Внешность, переставшая быть трагедией и поводом для стеснения, повлияла и на внутренний мир Надежды. Красивая женщина, в отличие от дурнушки, идет по жизни более твердой походкой, так как уверена, что всегда найдется рыцарь, готовый подставить плечо. Собственно, и рыцарь у Надюши был, и достойная работа, и даже неожиданное уважение коллег. Ее полюбили за безотказность, неконфликтность и такт. Надя охотно подменяла сменщиц, покрывала опоздавших и не участвовала в склоках. Подумав, Надежда сама пустила невнятный слух о том, что у нее есть серьезные финансовые проблемы, при этом, когда сердобольные любопытствующие пытались выцарапать подробности, девушка краснела, выжимала скупую слезу и протяжно вздыхала. Пару раз вздох получился таким прочувствованным, что поползли сплетни о тяжелой болезни то ли самой Нади, то ли кого-то из близких. Однажды краем уха Надя даже уловила нечто совершенно немыслимое про брата-наркомана, которого содержат в дорогущей лечебнице. Стыдно ей не было. Сама она не врала, поскольку долг, подаренный папашей, безусловно, можно расценивать и как личную трагедию, и как крупную финансовую проблему, а уж что там нафантазировали девочки, ее не касалось. Зато эти слухи вполне объясняли скромную одежду, так как Надя жалела денег на тряпки. Как и всякая молодая девушка, она очень, до дрожи в коленях и тумана в голове, хотела выглядеть красиво. Каждый день по дороге домой она смотрела на праздничные витрины дорогих бутиков и мечтала, мечтала, мечтала. А еще ненавидела отца. Если бы не он, в Надюшиной жизни сейчас не было бы этого страшного денежного провала, черной дыры, в которую засасывало время, силы и зарплату. Надя зарабатывала столько, что, казалось, можно чувствовать себя королевой, а на деле получался сизифов труд. На работе ее жалели, подкидывали денежные заказы, тем более что особой конкуренции не было, немецкий язык на нужном уровне оказался только у нее.
Надя не сломалась, она лишь пригнулась, словно упругая лоза, готовая в любое мгновение распрямиться. Только нужно было как-то дождаться этого мгновения.
На день рождения, про который коллегам нашептала Вика, ей подарили конверт с деньгами. Это было так кстати, что Надюша не выдержала и расплакалась. Первый процент за два месяца она выплатила, оставшихся денег хватало только на дорогу, но начальная ступень была взята. У нее получится, обязательно получится. Любой ценой.
– Молодец, Иванцова. – Вика шагала рядом, благоухающая, холеная и немного взвинченная. Она озиралась по сторонам и как-то чересчур тревожно стреляла глазами. – Только одного не могу понять, когда ты уже прибарахлишься?
– Когда, когда, – попыталась увильнуть от ответа Надя. – Когда надо. Сейчас у меня другие планы.
– Надьк, поделись, а то вдруг я чего-нибудь умное посоветую, пока ты дров не наломала, – улыбнулась Красовская и так бессмысленно мазнула по Надежде взглядом, что та не выдержала:
– Ты кому глазки строишь? Чего ты озираешься?
– А что, заметно? – вдруг испугалась Вика.
– Да не то слово! Как партизан в тылу врага с гранатометом наперевес!
– Надька… – Вика как-то вдруг сникла, и сразу стали заметны морщинки, отчаяние во взгляде и усталость. – Он со своей кобылой по выходным ходит обедать в наш ресторан! Он меня туда водил только по праздникам! А ее все время! Ну за что мне это? Там все знакомые ошиваются. Что про меня думать будут, говорить?! Да я все понимаю, сама с удовольствием такие истории обмусоливала, да только мне ж и в голову никогда прийти не могло, что меня тоже вот так же под зад ногой можно! Я же старая уже, как баобаб, меня только на дрова. И то береза лучше горит!
– Чего ты прибедняешься? Какие дрова? А ты что, следишь за ним? – неожиданно догадалась Надюша. Раньше Вика так гордо и презрительно говорила о расставании с Андреем, что, казалось, участь его решена и реабилитации не подлежит: вычеркнут и выброшен. Жизнь как медаль с двумя сторонами, каждая из которых может оказаться изнаночной. Оказывается, это Вика считала себя вычеркнутой и даже, вероятно, пыталась вернуть загулявшего мужа.
