Подошла плачущая женщина. Принесла свой свёрток. Судя по размеру, внутри был ребёнок двух-трёх лет. Женщина умоляла грузивших тела положить её миленького получше. Даже обещала за это кусочек хлеба. Но её не послушали. Свёрток с ребёнком, как и все, просто и незамысловато полетел через борт.
Потом другая измождённая женщина притащила санки с телом старухи. Её тоже хотели кинуть в кузов, но тут я увидела, что старуха слабо шевелит рукой. Она была ещё жива! Женщине попытались объяснить, что живых не берут. Но та не слушала. Говорила, что это её мать и она всё равно умрёт сегодня или завтра. Но завтра у неё уже может не хватить сил притащить её сюда. Старуху всё равно отказывались брать. Тогда женщина просто повернулась и ушла, оставив на пункте сбора трупов санки со своей пока ещё живой матерью. По-моему, она сошла с ума.
Я стояла, смотрела на всё это, и у меня не было сил повернуться и уйти прочь. Меня спас Валя. Он взял меня за руку и вывел из этого кошмарного места. Я же даже плакать не могла. Это… ужасно.
Мы держались с Валей за руки и молча шли к дому. Потом он сказал, что сейчас зайдёт домой за карточками и пойдёт в булочную выкупать хлеб. Спросил, не пойду ли и я. А я сказала, что пойду. Тоже сегодня не отоваривалась. Куплю сразу уж и на завтра. А то завтра нужно будет Вовину карточку сдать. Хоть одну лишнюю пайку по ней получу.
Зашла за карточками, проверила, как там Саша. Он тихо лежал в постели с закрытыми глазами. Кажется, собрался умирать. А я поняла, что его смерть будет означать и мою смерть тоже. Ведь я заставляла себя что-то делать только ради братьев. Они были такие беспомощные! Я приносила хлеб и воду, потому что больше некому было сделать это. Я ловила на чердаке зажигалки, потому что иначе братья сгорели бы в своей кровати. Но это всё делала я лишь ради них. Ради себя мне не удалось бы утром встать и пойти за водой. Одна я бы просто лежала в кровати.
Вот и сейчас, я пойду за хлебом для Саши. Я устала и хочу лечь. Мне хочется лечь сильнее, чем кушать. Но ведь кто ещё, кроме меня, принесёт Саше хлеб?
И я встала и пошла. В булочную. На лестничной площадке только Валю подождала, и мы с ним пошли.
Очередь в булочной была совсем небольшой. Очереди в основном с утра, часов в шесть-семь. Сейчас же уже середина дня. Стоим с Валей рядом и ждём. Ему две пайки купить, а мне три. В последний раз я три пайки покупаю. На два дня это семьсот пятьдесят граммов будет.
Через одного человека впереди нас с Валей в очереди стоит какая-то обвязанная поверх шапки платком девчонка на голову ниже меня. На ней надета очень тёплая с виду меховая шуба. Шуба ей явно велика, чуть ли не до пяток. Вот, подошла её очередь, девчонка протягивает продавщице свои карточки и просит хлеба за два дня. За сегодня и за завтра. Три пайки.
И тут я узнала её! По голосу только и узнала, если бы она молчала, я никогда бы не догадалась, кто это. Это вообще не девчонка. Это мальчишка. Толик по прозвищу «Мелкий». В соседнем подъезде живёт. Его просто одели в женскую шубу и повязали сверху платок. Сейчас многие так делают —надевают самые тёплые вещи, что есть в доме. И неважно, женские они там или мужские. Главное, чтобы было тепло. На мне ведь тоже всё Сашкино надето.
Продавщица отрезала Толику хлеб, вырезала ножницами из хлебной карточки и отсчитала сдачу. Хлеб Толик аккуратно завернул в белую тряпочку, монетки и мятую рублёвую бумажку, не считая, небрежно сунул в карман, а потом отошёл к окошку и стал там тщательно проверять свои карточки.
Я, вообще-то, не смотрю вовсе на него. Но краем глаза случайно заметила, как Толик неловко дёрнулся и как-то задумался. Стоит, не уходит, теребит в руках карточки.
Старушка в пушистой шапке получила свою пайку и отошла от прилавка. Наша очередь. Валя меня вперёд пропустил. Хотела уже дать продавщице карточки, как сбоку Толик подошёл. Свои карточки протягивает и говорит:
— Тётя, вы мне хлеба за два дня дали, а вырезали только за один. Вырежьте ещё за завтра…
Глава 22
Несколько раз за ночь выли на улице сирены, но сегодня не моя очередь и я не вставала. Только всё равно спала этой ночью плохо. Сашка всё время ворочался и мешал мне. И очень хотелось кушать. Нормально заснула лишь где-то под утро.
