— Я лишь хотел выразить мнение, сэр, что ваш план кажется мне слишком сложным.
— В таком ответственном деле, Дживз, простого решения не существует.
— Не обязательно, сэр. Альтернативный план, который я могу вам предложить…
Я четко поставил назойливого малого на место:
— В альтернативных планах нет нужды, Дживз. Мы в точности будем следовать моей программе действий. Ты немедленно отправишься к школе и займёшь выгодную позицию у дверей. Я тем временем достану верёвку. На всё, про всё даю тебе десять минут. Затем я начну действовать. И хватит об этом. Бери ноги в руки, Дживз.
— Слушаюсь, сэр.
* * *
Я чувствовал необычайный прилив сил, взбираясь на холм, где располагалась школа Святой Моники. Сил у меня не убавилось, когда я открыл калитку и вступил в тёмный сад. Но после нескольких шагов по лужайке у меня возникло какое-то странное ощущение: мне вдруг показалось, что все кости в моём теле превратились в макароны. Я остановился.
Не знаю, доводилось ли вам когда-нибудь чувствовать в начале пирушки приятное возбуждение, — по-моему, это так называется, — которое неожиданно пропадает, словно кто-то щёлкает выключателем. Примерно то же самое произошло со мной сейчас, и, должен признаться, такое неприятное ощущение можно испытать лишь в скоростном лифте в Нью-Йорке, когда садишься в него, ни о чём не подозревая, и, мгновенно оказавшись на двадцать седьмом этаже, внезапно понимаешь, что свои внутренности ты оставил на тридцать пятом, а вернуться за ними уже невозможно.
Холодок пробежал по моей спине, и, можно сказать, я протрезвел. Глаза мои открылись. Только теперь я понял, что повёл себя, как последний болван, и для того, чтобы утереть нос Дживзу, обрёк себя на мучения, хуже не бывает. Чем ближе я подходил к школе, тем сильнее я жалел, что высокомерно отказался выслушать альтернативную программу действий толкового малого. Я печёнками чувствовал, что нуждаюсь в альтернативной программе больше всего на свете, причём чем альтернативнее она будет, тем лучше для меня.
В этот момент я увидел теплицу. Не прошло и минуты, как цветочные горшки оказались у меня в руках.
А затем вперёд, к дереву; и, невзирая на бураны, не бросить флаг с девизом странным «Эксельсиор!».
* * *
Я хочу сказать, что дерево, должно быть, вырастили здесь специально для этой цели. Мои взгляды на лазание по веткам в саду, принадлежащем лучшей подруге тёти Агаты, остались неизменными, но я должен признаться, лазать по этим веткам было одно удовольствие. Я опомниться не успел, как очутился на вершине мира и увидел внизу стеклянную крышу теплицы. Зажав цветочный горшок между колен, я начал привязывать к нему верёвку.
И, пока я завязывал узлы, в голову мне почему-то полезли мрачные мысли о Женщине, как таковой.
Само собой, к этому времени мои добрые, старые нервы окончательно разгулялись, и я понимаю, что судил слишком строго, но, сидя в темноте на кедре, или как там он назывался, я решил, что чем больше умный мужчина имеет дело с женщинами, тем сильнее он удивляется, как этому полу позволили болтаться по нашей земле.
Женщины, по моему глубокому убеждению, ни на что не пригодны. Возьмём, к примеру, особ женского пола, замешанных в этой истории. Тётя Агата, куда более известная под именем Чума Понт-стрит, — черепаха-людоедка в человеческом облике. Мисс Мэйплтон, которую я видел единственный раз в жизни, и которую можно охарактеризовать одной фразой: лучшая подруга тёти Агаты. Бобби Уикхэм — девушка, вечно впутывающая людей с чистой совестью в разного рода авантюры. И, наконец, Клементина — юное создание, которое, вместо того, чтобы прилежно учиться и готовиться стать хорошей женой и матерью, проводит самые счастливые годы отрочества, подкладывая воспитательницам шербет в чернила…
Ну и компания! Ну и компания!
Я имею в виду, ну и компания!
Я накрутил себя до такой степени, что преисполнился негодования и мог бы наговорить о женщинах невесть что, но в это время яркий свет внезапно ударил мне в лицо, и мои барабанные перепонки сотряслись от звука голоса.
