– Отцы-святители и святые угодники! – воскликнул тот, почуяв, что его заветное желание может исполниться. – Ваше благородие, да разве же это ранение?! Пуля насквозь через мякоть прошла, я уж и забыл про эту царапину. Не сомневайтесь, господин поручик, обузой я не стану.
В доказательство своих слов Бестемьянов подобрал лежащую на земле длинную хворостину и проделал с ней все ружейные приемы точно по артикулу.
«Это он врет, что про ранение забыл уже, – подумал Голицын. – Такие раны не опасны, но очень болезненны. Рукой он может владеть свободно, но только преодолевая сильную боль. Мужественный старик. Да, такой обузой не станет. Решено: беру».
– Брось ты эту палку, Петр Николаевич, – добродушно усмехнулся Сергей. – Я тебе и так верю, убедил ты меня, так что получишь винтовку. Считай себя с этого момента призванным на действительную. Поплывешь в моей фелюге.
– Жив останусь, век молиться за вас буду! – и Бестемьянов истово перекрестился.
Небольших фелюг с косыми латинскими парусами подготовили четыре штуки, из расчета по пять человек на одну фелюгу. Голицын подбирал людей так, что хоть один человек в лодке имел представление о том, как идти под парусом галсами против ветра. Сам Сергей неплохо разбирался в этом деле, ибо был членом аристократического столичного яхт-клуба. А на случай штиля каждая фелюга оснащена тремя парами весел.
Из оружия Голицын распорядился взять укороченные кавалерийские карабины, к которым привыкли донцы, по паре ручных гранат «фенек» и каждому по армейскому «нагану» и длинному артиллерийскому тесаку – для ближнего боя. Провианта взяли на сутки, сухим пайком.
По личному распоряжению генерала Юденича поручику выдали очень полезную техническую новинку, покуда редкую в русских войсках: аппарат беспроволочного телеграфа с двумя батареями. Пользоваться этим аппаратом умел во всем отряде только сам Голицын, Сергей вообще неплохо разбирался в технике, хоть служил в кавалерии.
Для того чтобы гарантированно и навсегда вывести супергаубицу из строя, Голицын решил прихватить десять трехфунтовых динамитных шашек с короткими запалами из бикфордового шнура. Немного разбираясь в подрывном деле – чего Сергей только не умел! – он сможет устроить так, что все шашки рванут одновременно. И тогда от «Большой Берты» останется груда металлолома. Тоже большая.
Голицына ожидал еще один сюрприз: вслед за Петром Бестемьяновым принять участие в разведывательно-диверсионной операции возжелал Владислав Дергунцов.
– Зачем это вам нужно? – холодновато спросил у Дергунцова поручик. – Чем вы сможете быть полезны? Не вижу смысла, милостивый государь.
– Ну-у, как же... – протянул оператор. – Это ведь моя профессия, находиться на переднем крае событий, иначе зачем вообще нужны фронтовые корреспонденты? Поймите, князь, я смогу запечатлеть ваш подвиг на пленке, у меня есть специальный переносной аппарат. И светосила у объектива о-го-го какая. Пусть вся Россия увидит подвиг чудо-богатырей!
Излишние красивости, свойственные речи Дергунцова, вся ее стилистика коробили Сергея, но про себя он был вынужден признать: в словах оператора есть свой резон. Впрямь ведь профессия, а к чужому профессионализму поручик Голицын привык относиться со всем уважением.
– Не думайте, что я струшу, когда дойдет до драки, – продолжал убеждать его Дергунцов. – Я ведь в каких только переделках не бывал, где мне только снимать не приходилось: и в арктических льдах, и в безводных пустынях, и под водой, и на кромке кратера действующего вулкана. Ради хорошего кадра я себя забываю, я готов на все, на любой риск. Да, до сей поры мне не приходилось воевать и снимать военные действия, но тем интереснее. Ах, какая съемка может получиться, какая пленка! Что-то уникальное. Взрыв громадной пушки, бой русских витязей с нехристями окаянными. Исторические кадры. Они прославят героизм русской армии. Вы должны помочь мне, князь. Взять меня с собой. Ради искусства. Ради истории. Не извольте беспокоиться, стрелять я умею.
