И до тех пор, пока не построят нового склепа, умерших будут хоронить в курганной насыпи или в одиночных могильных ямах.
Глава V
Союз мятежного хуннского князя и динлинского наместника против кагана
По первому снегу хуннский князь Узун-Дугай[12] въезжал в ставку Эллея — наместника кагана в земле Динлин. За князем и приближенными следовал отряд хуннских всадников в легких шлемах и броне из металлических пластин, нашитых на халаты, с луками из рогов антилопы, легкими мечами и копьями.
Далеко позади, у подножия гор, виднелись юрты и дымы ставшей лагерем орды. Стража беспрепятственно пропустила князя и его спутников через земляной вал, и хунны двинулись между деревянными строениями и войлочными юртами. Выходившие на порог динлины провожали отряд враждебными взглядами.
Раскосые черные глаза князя угрюмо бегали по сторонам.
Около каменной стены хунны задержались. Вышедший навстречу Узун-Дугаю начальник караула, в железном шлеме и синем халате, крикнул:
— Тамгу![13]
По знаку Дугая один из советников князя выехал вперед и подал начальнику караула кусочек кожи с тамгой: изображениями бегущих барсов и грифонов. Он был перерезан зубчатой линией, и вторая половина должна была храниться во дворце. Сложив половинки, устанавливали подлинность этого своеобразного пропуска. Взяв кусочек, начальник буркнул:
— Подождите! — и скрылся за скрипучей калиткой, проделанной в створе ворот. Гримаса ярости исказила лицо Дугая. Его, потомка могущественного кагана Модэ,[14] которому платили дань кыргызы и динлины, перед которым трепетал далекий Хорезм и отважные массагеты,[15] заставляли, как какого-нибудь вассала, ждать у ворот! И кто? Чужеродец, который стал по воле покойного кагана хуннским наместником в земле динлинов! Но тут же ожили в памяти горящие юрты, отчаянные крики женщин и детей, гибель лучших воинов, оскаленные звериные лица лучников брата Ойхана,[16] несущихся на взмыленных конях вслед за ним — Узун-Дугаем. Скрипнув зубами, князь опустил голову. Вышел начальник караула.
— Князь должен сойти с коня и следовать за мной в сопровождении трех вельмож. Люди его могут по одному пройти во двор, сдав оружие, которое им выдадут снова, когда князь покинет дворец.
Кровь ударила в голову Дугая:
— Потомки Модэ всегда были господами в этой земле! Я не позволю позорить честь каганов!
— В таком случае можешь вернуться в степь, — отрезал начальник караула. — Мы тебя не звали!
Пальцы князя впились в рукоять меча, но тут же предостерегающая рука коснулась его кисти. Один из вельмож проговорил вполголоса:
— Не должно горячиться, князь. Путь к славе лежит через испытание.
Рука Дугая разжалась.
— Ты прав, Улачжайту, — пробормотал он, слезая с коня.
Миновали широкий двор, мощенный красным камнем, и подошли к дворцовым дверям. На обоих створах красовались рогатые бронзовые лица духа — охранителя дверей. Здесь гостей встретил сановник, проводивший их в просторный зал, где предложил расположиться и подождать, пока он доложит наместнику.
Князь, сидя на мягком ковре, задумался. Что привело его в северные горы, заставило искать спасения и помощи у данников, которых хунны с презрением именовали своим вьючным скотом?
— Истинно, — думал Дугай, — могущество сменяется слабостью, слабость — могуществом… Разве полторы сотни лет тому назад кто-нибудь знал о хуннах, живших в середине Безводной степи и плативших тяжелую дань массагетам? В те суровые для хуннов годы каган Тумань отдал своего сына Модэ в заложники массагетскому повелителю.
Усыпив недоверие массагетов, каган поднял боевые значки двадцати четырех хуннских родов и повел неустрашимых всадников на маленьких косматых конях против векового врага. Юному заложнику грозила скорая и жестокая смерть от руки массагетов, но хитрый и отважный Модэ похитил в стане врага резвого скакуна и бежал к своим.