Проснулась часов в десять. В комнате холодрыга, понятно. Саша не спит, молча лежит с открытыми глазами, обняв меня. Я на место Вовы легла, рядом с Сашей. Так теплее. Хоть и в одежде спим, а всё равно теплее.
Увидев, что я проснулась, Саша попросил попить и ведро. Попить сложнее. Щепочек-то я ещё с вечера настрогала и в буржуйку сложила. Их только поджечь осталось. А вот воды сразу нет. Она наверняка уже замёрзла в чайнике.
Я спустила с кровати ноги, села, подождала, пока голова перестанет кружиться, встала, откинула светомаскировку с окна и зажгла буржуйку. От нашего бревна меньше половины уже осталось. Как оно закончится, придётся разбивать на дрова мебель. Сначала из комнаты Анны Сергеевны, потом из Сашиной, а затем уж и нашу. Найти на улице дрова сейчас крайне сложно.
Буржуйка весело загудела огнём. Сейчас теплее станет! Поставила на неё сверху чайник со льдом, оттаивать. Пока он грелся, подержала Саше ведро. Он сам дойти до него не может, хоть и стоит оно в этой же комнате. Приходится мне ведро держать. Первые пару дней Саша страшно смущался этого. Да и я тоже, откровенно говоря. Но если просто поставить ведро рядом с кроватью и отойти, то Саше неудобно и он часто промахивается. Приходится мне стоять с закрытыми глазами и держать это несчастное ведро в руках, пока Саша свои дела делает.
Саша закончил. Я оттащила ведро за шкаф и сама сделала в него то, что только что делал Саша. Мне проще. Я могу хотя бы за шкаф уйти. Конечно, от звуков это Сашу не спасает, но всё равно мне намного проще, чем брату. Ему-то всё приходится делать прямо рядом со мной.
Чайник закипел. Налила Саше и себе кипятку. Горячий. Поставила на тумбочку у кровати и, пока он остывал, сходила во двор выбить ведро. Я через день хожу делать это. За ночь всё внутри ведра застывает, и ведро приходится не выливать, а выбивать. Во дворе специально для этого обрезок железной трубы валяется. Ведро ставишь на землю кверху дном и стучишь этой трубой по дну, пока ледяная лепёшка из ведра не вывалится. Так все делают. В углу двора, где эта труба лежит, вся земля такими лепёшками усеяна. Страшно представить, что тут будет весной, когда это всё растает. Хлев будет.
Вернулась домой. Саша полулежит в кровати, двумя руками держит чашку и прихлёбывает кипяток. Совсем плохо он выглядит. Страшные чёрные мешки под глазами. И взгляд… У Вовы был такой взгляд за пару дней до того, как он…
Чем, ну чем мне накормить его? Клей мы весь съели, котлеты из корешков книг у нас не получились. Либо наврал тот дядька, либо книги у нас неправильные. Я разрезала папин портфель и долго-долго варила его. Получились варёные тряпочки. Никакого студня из портфеля не выварилось. У нас совсем ничего нет.
Мы ждали, что, может быть, придёт с работы тётя Шура и принесёт хоть что-нибудь. Но её не было дома уже больше двух недель. Наверное, что-то случилось и с ней. В лучшем случае, она сейчас в госпитале. В школе говорили, что недавно открылись какие-то стационары для тех, кому совсем уж плохо. Вроде, там кормят немножко. Но толком никто не знал, что за стационары, где находятся и что нужно, чтобы попасть туда. И как туда добраться —непонятно. Саша до стола дойти не может, где уж ему ещё в какой-то стационар переться.
Сегодня понедельник. Понедельник, пятнадцатое декабря. Скоро Новый Год. Дожить бы ещё до него. Целых две недели! Кушать хочу. Я слышала, что в субботу, когда мы с Валькой ходили Вову хоронить, в нашем гастрономе макароны давали. По десять штук на карточку. А я всё пропустила. Так обидно! Двадцать макарон на двоих —это же целое богатство!
Всё, выпила свой кипяток. Поцеловав Сашку, наказала ему держаться, включила радио, чтобы он не скучал один, а сама отправилась в школу. Обедать. Думаю, этот лишь дрожжевой суп и поддерживает нас с Сашей. Без супа я бы не смогла ходить за хлебом. Саша вот суп не кушает, так как дойти до него не может. Потому и угасает.