«Из рогатки? – чуть было не спросил поручик, но сдержался. – Такой понастреляет... Нет, впрочем, должен Дергунцов понимать, что, если я соглашусь, он рискует своей головой. Любопытно, он в самом деле снимал кратер действующего вулкана?»
Именно потому, что Дергунцов не вызывал у него и капли симпатии, Сергею было трудно отказать протеже Веры Холодной, – Голицын был предельно щепетилен в таких вопросах. Кроме того, возникло у поручика одно немаловажное соображение...
– Ничего не стану обещать, – сказал он Дергунцову, – но, если командующий армией генерал Юденич не будет возражать, я возьму вас в свою фелюгу.
Николай Николаевич Юденич посмотрел на Голицына с удивлением:
– Хорошо, Бестемьянов – это я понимаю и, пожалуй, поддерживаю. Военная косточка, опытный старый солдат, такие на вес золота. Но, поручик, зачем вам этот непонятно кто такой? Толком ни штатский, ни военный, ни богу свечка, ни черту кочерга. Шляется по Эрджишу, офицеров молодых разлагает, устраивая с ними попойки. Я вообще хотел отправить его с глаз подальше в Сарыкомыш. Или Тифлис. Чтобы сидел там, как мышь под веником, не путался под ногами. Ни я, ни генерал Огановский, заметьте, не просили Генштаб, чтобы нас осчастливили этим типом.
– Ваше превосходительство, я хочу поделиться с вами кое-какими соображениями. Вы позволите? – почтительно спросил Голицын.
– Позволю. Излагайте, поручик. Я успел убедиться, что ваши соображения обычно представляют интерес.
– Что, если лагерь военнопленных вблизи «Большой Берты» все-таки существует? Давайте, ваше превосходительство, хотя бы временно исходить из такого допущения. За подобную подлость турки и стоящие за ними германцы должны же быть наказаны, разве нет? Чтобы у них впредь не возникало искушения применять столь мерзкие приемы ведения войны. Но чем мы докажем то, что подобный лагерь существовал, если мой отряд от него камня на камне не оставит? Мои слова, показания пленных? Турки дезавуируют их, объявят злостной клеветой, и пойди поймай их за руку. А вот если у нас в руках будет пленка, на которой лагерь заснят, тут-то негодяям не отвертеться. С таким документом не поспоришь, к тому же он нагляден. Мы прищемим им хвост, ваше превосходительство. Мы опозорим подонков, не имеющих морального права носить военную форму, в глазах всей Европы.
Юденич задумался.
– Мне подобный подход к данному вопросу как-то не пришел в голову, – сказал он после непродолжительной паузы. – Но соображаете вы хорошо! Хоть я по-прежнему не верю в версию с лагерем военнопленных, но... Кашу маслом не испортишь. Я даю санкцию, берите этого... Дерунова?.. Ах, Дергунцова...
...В сиреневой воде озера Ван заблестела первая далекая звезда. Четыре фелюги под едва различимый плеск весел отвалили от берега. По расчетам поручика Голицына его отряд должен был пересечь озеро к самому началу рассвета, это самое лучшее время для диверсионных дел: час «между волком и собакой». Человеческую физиологию трудно обмануть! Давно известно, что именно в это время спать хочется сильнее всего, внимание рассеивается, движения замедляются... Самые трудные караульные смены приходятся на эти час-полтора; на сонных осенних мух становятся похожи караульщики.
Генералы Юденич и Огановский с надеждой смотрели с берега вслед удаляющимся фелюгам: помоги, Господь, поручику Голицыну, чтобы у него все прошло удачно!