На самом деле Вика была уверена, что супруг, накувыркавшись с юной дурехой, прибежит просить прощения. Ей даже в голову не приходило, что там может быть что-то серьезное. В первую неделю после расставания она ложилась спать при макияже, в любую минуту ожидая возврата принадлежащего ей имущества в виде виновато пыхтящего Красовского. К исходу второй недели она начала беспокоиться и поменяла на дверях замки. Параллельно она проконсультировалась с адвокатом, успокоившим мадам Красовскую: имущество можно и нужно делить, поле боя не покидать, на уловки не поддаваться.
Андрей поразил ее невероятно. Вместо того чтобы искать пути к примирению, он начал настоящую войну с запугиваниями, скандалами и выпиливанием замка болгаркой. Пронырливая блондинка, словно лиса, почуявшая дичь, терлась рядом и подзуживала. Следовало признать, что на данном этапе Вику переиграли, девица оказалась умнее, чем хотелось бы.
– Война – так война, – ощетинилась Виктория, но закон был не на ее стороне. Поделить имущество можно было только после развода, и никак иначе. В крайнем случае – параллельно. Но разводиться она боялась. Даже не боялась, а элементарно не хотела закреплять фактическое отсутствие мужа еще и формальным.
Сам Красовский с разводом не торопился. Как расценивать этот факт, Вика не знала, а от этого постоянно нервничала. Конечно, ни о какой любви уже не могло быть и речи, но в происходящем, во-первых, просматривалась явная социальная несправедливость, так как Викин кошелек существенно сдулся, а во-вторых, имела место незавершенность действия. Пока комара в спальне не добьешь, спокойно поспать не получится. Так и жить спокойно, когда у тебя увели мужа, невозможно. С одной стороны, этот безмозглый самец должен понять, что ошибся, причем, желательно, как можно быстрее, поскольку ждать нет никаких сил. А с другой – соперница должна поплатиться. Такие развязки, успокаивающие нервы зрителей и пострадавшей стороны, бывают лишь в кино. Реальная жизнь мало приспособлена для торжества справедливости. По эту сторону экрана брошенная женщина так и остается брошенной, униженной и неотомщенной. Более того, она даже не имеет возможности быть гордой и независимой, если имела неосторожность родить наследника. Вика утешала себя тем, что ей хотя бы не придется, как в молодости, отстаивать очереди к судебному приставу, писать бесчисленные заявления и получать жалкие крохи алиментов, а то и вовсе отписки. Но утешение было слабым и никак не способствовало душевному равновесию. Жить в подвешенном состоянии долго нет никаких сил, поэтому брошенные дамы, и Вика не была исключением, развивают бурную и весьма бестолковую деятельность сначала по возвращению, а в случае неудачи – по отмщению своей поруганной чести. Как правило, кроме дополнительного захоронения нервных клеток, депрессии и бессонницы эти телодвижения ничего не приносят. А зачастую вдруг выясняется, что далеко не все на твоей стороне и некоторые даже норовят объяснить страдалице ее ошибки и слабые стороны. Дескать, в следующий раз так не делай. А какой следующий раз, если, к примеру, даме за сорок, а то и вовсе за пятьдесят, у нее тут целлюлит, там морщины, а здесь и вовсе срам? Не каждая в состоянии поверить в свои силы и начать жить заново, особенно учитывая предыдущий печальный опыт. Мудрая женщина побоится наступить на одни и те же грабли дважды. Но как быть, если мужик и есть те самые грабли? Тупик получается.
Именно в этом тупике топталась сейчас Вика. Нет, она была уверена в себе, и дефекты, на которые ей любезно указал отбывающий в счастливое будущее супруг, мадам Красовскую не смущали. То есть смущали, конечно, но не так кардинально, чтобы впасть в депрессию по поводу ляжек и бюста. Гордиться нечем, но это ведь не горб и не плешь, в конце-то концов. Другое дело, что супруг остался безнаказанным и радовался жизни, блондинка снимала пенки и гордилась победой, а Вика никак не могла устроить личную жизнь, потому что начинать новый этап, не закопав предыдущий, было неправильно.
Ее магнитом тянуло к Андрею, но не с целью вернуть, а с целью отомстить. Как – она не знала, но точно знала, что надо. Проклиная себя, Вика красилась, наряжалась и упрямо крутилась в тех местах, где Красовский мог с ней встретиться. Когда ее старания наконец-то увенчались успехом и бывший муж налетел на нее у входа в ресторан, оказалось, что встретиться недостаточно. Даже вообще – лучше не встречаться, потому что стало только хуже.