В школе всё было как обычно. Уроков не было никаких. Я уж и портфель перестала носить с собой. Покушала суп, а на обратной дороге зашла в булочную. Хлеб купила. На завтра.
Я стараюсь не думать об этом. Мы уже второй день кушаем хлеб на завтра! Нам так хотелось кушать, что мы не утерпели. Сегодняшний хлеб у нас закончился вчера вечером. Другой еды нет никакой. Совсем-совсем никакой. И вот, я иду домой и несу хлеб на завтра. Который мы съедим сейчас! А завтра станем есть хлеб на послезавтра!..
Утро. Снова мутное безнадёжное и голодное утро. Я проснулась от голода. Страшно, безумно хочу кушать. Мне всю ночь сны про еду снились. Картошка с грибами снилась. Борщ, который мама так здорово варила, котлеты с макаронами. Ууу! Я хочу котлеты!! Из мяса!
В доме еды опять нет. Сегодняшний хлеб мы скушали вчера. Нужно идти покупать хлеб на завтра. Чтобы съесть сегодня. Очень хочу кушать. Не могу терпеть!
Сварила кипяток, подержала ведро, напоила Сашу, попила горячей воды, оделась, как луковица, и пошла в булочную. За хлебом. Время уже без десяти шесть, пока дойду —откроется.
Около булочной была длинная очередь. Она тянулась от дверей до середины соседнего дома. И это несмотря на страшный холод. Все хотят кушать.
Но что это? Время идёт, идёт, а я всё стою на одном месте. Вообще ни на шаг не продвинулась. Хотя давно открыть должны были. Люди вокруг волнуются. Что случилось?
Тут вижу, как из дверей булочной повалил народ. Шумят. Потом вышла продавщица и повесила на двери объявление. Очередь распалась, а перед объявлением толпа скучилась. Что ж там такое? Протолкавшись поближе, прочитала, что:
По техническим причинам в связи с аварией на водопроводе продажа хлеба 16 декабря 1941 года осуществляться не будет. Карточки на 16 декабря можно будет отоварить 17 декабря. 17-го декабря карточки на 17 декабря отовариваться не будут. С 18-го декабря булочная работает в обычном режиме. 18-го декабря будут действительны карточки на 17, 18 и 19 декабря.
Я стояла пред этим объявлением и не верила своим глазам. Это всё. Всё. Конец. Это мой и Сашин приговор. Два дня, целых два дня без хлеба нам не продержаться ни за что. Раньше ещё можно было бы попробовать пойти в другую булочную, но не теперь. С декабря месяца все карточки приписываются к конкретному магазину и в других магазинах они недействительны. Так проще планировать подвоз и распределять продукты. Очереди после этого действительно стали меньше. Зато, если этот единственный магазин закрывается, пусть и временно, то…
Нет!! Не хочу! Вспомнила надпись Анны Сергеевны на её фотокарточке: «Никогда не сдаваться!». Анна Сергеевна. Я знаю, что сделаю. Я найду еду!..
Глава 23
…Вот оно, значит, как. Тётя Шура. Я её нашла. Она на чём-то сидит около моста. На чём сидит —не видно. Снегом занесло. А она сидит с непокрытой головой, опершись спиной на перила. Мимо идут, вернее, бредут люди. А она сидит. Сидит и сидит. Ей уже всё безразлично.
Сколько она так сидит? День? Два? Неделю? Кто знает. Она шла домой, к своим детям. Возможно, что-то несла им. Но не дошла. Села отдохнуть. Устала. И встать уже не смогла.
Саше я не скажу про это. Не нужно ему знать. Он и так совсем плох. Настолько, что даже никак не отреагировал, когда я сказала ему, что хлеба не будет два дня. Он не считает важным уже даже и это. Думаю, ему и двух дней не понадобится. Он умрёт завтра, теперь я точно знаю это.
Тут я поняла ту женщину, что привезла на пункт сбора свою ещё живую мать. Быть может, у них случилась похожая история? Если я прямо сейчас развернусь и пойду домой, то сегодня я ещё смогу дотащить Сашу до пункта сбора трупов. Чувствую, что смогу. Я заходила в школу и кушала суп. Сегодня —смогу. Завтра —нет. Без хлеба супа мне не хватит.
Но я не сдамся! Я не потащу в это страшное место ещё живого Сашу. Я не лягу рядом с ним! Я ещё жива. Хлеба нет, и сегодня не будет. И завтра не будет. Но я не сдаюсь!