С радостью встретил старый каган нежданно спасшегося сына и поставил его во главе десяти тысяч всадников, но мстительный Модэ затаил злобу за смертельную опасность, которой подверг его отец. И настал день, когда Тумань свалился на охоте под копыта собственного коня, предательски сраженный стрелою в спину. Модэ вступил на престол отцов.
Но устои власти его колебались.
Главы иных племен и родов хуннов сами не прочь были, прикрывшись щитами верных дружинников, шагнуть в опустевшую белую юрту кагана. Народ роптал: «Князья и старейшины разбогатели, разграбив шатры массагетов, а мы голы и босы. И многочисленны семьи наши, и малы стада!..»
Но недаром приносил Модэ обильные жертвы кровожадным хуннским богам и духам предков! Они не обидели его умом.
— О чем тужите вы? — сказал молодой каган старейшинам и народу. — Вы хотите править обширными землями? Они перед вами! Вы хотите жить в роскоши и богатстве? Оно само идет к вам в руки!
Взгляните вокруг. Далеко на западе раскинулся Хорезм, богатый золотом и шелками. Там живут прилежные земледельцы и умелые мастера, которые будут хорошими рабами. В солнечной Согдиане жители разводят коней, на которых впору ездить богам, а не людям: зато и зовут их «небесными»!
На севере у Меч-моря[17] добывают чудесный и лучистый камень, из которого делают священные кольца. А сколько ценных мехов имеют динлины на Великой реке! И всем этим могут овладеть отважные хуннские воины, чья рука привыкла лежать на рукояти меча, а глаз — верно целит стрелу в сердце врага. Мы будем владыками мира!..
Время благоприятствовало хуннам. Динлины на севере были сильны и отважны, но, отрезанные друг от друга горными хребтами, их племена не знали единства, и хунны разбили их поодиночке. Самые упорные погибли в битвах, оставшиеся в живых сложили оружие к копытам каганского коня.
Пришла очередь восточных и западных иноземцев испытать стремительный удар конницы Модэ…
Непрерывные походы приносили новые богатства князьям, а воины гибли в лесах у Меч-моря, в пустынях запада, на плодородных хлопковых полях Согдианы и Хорезма. Отцы теряли сыновей, семьи — кормильцев. В руки бедных кочевников перепадали лишь крохи от несметных сокровищ, накопленных вельможами и каганом.
Вновь над хуннами сгустились грозовые тучи. Перед лицом хуннского нашествия земледельцы Хорезма и Согдианы на время забыли былую вражду с кочевыми саками и массагетами. Дрогнули пески Турана под тяжкой поступью панцирной хорезмийской конницы, поддержанной стремительными, словно сайгаки, лучниками кочевников. И пришлось хуннам отступить на восток в родные степи.
На берегах Великой реки динлины поднимали восстание за восстанием, и каждому новому кагану первый поход приходилось начинать в землю Динлин.
Вновь заколебался хуннский престол, но власть над обширными землями еще тревожила мечты честолюбивых князей и родственников кагана, потомков великого Модэ, сына Туманя. Сотни претендентов устремили взоры к ставке повелителей державы Хунну. Престол переходил из рук в руки, и над головой каждого нового кагана в день и час его воцарения нависали обнаженные мечи, на которых еще дымилась кровь свергнутого предшественника.
В это смутное время попытался овладеть престолом и Узун-Дугай.
И вот, изгнанный из родных степей, ждет он у порога того, кто в иное время должен был бы с поклоном распахнуть ворота перед ним.
Но даже и теперь Узун-Дугай готов был любой ценой добиваться почестей со стороны динлинского наместника.
Что скажут его собственные приверженцы, если узнают, что он — потомок каганов — унизил себя, признав «низкорожденных данников» равными «владыкам народов» — хуннам?
А какой удар для Ойхан-кагана, когда тот узнает, что не его, а Узун-Дугая чествуют в земле Динлин как властелина державы!..
Вскоре вернулся сановник.
— Согласно уставу приличий, — обратился он, кланяясь князю, — уважаемый гость наш, войдя в зал, должен первым приветствовать достопочтенного правителя динлинов. При этом князю Дугаю во время церемонии надлежит стоять, а правитель будет сидя беседовать с ним.