— Хо! — сказал голос.
Он не мог принадлежать никому, кроме полисмена. Я не сомневался в этом по двум причинам: во-первых, у него был фонарь, а во-вторых, он сказал «Хо!». Не знаю, помните ли вы мой рассказ о том, как однажды я проник в дом Бинго Литтла (мне поручили украсть магнитофонную плёнку, где была записана слащаво-сентиментальная статья, написанная о малыше его женой) и, выбравшись из окна, попал в руки блюстителю порядка? Тогда первым делом он сказал «Хо!» и продолжал повторять «Хо!» на протяжении всего нашего разговора, так что, по всей видимости, полисменов обучают этому слову во время спецподготовки. В конце концов, не так уж и плохо в отдельных случаях говорить «Хо!».
— Эй, вы, как вас там! Слезайте! Я вам говорю!
Я слез. Мне только что удалось установить цветочный горшок на ветке, и я понимал, что оставляю за собой мину замедленного действия. Теперь всё зависело от того, упадёт горшок или нет. Если он грохнется, я окажусь в идиотском положении, если нет — быть может, мне удастся отболтаться. Впрочем, по правде говоря, я очень смутно представлял себе, как я буду отбалтываться.
Однако другого выхода у меня не было.
— А, сержант! — сказал я.
Это прозвучало неубедительно. Я повторил ту же фразу, сделав ударение на "а". Это прозвучало ещё неубедительнее. Мне стало ясно, что Бертраму необходимо срочно что-нибудь придумать.
— Всё в порядке, сержант, — объяснил я.
— В порядке?
— О да. В полном порядке.
— Чего вы там делали?
— Кто, я?
— Да, вы.
— Ничего, сержант.
— Хо!
Мы оба замолчали, но молчание это было, если так можно выразиться, не мирным и успокаивающим, как бывает в беседе двух старых друзей, а тревожным и беспокойным.
— Пройдёмте, — сказал жандарм.
Последний раз я слышал эту фразу из уст полисмена на Лестер-сквер, в ночь после регаты между Оксфордом и Кембриджем, когда, по моему совету, мой старый приятель Оливер Рэндольф Сипперли попытался умыкнуть полицейский шлем, внутри которого находился полицейский. Тогда она была обращена к Сиппи, но всё равно прозвучала не слишком приятно для моих ушей. Сейчас же у меня мороз побежал по коже.
— Но, послушайте, прах побери, это уж не знаю, знаете ли! — воскликнул я.
В этот момент, когда Бертрам находился в критической ситуации и, честно признаться, готов был сквозь землю провалиться, послышались мягкие шаги, и негромкий голос нарушил тишину:
— Вы схватили их, сержант? Я вижу, нет. Это мистер Вустер.
Полисмен резко повернулся, светя перед собой фонарём.
— А вы кто такой?
— Я камердинер мистера Вустера.
— Чей?
— Мистера Вустера.
— Этого человека зовут Вустер?
— Этого джентльмена зовут мистер Вустер. Я служу у него в качестве камердинера.
Совершенно очевидно, сержант был потрясён величественными манерами великолепного малого, но он не сдался.
— Хо! — заявил он. — Так вы не служите у мисс Мэйплтон?
— Мисс Мэйплтон не нуждается в услугах камердинера.
— Тогда чего вы делаете у неё в саду?
— Я совещался с мисс Мэйплтон в здании школы, и она выразила желание, чтобы я пошёл и разузнал, удалось ли мистеру Вустеру помешать незваным гостям.
— Каким незваным гостям?
— Подозрительным личностям, которых мы увидали, когда вошли в сад.
— А чего вам понадобилось в саду?
— Мистер Вустер собирался нанести визит мисс Мэйплтон, которая является близким другом его семьи. Мы заметили, как подозрительные личности шли по лужайке. Увидев этих подозрительных личностей, мистер Вустер отправил меня предупредить о них мисс Мэйплтон, а сам остался следить за ними.
— Он сидел на дереве.
— Если мистер Вустер взобрался на дерево, он, несомненно, имел на то веские причины и действовал исключительно в интересах мисс Мэйплтон.
Полисмен наморщил лоб и зашевелил губами.
