Месяц назад она, скорее всего, в одну секунду оделась бы и покинула негостеприимную обитель. Но жизнь, сперва по ошибке слепившая из Надюши нечто абстрактно-неприспособленное, месяц назад резко вильнула в сторону, смяла свой шедевр в бесформенный комок, а после вытесала устойчивый куб. На этот куб сейчас и напоролся мамин кавалер. В том, что это именно кавалер, сомнений никаких не было, поскольку мужские особи другого функционального назначения не разгуливают по чужим квартирам в полосатых коричнево-зеленых халатах.
– А вы у нас ночевать останетесь? – любезно поинтересовалась Надежда вместо приветствия.
Мужчина смешался. Во-первых, ее уверенное «у нас» как-то резко и бесповоротно отделяло его от прав на безлимитное пребывание в квартире. А глагол «ночевать» очень четко намекал на то, что время позднее, гостям пора и честь знать. Если им, конечно, есть где жить и они не планируют в перспективе претендовать на квадратные метры.
Татьяна Павловна вплыла в кухню, распространяя густой запах духов, и томно спросила:
– Познакомились?
– А надо? – уточнила Надя.
В глазах матери мелькнуло удивление и даже, как показалось Надюше, интерес.
– Надо бы. Просто из вежливости хотя бы. Раз уж ты за полночь почтила нас своим визитом.
Надежде внезапно стало весело. Ушлый папаша разрезал ее мягкую податливую жизнь, словно торт на две половинки. Безвкусное и блеклое «до» и жестко-напористое «после».
– Ой, конечно, – расцвела Надя. – Меня зовут Надя, я здесь прописана. Я, как говорит мама, старая дева на пороге четвертого десятка…
Татьяна Павловна напряглась, опасаясь, видимо, что гость приплюсует к возрасту дочери лет двадцать и получит какую-нибудь неинтересную цифру, о которой раньше не задумывался:
– Да все не так плохо, ей всего-то двадцать семь…
– …внуков я мамуле пока не родила, но потерпеть осталось совсем чуть-чуть. Всегда мечтала о том, как по нашей тихой квартире будут носиться дети. Мужа я, наверное, тоже сюда пропишу. Тогда мы сможем встать на очередь по улучшению жилищных условий.
Мама перебазировалась к кавалеру, и теперь они были похожи на филина и сову, которым в дупло посветили прожектором. Они изумленно таращились на разглагольствовавшую Надю, не успевая переваривать информацию.
– А кто у нас муж? – первой отмерла мама. – Надеюсь, я ничего не пропустила и он пока только в планах?
– Да что все обо мне да обо мне, – широко улыбнулась Надя. – Я смотрю, у нас гости. Кстати, знаете, какая у мамы любимая шутка? «Гастарбайтеры и иждивенцы на нашей территории не приживутся!» Правда, смешно?
– Ты что, дочь, съела что-нибудь?
– Нет, мам. Тут такое случилось. Однажды утром я проснулась и поняла, что стержень, о котором ты всегда мечтала, наконец-то во мне вырос. И теперь я на него насажу кого угодно.
Кавалер начал коситься на стойку с ножами. По капелькам пота, выступившим на лбу, и по воровато бегающим глазкам явственно читалось, что в голове его оформляется некая четкая мысль.
– Анатолий, не обращай внимания, – одернула его Татьяна Павловна. – Это аллегории. Девочка шутит. Неудачно. Надя, ты есть будешь?
Любой бунт – это торнадо. Его невозможно оборвать на полпути, стихия должна пройти все фазы, включая кульминацию и развязку. Заткнуть осмелевшей Надежде рот котлетой или тарелкой вермишели было невозможно.
– А вы на стройке работаете? – ласково улыбнулась она и ободряюще подмигнула.
– Это завлабораторией из моего института, – любезно пояснила мама. – Анатолий Викторович.
– Можно просто Анатолий, – попробовал навести мосты гость.
– …Викторович, – сурово повторила родительница.
– А вы у нас надолго? – наивно моргнула Надюша. – В смысле – какие планы? Вам просто переночевать сегодня негде или… завтра тоже негде?