19
По Невскому проспекту в направлении от Николаевского вокзала к Дворцовой площади двигался, чуть слышно пофыркивая мотором и сияя лакированным металлом, длинный черный автомобиль с императорским вензелем на дверцах. Вензель свидетельствовал о принадлежности автомобиля к дворцовому гаражу. На мягком, обтянутом вкусно пахнущей кожей заднем сиденье расположился министр двора, член Государственного совета, граф Владимир Борисович Фредерикс.
Владимир Борисович пребывал в отвратительном и тягостном настроении: уже третий год он страдал от бессонницы, этой ночью ему опять удалось заснуть лишь перед рассветом, но тут в большой палец правой ноги Фредерикса вцепилась своими безжалостными когтями подагра. Насилу удалось после трехчасовых мучений снять приступ. Надолго ли?
«Мне уже далеко за семьдесят, – грустно думал Владимир Борисович, – чего ж еще ожидать? От старческих болячек и немочи не убежишь, не спрячешься. Пора и на покой. На вечный покой, под березку. Но государь говорит, что я нужен ему и августейшему семейству. Так что тащи свой воз, старый коняга, покуда не упадешь прямо в постромках...»
Граф и министр не мог предположить, что через несколько минут он получит такой сюрпризец, что его теперешнее мрачное расположение духа покажется ему безоблачным ребяческим весельем.
Шофер остановил автомобиль на углу Литейного проспекта: он пропускал свадебный кортеж из украшенных флердоранжем конных экипажей. Пусть гремит война, но жизнь и весну ей не задушить, свадьбы в Петрограде все-таки играются!
К черному автомобилю министра подбежал мальчишка, продающий газеты:
– Последние кошмар-р-рные известия! Сенсационные ужа-а-асные новости! Член императорского семейства сбежал на турецкий фронт! Покупайте «Петроградский листок»! Великий князь желает сражаться с супостатом! Кошмар! Сенсация!
Что?! Владимир Борисович позеленел, судорожным движением сунул мальчонке монету, выхватил у него газетный листок. Вот тут Фредерикс мигом позабыл о своих старческих хворях и искреннем желании отправиться на покой под березку.
На первой полосе под хлестким заголовком «Юный Романов сбежал бить басурманов!» красовалась фотография великого князя Николая. Фредерикс сразу же обратил внимание на то, что фотография эта была такой же, как та, которую он недавно вручил гусарскому поручику, князю Сергею Михайловичу Голицыну.
– Поезжайте, любезный, на угол Невского и Фонтанки, там сверните к Аничковому дворцу, – хриплым придушенным голосом распорядился Фредерикс. Владимиру Борисовичу не хватало воздуха, в левом подреберье кололо, словно шилом. Но сейчас престарелый сановник не обращал ни малейшего внимания на эти грозные симптомы.
Император и Самодержец Всея Руси Николай II принял своего министра двора в ореховой гостиной Аничкова дворца. Оставаясь с глазу на глаз, двое этих людей не очень-то обременяли себя сложностями придворного этикета, слишком давно царь знал Фредерикса, а Фредерикс царя.
Старый вельможа прекрасно помнил деда Николая II, Александра Освободителя. В трагическом марте восемьдесят первого, когда злодеи убили Александра II, Владимиру Борисовичу шел уже пятый десяток. Как живой стоял перед внутренним взором министра двора и сын убиенного монарха, батюшка нынешнего императора, Александр III Миротворец. До чего могучий был мужчина! Кочергу узлом завязывал, карточную колоду пополам одним движением разрывал, пятаки в трубочку сворачивал, в одиночку на медведя с рогатиной ходил!
«Неважно выглядит государь, – думал Фредерикс, – лицо бледное, мешки под глазами. А ведь он еще молод, нет и пятидесяти. Тревоги, заботы, громадный груз ответственности за всю империю. А теперь вдобавок такое огорчение! Быть императором – это ведь не только нести священную обязанность и исполнять долг, наложенный Всевышним, это еще и профессия. Тот, кто полагает, что профессия царя легка и необременительна, весьма жестоко заблуждается. Ах, Николенька! Что же ты натворил, мальчишка глупенький...»