— Хо! — сказал он. — Если хотите знать, я не верю ни одному вашему слову. К нам в участок позвонили по телефону и сообщили, что кто-то пробрался в сад мисс Мэйплтон, а этот парень сидел на дереве. По мне, оба вы соучастники преступления, и я сейчас отведу вас к уважаемой леди на опознание.
Дживз слегка наклонил голову.
— Я буду счастлив сопровождать вас, сержант, если вы на этом настаиваете. И я убеждён, что смело могу сказать то же самое в отношении мистера Вустера. Он также, вне всяких сомнений, не станет чинить вам никаких препятствий. Если вы считаете, что волей обстоятельств мистер Вустер попал в двусмысленное положение и оказался скомпрометированным, естественно, самым горячим его желанием будет реабилитировать себя…
— Эй! — воскликнул полисмен, глядя на Дживза вытаращенными глазами.
— Сержант?
— Немедленно прекратите.
— Как скажете, сержант.
— Чем болтать всякие глупости, пойдёмте со мной.
— Да, сержант.
Должен признаться, получив огромное удовольствие от разговора Дживза с сержантом, я шёл к зданию школы в мрачном настроении. Должно быть, злой рок, как говорится, преследовал меня, и я лишь сожалел, что доблестная попытка Дживза вытащить меня из беды с треском провалилась. Толковый малый блестяще всё объяснил; его рассказ даже мне показался местами правдоподобным, но, к великому несчастью, человек с фонарём не попался на крючок, как попался бы любой на его месте. Нет никаких сомнений, что полисмены страдают чем-то похожим на заворот мозгов, а это мешает им верить в чистоту человеческих намерений. Поэтому характеры у них несносные, и тут уже ничего нельзя поделать.
Самое главное, я не видел выхода из создавшегося положения. Мисс Мэйплтон, конечно, подтвердит, что я племянник её старой подруги, и мне не придётся идти в участок и ночевать в камере, но это, если как следует разобраться, меня не спасало. Клементина, по всей видимости, всё ещё пряталась в саду, и, когда её приведут и всё откроется, меня ждёт горящий взгляд, несколько слов ледяным тоном и обещание написать длинное письмо тёте Агате. Я вовсе не был уверен, что отсидеть в тюрьме несколько лет — худший вариант.
От таких мыслей, как вы понимаете; моя душа, по мере того как мы приближались к месту назначения, постепенно уходила в пятки. Очутившись в здании школы, мы миновали длинный коридор и вошли в кабинет, где за письменным столом, сверкая очками в стальной оправе так же неистово, как и на ленче у тёти Агаты, стояла директриса собственной персоной. Я бросил на неё один только взгляд и крепко зажмурился.
— Ах! — сказала мисс Мэйплтон.
Высказанное с опредёленной интонацией, начинающейся с высокой ноты и заканчивающейся низкой, как бы выплюнутое, — если вы понимаете, что я имею в виду, — слово «Ах!» звучит не менее зловеще, чем «Хо!» По правде говоря, можно поспорить, какое из этих слов забористей. Но я был просто потрясён, услышав, что мисс Мэйплтон произнесла «Ах!» совсем другим тоном. Если уши меня не обманывали, это было настоящее «Ах!», дружелюбное «Ах!»; «Ах!», которое говорят друг другу солдаты-однополчане. Потрясение моё было настолько сильным, что, забыв об осторожности, я осмелился посмотреть на неё ещё раз. И хотите верьте, хотите нет, Бертрам коротко вскрикнул. Грозный экспонат, стоявший передо мной, не вышел ростом. Я хочу сказать, мисс Мэйплтон не могла высокомерно смотреть на окружающих сверху вниз. Но нехватку дюймов ей с успехом возмещал величественный вид, присущий всем женщинам, руководящим школами. Глядя на неё, становилось ясно, что она не потерпит никаких глупостей. Директор школы, в которой я когда-то учился, обладал таким же даром вселять в людей ужас, и помнится, in statu pupillary, я готов был признаться во всех своих грехах, стоило мне почувствовать на себе огненный взгляд его глаз. У армейских майоров точно такой же вид. А также у полисменов-регулировщиков и некоторых девушек, работающих на почте. Должно быть, тут дело в том, что они как-то по-особому поджимают губы и умеют смотреть сквозь собеседника.