Анатолий Викторович побагровел. Их роман с Татьяной Павловной был уже в той стадии, когда пора было решаться на серьезные действия. Маленькая нахалка попала в самое уязвимое место – ночевать ему и правда было негде. То есть квартира-то была, но там проживала еще его мама, категорически не сошедшаяся с Татьяной Павловной характерами. Вообще-то мама была тихой и кроткой. До тех пор, пока на горизонте не появлялась «хищница». Разумеется, мамуля жаждала устроить судьбу ребенка, но «ребенок» сначала занимался наукой, потом вдруг оказалось, что ни детей, ни жены у него нет, а докторская есть, и от этой докторской ни жарко, ни холодно, лишь жалкая надбавка к зарплате. Как раз в это время, когда Анатолий Викторович вдруг возжелал постоянной спутницы жизни и детского щебета по вечерам, в лаборатории появилась юная прелестница, мигом вскружившая голову престарелому и неопытному доктору наук. Мама, которой практикантку Юлечку привели на чай уже в качестве невесты, поджала губы, понаблюдала, как девица порхает по четырехкомнатным хоромам, щебеча про запущенность и ремонт, и сказала свое решительное «нет». На уверения сына в том, что Юлечка его искренне любит, мамаша презрительно расхохоталась. Анатолий Викторович измучился, разрываясь между двумя любимыми женщинами. Чтобы помочь жениху сделать правильный выбор, Юлечка, потупив глазки, сообщила, что беременна. Счастливый Анатолий Викторович потащил будущую мать в загс, а мама с сердечным приступом поехала отлежаться в больнице у подруги. Фокус не удался. Сын исправно таскал фрукты, волновался, но жениться не передумал. Тогда будущая свекровь пошла ва-банк. Она встретилась с девушкой и сообщила той, что квартира приватизирована на нее, так как сын, будучи занят на научной работе, от приватизации отказался. Некогда ему было бегать по инстанциям. Поэтому совет вам да любовь, а прописаться не получится.
Скандал был ужасный. Юлечка орала, топала ногами и недоумевала, как можно быть таким лопухом. До свадьбы дело не дошло. Миф о беременности растаял, как утренний туман. Трагедия была страшная. Анатолий Викторович разочаровался в женщинах окончательно, пока не встретил Татьяну Павловну. Мало того что она была умна, сильна и хороша собой, так она еще была похожа на любимую актрису его мамы, что могло сыграть немаловажную роль в деле построения будущего семейного счастья. Но то ли мама уже начала впадать в маразм, то ли решила помотать отпрыску нервы старческими капризами, но и Татьяна Павловна ей не приглянулась. Основанием стал возраст и наличие дочери, а мамаша вдруг осознала, что всю жизнь мечтала понянчить внука, причем мальчика. Предварительно обсудив проблему с любимой, Анатолий Викторович хлопнул дверью и ушел. Все складывалось наилучшим образом. Дочь Татьяны Павловны переехала то ли к мужу, то ли к жениху, квартира была в их полном распоряжении, поэтому можно было начинать новую жизнь.
Вероятно, фортуна решила поиздеваться, зачем-то вернув дочь, которая оказалась вовсе не такой, как ее описывала Таня. Если верить любимой, то у нее выросло робкое недоразумение, без права голоса и удручающе покорное. А в результате среди ночи заявилась довольно интересная девица, тут же показавшая, кто есть кто на этой кухне. Характер был мамин, за что Анатолий Викторович готов был полюбить Надежду как дочь, если она перестанет ерепениться и создавать проблемы для совместного проживания. Не придумав, чем ее утешить, и не имея особого опыта в дипломатии, Анатолий Викторович бухнул:
– Жилплощадь у меня есть, прописка тоже.
Ему казалось, что это основной камень преткновения, который может помешать дальнейшему общению. Разумеется, девчонка волнуется, что рядом с матерью трется неизвестно кто, да еще претендует на квадратные метры. Он бы тоже волновался, если бы рядом с его родительницей появился какой-нибудь старый гриб. Мало ли что у человека на уме.
– Жена выгнала? – предположила Надя.
– Может быть, все же поешь, проницательная ты наша? – вклинилась в опасный диалог мама, вдруг вспомнившая, как в младенчестве Надежда замечательно затыкалась, едва ей в рот засовывали соску. Увы, сейчас это проделать было невозможно.
– Жены у меня нет. И не было, – честно признался Анатолий Викторович. И ему вдруг стало неловко. Но подружиться с дочкой хотелось. Если у них с Татьяной Павловной одинаковые характеры, то это будет еще похлеще его мамы. Когда ползаешь по линии огня, никакого душевного равновесия быть не может. А Анатолию Викторовичу надоело быть на передовой. Он желал спокойствия и стабильности.