– Ты понимаешь, – Вика даже вспотела от злости, пытаясь оправдаться перед Надей и перетянуть ту на свою сторону, словно подруга могла поддерживать вражеский лагерь, – он ей шубу купил! Норковую, как у меня! Вот гад!
– А с твоей что?
– Как что? Ты издеваешься? Как я в ней теперь выйду, если они почти одинаковые? Сразу же начнут шептаться, злорадствовать! А девка-то – смотреть не на что! Сейчас сама увидишь. Гвоздь в шкурке. Глиста в сарафане. Ненавижу! Кстати, знаешь, чем она его взяла?
– Не знаю, – вздохнула Надя. Ей хотелось поскорее домой, к Валере, потому что она дико устала и соскучилась. Но бросать Вику на полпути было бы некрасиво. Тем более что потом Красовская обещала подбросить подругу до дома.
– Приворотом! – торжественно бухнула Вика.
– Чем?
– Я в это не верю, просто в данном случае других объяснений нет. Я даже сходила к знающей женщине, по рекомендации, не шарлатанка какая-нибудь – все точно, приворот. Причем у такого сильного мага, что уже не снять. Вот так вот! Но один плюс – за это ей придется страшно расплатиться. Ему, кстати, тоже. Только когда это будет – неизвестно.
– И почем стоила эта «правда»? – скептически сморщилась Надюша.
– Да не о чем говорить, почти бесплатно, – махнула рукой Виктория. – Не в деньгах дело. Он должен знать, что пострадал из-за своей швабры. Она нарушила Андрюхино энергетическое поле, там теперь дыра, через которую эта тварь запустила в него щупальца, но в зазоры просачивается энергия, он тонет!
– И что? Ты собираешься все это рассказать Красовскому? – не поверила Надя. Просто удивительно, что может сделать с нормальной, здравомыслящей женщиной мужское предательство.
– Не знаю еще. Не решила.
– Лучше не надо, – заторопилась Надежда. – Пусть не знает. Раз тетка сказала, что он тонет, то и пусть. Это уже не твои проблемы. А то вдруг и твое поле нарушится. Кто их разберет, эти высокие материи. Как пойдет цепная реакция – всем кранты.
– Вон они! – вдруг просипела Вика. – Вон. Ты глянь, гадость какая! Как нарочно: я здесь, и он свою фифу притащил. Как думаешь, может, он это специально, чтобы я поревновала? Или чтобы нервы помотать?
– Я думаю, что он просто приехал поужинать. – Смотреть на Вику было неприятно и даже стыдно. Изнывая от чувства неловкости, Надежда отрезала: – Ты же пришла сюда, чтобы на него посмотреть. Посмотрела? Поехали домой!
– Нет, я должна…
– Ничего ты не должна! – заорала Надя. – Приди в себя. Все: они отдельно, ты – отдельно. Забудь, вырежи его из памяти, переключись. Вон хоть на зама. Вся гостиница шепчется, спите вы вместе или нет. Даже стоимость букета, который он на днях тебе приволок, обсудили. Он же его брал в цветочном, внизу. Так его по цепочке отследили до твоего кабинета!
– Да не до зама мне! Мне сейчас вообще ни до чего! Ну скажи, что он в ней нашел?
Блондинка, вышагивавшая от стоянки и по-хозяйски державшая Красовского за локоть, была юна, свежа и не так плоха, как Вике хотелось думать. Если смотреть правде в глаза, девица была хорошенькой, а пышный пшеничный хвост до середины спины вовсе не делал ее похожей на лошадь. Он весело подрагивал и задорно пружинил в такт походке.
– Спятил на старости лет! – бубнила Виктория. – Пялится на свою обоже, как козел на капусту! На что там смотреть-то? Надоест она ему, как пить дать – надоест!
Подумав, что такая девица может надоесть Красовскому только через пару пятилеток, Надежда сочувственно посмотрела на Вику:
– Тебе соврать или правду сказать?
– Знаешь, куда можешь засунуть свою правду?
– Знаю. Поехали домой.