Одним словом, посвятив долгие годы воспитанию молодёжи (выговаривая Изабель, со строгой серьёзностью делая замечание Гертруде, ну, и всё такое), мисс Мэйплтон с течением времени стала похожей на укротительницу львов, что и заставило меня в первый момент крепко зажмуриться и прочитать про себя коротенькую молитву. Но сейчас, хотя она всё ещё напоминала укротительницу львов, я видел перед собой дружелюбную укротительницу, которая недавно уложила своих зверей спать и решила расслабиться в компании друзей.
— Я вижу, вам не удалось их обнаружить, мистер Вустер, — сказала она. — Тем не менее я ценю вашу храбрость и хочу выразить вам признательность за проявленные заботу и внимание. На мой взгляд, ваше поведение было безупречным.
Я почувствовал, что рот у меня открылся, а голосовые связки зашевелились, но я не смог выдавить из себя ни слова. Ход её мысли остался для меня тайной за семью печатями. Я был поражён до последней степени. Изумлён донельзя. Короче, я попросту обалдел.
Цербер закона издал горлом какой-то нечленораздельный звук, похожий на завывание волка, от которого в последний момент ускользнул русский крестьянин.
— Вы опознаёте этого человека, мэм?
— Опознаю? В каком смысле я должна его опознать?
В беседу включился Дживз:
— Насколько я понимаю, мадам, сержант находится под впечатлением, что мистер Вустер забрался в ваш сад с преступной целью. Я уведомил сержанта, что мистер Вустер — племянник вашей подруги, миссис Спенсер Грегсон, но он отказался мне поверить.
Наступило молчание. Мисс Мэйплтон бросила на полисмена такой взгляд, словно она застукала его за сосанием леденцов во время урока Священного Писания.
— Вы хотите сказать, сержант, — произнесла она голосом, который пронзил полисмена в районе третьей пуговицы и вышел между лопатками, — что из-за вашего идиотизма настоящим преступникам удалось скрыться, так как вы приняли мистера Вустера за грабителя?
— Он сидел на дереве, мэм.
— Ну и что с того? Ведь вы забрались на дерево, чтобы лучше видеть, мистер Вустер?
Теперь я смог ей ответить. Я оправился от шока, и моё присутствие духа ко мне вернулось.
— Да. Вот именно. Так оно и есть. Конечно. Безусловно. Точно, — сказал я.
— Чтобы лучше видеть. Как дважды два.
— Я попытался объяснить сержанту то же самое, мадам, но он счёл мои теорию неправдоподобной.
— Сержант — болван, — заявила мисс Мэйплтон. На мгновение мне показалось, она сейчас возьмёт в руки указку и стукнет полисмена по костяшкам пальцев. — Благодаря его кретинизму, настоящие нарушители наверняка успели убежать. И за такую работу мы платим коммунальные и государственные налоги!
— Ужасно! — воскликнул я.
— Полное беззаконие.
— Стыд и срам.
— Вопиющее безобразие, — решительно произнесла мисс Мэйплтон.
— Хуже не придумаешь, — согласился я.
По правде говоря, мы всё больше и больше напоминали пару воркующих голубков; и в это время сквозь открытое окно кабинета до нас донёсся шум.
Должен признаться, рассказчик из меня никудышний, потому что я всегда теряюсь, когда приходится описывать какие-нибудь события. В конце моих школьных сочинений преподаватели обычно писали: «Практически или совсем не имеет способностей, но очень старается». Правда, с течением лет я поднахватался слов у Дживза, но, несмотря на это, я, грубо говоря, слишком слаб в коленках, чтобы красноречиво рассказать вам о раздавшемся грохоте. Попробуйте представить себе, как Альберт-холл падает на Хрустальный Дворец, и тогда вы примерно поймёте, что я имею в виду.
Мы все, даже Дживз, подскочили на несколько дюймов. Полисмен издал тревожное «Хо!»
Величественный вид вернулся к мисс Мэйплтон через долю секунды.
— Один из нарушителей, очевидно, разбил крышу теплицы, — сказала она. — Возможно, хотя бы сейчас, сержант, вы оправдаете своё жалкое существование и начнёте расследование, немедленно отправившись к месту происшествия.