Надя выразительно посмотрела на родительницу и пошевелила бровями.
– Нет, ты точно съела что-нибудь! – в сердцах рявкнула Татьяна Павловна.
– Вы знаете, я живу с мамой, – попытался прояснить свою трагедию Анатолий Викторович. Его уже начал напрягать этот допрос, но грубить девочке, которая запросто может испортить только-только наметившееся счастье, было бы поступком крайне опрометчивым и недальновидным. Хотя нагрубить уже очень хотелось.
– О, – понимающе кивнула Надежда, – я тоже с мамой жила. Теперь вот в гости хожу. Соболезную, в общем.
– Не надо нам твоих соболезнований, никто не помер еще, – весьма двусмысленно пошутила Татьяна Павловна. – Засунь уже в рот что-нибудь и затихни. Мы оценили твое остроумие. Если все время показывать зубы, то можно не только отпугнуть нападающих, но и получить от них по этим самым зубам. Так что аккуратнее.
– Надо же, а раньше эта сентенция звучала короче, – удивилась Надежда. – Там про «получить» ничего не было.
– Ты духовно совершенствуешься, материал усложняется. Русский язык тоже не с «Войны и мира» изучать начинают, а с букваря. Двигайся к самосовершенствованию поступательно и не груби матери. А вообще я рада, что ты подобрала сопли, – неожиданно резюмировала мама. – И прическа ничего. Не то что крысиный хвостик, которым ты мужиков пугала. Давно говорила, займись собой. Раз твой мужчинка так благотворно на тебя влияет, то я, так и быть, готова его одобрить.
– А взамен я должна одобрить твоего? – хмыкнула Надя. – Бартер?
Анатолий Викторович нервно шмыгнул и незаметно вытер лоб. Просто ужас, а не девка.
– И где нахваталась? – покачала головой мама. – В кого ты такая наглая?
Надя с Анатолием Викторовичем переглянулись и неожиданно хором фыркнули.
Общий язык был найден.
Тихо, по-деревенски обстоятельно тикали часы, за стеной глухо играла музыка, веселой дробью ссыпались чьи-то шаги по лестнице. Отвлекало буквально все. Надя тосковала над листом бумаги, бессмысленно поделенным на две половины. Наверное, следовало составить какое-то уравнение, но в этом она была не сильна. Из того, что получалось суммировать, выходила совсем не та цифра, которая требовалась. Если помимо выплаты процентов откладывать каждый месяц по сто долларов, то выплатить долг удастся только через двадцать пять лет. И то только в том случае, если она все правильно понимает и процент не будет расти, оставаясь равным девятистам долларам. А впереди Новый год. Надо купить елку, подарки, сделать стол. Да еще график смен, который составлялся на месяц вперед! Новогодние каникулы были шансом подработать, потому что всем хотелось отдохнуть. Надюше тоже хотелось, но позволить себе такую роскошь она не могла. Наоборот, сама предлагала коллегам подменить на праздниках. Но как отреагирует на это Валера? Не может же он бесконечно терпеть ее отсутствие. Может быть, рассказать ему все? Если тянуть дальше, то она может его потерять. А ведь она уже привыкла считать его своим мужем… Да! С любой бедой легче справиться вдвоем. Если Валере все рассказать, то, наверное, будет проще понимать друг друга и мириться со временными сложностями! Так решила Надя и успокоилась.
Воскресенье плавно переходило в ночь на понедельник, а любимый так и не вернулся. Надя решила позвонить подруге.
– Надь, я вообще тебя не понимаю, – выслушав вступление Надюшиного монолога, раздраженно вздохнула Вика. – Почему ты все время торчишь на работе? Выслужиться хочешь? Да я бы на его месте давно уже сбежала.
Надя осторожно провела пальцем по телефонной трубке и прикусила губу. Все правильно, правильно… Только нет ничего сложнее, чем жить так, чтобы всем окружающим были ясны мотивы твоих поступков. У каждого человека есть свой тайничок, в который он никого не пускает. Это темный уютный угол глубоко в душе. Кто-то, забившись в безопасную темноту, так и остается в изоляции, отгородившись безумием от внешних раздражителей. А кто-то складывает туда свои беды и радости, изредка заходя поворошить память и провести инвентаризацию. У Надежды этот угол разросся до размера футбольного поля. Еще немного, и все ее горести будут как на ладони. Тот, кто ошибся, всегда уязвим. Хотя бы из-за страха, что его ошибку заметят другие. Наши ближние зачастую любят приподняться, притопив соседа.