Узун-Дугай порывисто поднялся с ковра, на котором сидел. Рядом с ним встал тщедушный со сморщенным лицом и седыми бровями Улачжайту.
— Почтенному наместнику должно быть известно, — заговорил он, предупреждая князя, — что хунны, господа этой страны, не могут первыми оказывать почтения динлинам, равно как и их правителям.
— Однако, — спокойно возразил сановник, — наши гости знают, что покойный каган пожаловал правителю титул западного чжуки-князя,[18] а западные чжуки-князья, занимая третье после кагана место в государстве, всегда были выше князей Дугай.
— Не должно забывать, — вкрадчиво заметил Улачжайту, — что так было, пока западные чжуки-князья принадлежали к роду каганов. Ныне же западный чжуки-князь не только не потомок кагана, но даже не принадлежит к племени хуннов! Между тем князь Дугай не только хунн, но и потомок великого кагана Модэ!
— А вы не забыли, наши уважаемые гости, — сказал сановник, — что род Эллея породнился с хуннами и что жена правителя — дочь покойного кагана! Кроме того, пристало ли пришедшему за поддержкой держать себя господином?
При этих словах Улачжайту, заметивший нетерпеливое движение князя, резко переменил тон:
— Довольно! Степные воины не терпят унижений. Мы покинем это место, но пусть динлины пеняют на себя! А кто попробует задержать здесь князя и его людей, пусть знает, что орде дан приказ действовать независимо от того, вернемся мы или нет. Воины князя сдали при входе оружие и доспехи, но никто не потребовал у них снять броню, скрытую под халатами, и сдать оружие, спрятанное в складках одежды.
При последних словах на лице сановника мелькнула тревога:
— Я передам правителю ваши слова, — проговорил он, отступая к двери.
Оставшиеся в зале хунны с опаской посматривали по сторонам. Сам Узун-Дугай, несмотря на горячий нрав, понимал, что любой неосторожный шаг может погубить и его и тех, кто пришел с ним в землю динлинов.
— Улачжайту, — проговорил он вполголоса, — я думаю, что нам все же придется принять то, что предложат нам эти дети волка.
— Ты мудр, повелитель, как и подобает будущему кагану, — отозвался Улачжайту, — следует пожертвовать кое-чем в настоящем ради блистательного будущего.
Сановник снова появился в дверях. Лицо его выражало непреклонность. Гордо подняв голову, он заговорил, чеканя каждое слово:
— Почтенный правитель земли и народа Динлин западный чжуки-князь в неизреченной мудрости своей дает ответ: «Князь Дугай прибыл к нам гостем и союзником, поэтому я согласен встретиться с ним стоя посреди приемного зала. Но приветствовать меня князь должен первым. Такое решение не может унизить ни динлинов, ни хуннов. Если же хунны будут и далее упорствовать, пусть скрестятся мечи и великий дух неба решит, на чьей стороне справедливость!».
Улачжайту взглянул на князя. Князь кивнул. Улачжайту важно произнес:
— Достойный князь Дугай согласен с почтенным наместником, так как такое решение не угрожает достоинству ни одной из сторон.
Распахнулись тяжелые двери с изображениями рогатых духов, и при раскатистом уханье бубнов и звуках труб взорам хуннов предстал обширный квадратный зал, стены и потолок которого были украшены разноцветными изображениями фантастических растений и животных. У дверей и вдоль стен замерли похожие на статуи воины с длинными копьями и круглыми щитами, в железных шлемах, украшенных перьями и лошадиными хвостами. Между ними на глинобитном возвышении на роскошных коврах и подушках восседали динлинские князья и старейшины в богатых одеждах. Посредине зала под балдахином сидел средних лет полный человек в роскошном халате, шитом золотом и серебром. Черные с проседью вислые усы обрамляли плотно сжатые губы. Живые глаза выражали проницательность и недюжинный ум. За его спиной стояли двое слуг, один из которых держал в руке опахало, другой — церемониальный зонт.
