметила вокруг себя маленькие черные зернышки и поняла, что это ее испражнения.
Я не контролирую органы выделения!
Тем не менее, это ее не только не расстроило, но даже позабавило.
Мне нужен памперс! Мятникова хотела было посмеяться в голос, но получилось лишь «пи-пи-пи». Окружающие грызуны вздрогнули от этого разухабистого писка и поглядели на новенькую с желанием порвать ее на куски тут же. Вероятно, они не знают, что такое смех, и я просто их напугала, решила Лиля.
Ишь, такие малявки, а столько злобы! Хорошо, что я все-таки большая крыса и мною так просто не пообедаешь!
Впрочем, Мятниковой здесь надоело. Уняв зуд в челюстях, она решила позабавиться, словно девчонка какая. Вернулась в тоннель рядом с «Преображенской», вскарабкалась по высоковольтному проводу почти к самому своду и прыгнула на крышу отъезжающего поезда.
Давай, мой конь, давай, буланый!
В ее ушах стоял невообразимый грохот, она чудом держалась когтями за какой-то выступ, срываемая встречным ветром, но была счастлива, как еще никогда, ну, может быть, в детстве на карусели в Парке культуры.
Она мчалась, оседлав головной вагон, освещавший черное пространство мощными фарами, в свете которых то и дело взблескивали светлячками крысиные глазки.
Ей хотелось кричать во все горло, когда они миновали «Сокольники», хотелось призывать революционно, мол, собратья, мы вступили в новую эру челове… крысиного бытия. Теперь нам подвластны самые сложные механизмы и технологии! Мы сможем управлять поездами и самолетами, а наши дети полетят в космос!
– Я хочу умереть в космосе! – пищала Мятникова. – Я доберусь до Байконура, заберусь в ракету, а когда выйдем на орбиту, сожру все коммуникации, так, чтобы возврата не было, чтобы всю жизнь в космосе!
Она каталась на поезде, не считая часов, а когда состав прибыл в депо, ей, еще объятой остатками эйфории, в физиономию неожиданно направили струю воды из шланга.
Какая-то мордатая тетка в резиновом фартуке и перчатках поливала вагон. Увидела на крыше Мятникову и струей в нее.
Лиля летела в пространство, сбитая с крыши ледяной водой, и слышала:
– Смотри-ка, крыса-путешественница!
Потом еще долго крыса крутилась в струе воды, направляемой теткой. Лиля дала себе слово: если выживет, тетке горло перегрызет. Как она это будет делать, решит потом…
Она сумела выскочить из-под струи и сигануть в щель, оказавшуюся длинным проходом, приведшим к теплой трубе, возле которой Мятникова и залегла, мелко трясясь всем телом, чувствуя себя куском льда…
Через два часа она чихала, как человек.
– Пчхи, пчхи! – вылетал серый язычок. Сердце бешено колотилось, а в легких клокотало.
Я заболела, думала в горячке Лиля. Я простудилась, у меня нет лекарств, и я умру. Через несколько часов после смерти мое тело станет разлагаться и пахнуть приторно-сладко… Тетка – убийца!
Она вспомнила, как еще совсем недавно изводила крыс тысячами, будучи на хорошем счету в конторе по борьбе с вредными грызунами. Значит, воздается мне за концлагерные дымы!..