Мои родители всегда презирали спекулянтов. Считали их трутнями. Они ничего не делают, только перепродают вещи. Но больше взять еду мне негде. Я иду на толкучку, искать спекулянтов. Кто-то ведь, наверное, имеет избыток продовольствия даже сейчас и может продать его. Без карточек.
Единственное, перед этим походом я заскочила домой. Нужно было набрать воды и наколоть щепочек. Вдруг Саша пить захочет, а меня нет. И щепки колоть он сам не может. Буржуйку разожжёт, если она заряжена. А сам щепок наколоть не может. Он прямо как младенец стал, Сашка Круглов. Такой же беспомощный.
Щепок-то я наколола, а вот с водой проблемы. Пришла я с чайником на колонку около жёлтого дома —а та не работает. Люди с кастрюлями и вёдрами подходят, жмут на ручку, и, разочарованные, удаляются. Нет воды. Сходила на следующую колонку —та же история. Не работает. Там, на колонке, Вальку с бидоном встретила. Он говорит, что уже четыре колонки обошёл, нигде воды нет. Предлагает к Неве сходить, там набрать воду.
Офигел? К Неве! Нет уж, такую даль я не попрусь. И так еле ноги волочу. А мне ещё на толкучку сегодня. Я лучше снега наберу в чайник. Валька не согласился со мной. Говорит, из снега вода плохая. Из Невы лучше. Я и не сомневаюсь. Но очень уж далеко. Некогда мне.
Валька развернулся и, помахивая бидоном, ушёл за водой на Неву. А я выбрала место почище и там наковыряла себе полный чайник снега. Да, вода из снега мылом отдаёт. Невкусная. Но мне сейчас не до того. У нас кушать нечего дома! Какая уж тут вода!
Занесла чайник со снегом домой, зажгла буржуйку, чтобы Саша не замёрз, сложила около неё кучу щепок на новую заправку и ушла. Мне нужно достать еду для Саши.
Я несу с собой почти все деньги, что были у нас. Двести пятьдесят рублей. Дома осталось ещё кое-что, но совсем мало. Чуть меньше тридцати рублей. Впрочем, если покупать хлеб по карточкам, этого всё равно до лета хватит. А ещё у меня за пазухой наша единственная относительно ценная вещь —набор из шести серебряных чайных ложек. Старинный. Тот самый, что подарила Анна Сергеевна.
Как-то я бодро иду сегодня. Давно так не ходила. Кажется, организм понимает, что это последний бой и экономить смысла уже нет. Или я куплю еду, или всё уже не важно. А вот и она, толкучка. Что-то не очень сегодня много тут народа.
Стала бродить кругами, приценятся. В основном вещи пытаются продать. Вернее, на еду сменять. Предлагают швейную машинку в отличном состоянии за двести грамм хлеба. Персидский ковёр ручной работы. Скрипку старинного итальянского мастера. Полное собрание сочинений Марка Твена. Бобровую шубу. А, нет, шубу продали. Тёплая одежда тоже нужна сейчас. За шубу тётенька половину буханки получила и осталась весьма довольна этим. Чего тут только нет! Гм. Еды тут нет. Еду почти не предлагают.
Есть дурно пахнущий студень по сто грамм за двадцать рублей. Есть брикеты дуранды по пятьдесят рублей. Плитки столярного клея по тридцать рублей. А вот и хлеб. Ой, тут хлеб за деньги продают, без карточек! И почём? Мамочки. Тысяча рублей буханка. Тысяча рублей!! За буханку?!
Ко мне какой-то дяденька подошёл. Спросил, что я ищу. Может, он поможет. Я сказала, что ищу покушать. У меня брат дома умирает. Дяденька мне посочувствовал, а затем спросил, что у меня есть. Призналась, что есть двести пятьдесят рублей. Дяденька ещё посочувствовал и пообещал устроить дуранду со скидкой. Шесть брикетов за двести пятьдесят. Хотя по одному их за пятьдесят продают каждый.
Хорошо. Хоть дуранду. А получше нет ничего? За получше, говорит, платить нужно. Немного подумав, я решила, что хуже не будет. Порылась у себя за пазухой и достала коробку с ложками. Серебряные, говорю. Старинные.
А вот ложки дяденьку заинтересовали. Он вытащил одну, внимательно осмотрел её, поцокал языком и предложил мне две котлеты из мяса за коробку с ложками и двести пятьдесят рублей.
Котлеты. Котлеты! Они снились мне сегодня. Котлеты!! Только я не совсем дура. Согласилась, но сказала, что котлеты должны быть свежие и крупные. Не с ложку размером, а обычные. Дяденька сказал, что конечно-конечно и куда-то исчез, наказав мне стоять на месте.