Это был Эллей — военачальник одного из степных родов, покоренных хуннами, позднее поставленный наместником кагана в земле Динлин. При виде хуннов он быстро поднялся с места и направился навстречу Узун-Дугаю. Они встретились посредине зала и одновременно склонились друг перед другом.
Затем заговорил Дугай:
— Мир дому наместника! Здоров ли он и его семья? Счастливы ли его подданные? Множатся ли его стада? Хорош ли урожай на его полях?
— Мир князю Дугаю, — ответил Эллей. — Благодарение богам, я здоров, как и моя семья. Подданные мои счастливы. Воины крепки. Страна благоденствует и процветает! Но здоров ли князь? Благополучен ли его путь через горы? — При последних словах на губах наместника промелькнула едва заметная усмешка.
Дугай поморщился. Благополучен ли был его путь? Нет, определенно здесь все знают о его поспешном бегстве и потерях и вежливо дают это почувствовать! Между тем, пока проходил взаимный обмен приветствиями, старейшина рода Оленя проговорил вполголоса, обращаясь к князю племени Огненного Кольца:
— Думаю, почтенный, что динлинам не стоит уподобляться неразумным черепахам, панцири которых стали прочным основанием для трона степняка Эллея. Еще недавно он был верным пастухом хуннов, гнавшим наши стада в ставку кагана. А ныне он сам призвал хуннского князя с его ордой в сердце нашей земли!
— Поверь мне, старейшина, — ответил седобородый князь, — что ты глубоко заблуждаешься. Сытый зверь не выходит из логова. Почему набеги хуннов на нашу землю почти прекратились в последние годы? Потому что каганы вовремя получали дань.
Но вся ли дань попадала в ставку каганов? Видел ли ты прекрасное вооружение воинов Эллея? Знаешь ли ты, как оно попало сюда из страны массагетов, из земли исседонов[19] и Хорезма? Подумай и сообрази! Разве ты забыл, что два набега наших племен на хуннов были предприняты по совету правителя? Сейчас хунны грызутся между собой за власть, и Узун-Дугай будет нашей стрелой, направленной в сердце державы Хунну!
На второй день пребывания Узун-Дугая во дворце наместника над котловиной низко нависли свинцовые тучи. Несмотря на холод, и Эллей и хунны торопились принести клятву «о мире и родстве». В этот день жители ставки Эллея могли видеть массивную колесницу с крытым верхом, запряженную четверкой лошадей, в которой за спиной возницы сидел наместник, закутанный в огромную медвежью шубу. Рядом с колесницей гарцевал одетый в овчинный полушубок и теплый, украшенный лисьими хвостами треух Узун-Дугай. Сзади отдельными конными группами двигались знатные хунны, динлины и воины охраны.
Выехав за город, процессия стала подниматься по склону горы. Ветер бросал пригоршни снега, тут же сдувая его с горы. Под ногами шуршали прибитые к земле тонкие желтые травы. У подножия проносились серые ветвистые комки перекати-поля. Эллей плотнее кутал лицо в косматый воротник, Узун-Дугай отворачивался от ветра, загораживаясь шеей коня.
Наконец достигли вершины. Эллей сошел с колесницы. Узун-Дугай легко спрыгнул с седла. Оба встали рядом. За ними полукругом расположилась знать. Перед ними встали два шамана — хунн и динлин. Один из воинов подвел к Узун-Дугаю белого жертвенного коня. Эллей подал знак начинать. Динлинский шаман поднял лицо и воскликнул:
— О, владыка неба, внемли почтительнейшим слугам своим. Услышьте нас, духи воздуха и земли, вод и гор, диких зверей и стад!
— Не лишайте нас милостей своих, великое небо и земля, солнце и луна! — откликнулся хунн.
Далее заговорили Эллей и Дугай:
— Перед лицом всех перечисленных богов стран Динлин и Хунну! Отныне дом Динлин и дом Хунну будут составлять один дом. Зла друг против друга иметь не будут. Преступников и изменников, из дружественной страны бежавших, принимать не будут. Я, правитель земли Динлин, западный чжуки-князь, обязуюсь помочь князю Дугаю вступить на престол хуннской державы.