– Он еще приползет, – мрачно прошептала Виктория и погрозила небесам кулаком. – Я это точно знаю. Вот, елки-палки. Жил себе: тихий, послушный, мечта любой дуры – с деньгами и без задвигов, и нате! Было наше – стало ваше! Все наше должно быть возвращено в стойло!
Квартира встретила Надюшу настороженной
тишиной. Это было неожиданно и вынуждало чувствовать себя виноватой. В очередной раз она задержалась, и Валера ушел. Да, он тоже имел право развлекаться, а не сидеть в четырех стенах в ожидании любимой, коротая вечера за приготовлением ужина, мытьем полов и стирками.
«Вот так, наверное, и начинаются бунты домохозяек», – горько подумалось Наде. Муж, вынужденный с утра до ночи горбатиться на работе, задерживается на совещаниях, улетает в командировки, а в результате вторая половина, озверев от одиночества, отказывается понимать доводы разума. Но они с Валерой мало того, что поменялись местами, но еще и денег никаких Надя в дом не приносила. Игра в одни ворота. Ни финансового удовлетворения, ни морального, ни физического. Надюше вдруг вспомнилась мамина подруга Марочка. Марочка вечно болела, уставала или просто была не в духе. С невероятным удивлением Надя подслушивала ее рассказы про то, как криворукий муж что-то недожарил, переварил, плохо вымыл или не отстирал. При этом Марочка работала полдня, месяцами сидела на больничном и ныла, ныла, ныла. На месте мужа Надя уже давно бы прибила обнаглевшую супругу сковородой, той самой, которую он плохо отчистил. Но муж почему-то терпел. И Надя даже начала испытывать к гнусавой Марочке какое-то подобие зависти. Вот поди ж ты – жаба в кружевах, а такая любовь. Когда Марочка однажды прибежала вся в соплях с рассказом, что «этот негодяй подал на развод», она даже испытала легкое злорадство и удовлетворение. Справедливость все же восторжествовала. Жизнь – бумеранг, она всегда возвращает наши ошибки, зависть и зло. Добро тоже возвращает, но значительно реже и в меньших объемах. Теперь Надя тоже могла оказаться на месте Марочки. Или Фингаловой. Или Вики. Даже странно, что всех, кто ее окружал, бросили.
Надежде стало страшно – а вдруг и Валера не выдержит?
Она пробежалась по квартире. Чисто, пусто, неуютно. На столе в кухне белела салфетка с корявой записью: «Не жди. В гостях. Целую. В.».
«Не жди» напугало, «целую» примирило с тишиной. Но сидеть дома в одиночестве не хотелось. Надо было проведать маму, тем более что завтра Валера может оказаться дома, а тратить на маман вечер, который можно провести с любимым, Надежда не хотела. Но навестить старушку не помешало бы. Мало ли что там без нее делается на родной жилплощади. Может, она уже и не родная вовсе…
Татьяна Павловна, задрапированная шелковым легкомысленным халатиком, задумчиво оглядела «кровиночку», словно раздумывала, пускать ее или нет, и отступила, гостеприимно прогудев:
– Выпер тебя жених-то? Ну-ну, не удивительно.
– Здравствуй, мама. Как дела?
– Да не дождешься!
– Я тортик купила, – не стала вступать в полемику Надюша.
– Вафельный? Бутерброд из теста и какао-бобов со скидкой?
– Нет, со взбитыми сливками, как ты любишь.
– Я люблю, когда в душе гармония, а в теле здоровый дух. Кстати, сладкое портит фигуру. Тем, у кого она есть. – Доброжелательность так и лезла из Татьяны Павловны, как ватин в прорехи на старой телогрейке.
Пропустив намек мимо ушей, Надежда пошла ставить торт в холодильник. У окна маячил сюрприз, объяснявший мамин игривый наряд и не менее игривое настроение. У «сюрприза» был тяжелый подбородок, нос гордого горца и брови вразлет. Все остальное было прикрыто махровым халатом такого размера и расцветки, которых в их квартире отродясь не водилось. Из-под халата виднелись корявые волосатые конечности, обутые в безразмерные и основательно поношенные тапки. Тапки тоже были не местные.
– Приветствую, – насмешливо и как-то по-хозяйски помахал рукой «сюрприз». У Нади было полное ощущение, что она незваный гость, припершийся среди ночи в квартиру добропорядочных граждан, собиравшихся спать, и пытающийся насильно напоить хозяев чаем.