– Хватит молчать. Ты позвонила пожаловаться или посоветоваться? Имей в виду: жалость неконструктивна. Она разлагает, расслабляет и мешает сделать правильные выводы. Вы существуете автономно, периодически пересекаясь. Это не может считаться совместной жизнью. Во всяком случае, ты явно решаешь какие-то свои проблемы, а он вынужден терпеть, как покорная корова, которую привязали к забору и обещали забрать, «как только – так сразу». С другой стороны, если любит, то простит что угодно. Он любит?
– Наверное, – кисло промямлила Надя. Трогать высокие материи ей не хотелось.
– А знаешь, я в любовь не верю, – поделилась опытом Красовская. – И то, что Андрюха ушел, здесь ни при чем. Это я не от злости, не от разочарования. Просто нет никакой любви. Люди ее придумали, чтобы было не так тоскливо жить. С человеком может быть весело, интересно, привычно, удобно, когда это сочетается с узнаванием, с первыми впечатлениями, возникает чувство, которое назвали влюбленностью. Влюбленность – это то, что быстро проходит. И если в процессе привыкания ты сделала вывод, что этот человек тебе подходит, то можно попробовать. Но чаще какие-то параметры тебя не устраивают: не так одет, не то говорит, не тем пахнет, не там спит, ну – и так далее. Тогда ты просто уходишь искать замену. Одиночество противоестественно. Каждый должен жить в стае, но в каждой стае у отдельной особи должна быть пара. Иначе некому будет прикрыть твою спину. Если хочешь получить нормальный совет, расскажи все. Если хирургу только намекать, где у тебя болит, а щупать не давать, то он запросто ошибется с диагнозом и отпилит что-нибудь не то. Пока что я не понимаю, почему ты, вместо того чтобы играть в эту свою любовь, сутками трешься на работе. Или ты зарабатываешь деньги для него?
– Да ты что! – возмутилась Надя, задохнувшись от несправедливых подозрений в адрес Валеры.
– То есть он не наркоман, не картежник и деньги с тебя не тянет?
– Да он вообще не знает, сколько я зарабатываю!
– А едите и живете вы на чьи деньги?
– На его.
– Тогда не понимаю, – задумалась Вика. – Даже если это любовь, то какой от нее толк, когда предмет обожания постоянно вне досягаемости? Мазохизм какой-то. Или он уже на излете. Ты не боишься его потерять?
– Да я уже чувствую, что теряю! – едва не плакала Надя. – Я потому и позвонила тебе!
– Тут я тебе не помощница. Или ты мне рассказываешь все, или варись в своем борще одна. Мужчине нужно внимание, ласка и стимул. Ничего из перечисленного ты дать не в состоянии. По неизвестной причине.
– Ладно, давай я тебе все расскажу, только обещай не орать, не перебивать и ничего не предпринимать.
– Обещаю. Не тяни, вываливай свои секреты.
Надежда осеклась. Вывалить секреты, конечно, большого ума не надо, а как потом затолкать их обратно в потайную шкатулочку. Это как вода, пролившаяся из разбитой вазы: вытереть можно, вернуть – никогда. Если хочешь, чтобы тайна осталась тайной, не делись ни с кем. Но дело было еще и в том, что Надежда не была уверена, что кто-то сможет ей помочь. А вот лишний раз сообщить, что она дура непроходимая, – это пожалуйста.
Но все же она рассказала Вике все. Просто потому, что носить эту тяжесть в себе не было уже никаких сил.
Конечно, Вика орала. И ругалась, и перебивала, и причитала, и в результате вынесла свой приговор:
– Таких дур еще поискать. Вместо милиции, вместо частного сыщика, который обошелся бы не в пример дешевле, ты впряглась в кабалу. Да найти твоего папашу-афериста – раз плюнуть. Выясни у своей ненормальной мамочки его данные, и сдадим голубчика кредитору. Это ж надо – выход она нашла! Долг чужой выплатить! Ты просто сумасшедшая. Тут столько выходов из этой ситуации, а ты бьешься лбом о кирпичную стену и ждешь, пока дыра образуется. Знаешь, где в результате будет дырка?