Они сидели друг напротив друга за столиком из полированного африканского базальта, подаренным, по преданию, императору Павлу I каким-то эфиопским негусом. На столике лежал злополучный «Петроградский листок».
С брезгливой гримасой царь кивком указал на газету:
– Кто-то говорил мне, граф, что эта газетенка настолько желтая, что в журналистских кругах Петрограда ее иначе как «Болезнью Боткина» не называют. Бульварщина. Не столь уж сложно дать официальное опровержение, объявить статейку газетной уткой и дезавуировать материал. Но откуда щелкоперам стало известно о печальном инциденте с великим князем? Значит, произошла утечка информации. Дыру в дамбе пальцем не заткнешь. Теперь представьте, если подобный материал дадут заслуживающие доверия, серьезные издания, скажем, наши «Биржевые ведомости», английская «Таймс» или французская «Нувель обсерватер». Про германские «Вельт» или «Унзере цайт» вовсе думать не хочется...
– Уже представил, ваше величество, – вздохнул Фредерикс. – Дыру в дамбе, как вы, государь, изволили выразиться, необходимо заткнуть накрепко. Для этого прежде всего нужно выяснить, кто ее просверлил! Посвященных в историю с побегом Николеньки было не так уж много. Есть у меня некоторые соображения на этот счет...
– Вот и займитесь вплотную этим вопросом, Владимир Борисович! Я очень рассчитываю на ваш опыт, ваш ум и вашу преданность престолу и лично мне.
– Будет исполнено, государь.
– Если с бедным мальчиком что-нибудь случится... – царь порывисто поднялся из кресла. – Сидите, граф, какой тут, к лешему, этикет! Просто у меня душа не на месте, очень меня страшат некоторые перспективы. Ведь от Николки до сих пор никаких известий?
– Лично от него никаких, государь, – печально ответил Фредерикс. – Но... По непроверенным данным, конфиденциально поступившим от командующего Кавказским фронтом генерала Юденича, не исключено, что великий князь похищен черкесами. Я еще не успел детально разобраться в том, что там произошло. В силу понятных причин мне бы не хотелось подключать к решению этого деликатного вопроса особый корпус жандармов.
– Бог мой! – Николай горестно вздохнул. – Похищен... Этого только не доставало. Проверьте эти данные, Владимир Борисович. Конечно же, сами, силами вашего министерства, без жандармерии. А то, упаси Господь, просочится информация, что мы таким вот образом используем особый корпус, так оппозиционная печать и депутаты левых фракций Государственной думы истошный визг поднимут. Эти господа органически не способны сделать что-либо полезное для империи. Зато язвить, кусаться исподтишка, палки ставить в колеса – это они умеют, это у них в крови.
Нет, ну угораздило же шалопая влюбиться в актерку... Что слышно про ее брата, штабс-капитана? Ведь это его Николка спасать вознамерился, я не путаю?
– Не путаете, ваше величество, именно его, Андрея Левченко, – кивнул Владимир Борисович. – От него тоже никаких известий, хоть турки позволяют военнопленным подцензурную переписку с родными. Государь! Я понимаю, что ситуация отчаянная. Но я очень надеюсь на князя Голицына. Верю, он в лепешку расшибется, чтобы найти Николеньку и выручить его из любой беды.
– Представьте, граф, я тоже очень надеюсь на князя Сергея, – задумчиво сказал император.
Расставшись с императором, Фредерикс поехал к себе в министерство. По дороге он погрузился в глубокую, продолжительную задумчивость, усиленно размышляя: откуда же утечка? Итог размышлений весьма озадачил и огорчил старого вельможу. Ведь не только фотография в «Петроградском листке» совпадала с той, что он вручил поручику Голицыну, но и текст поганой статейки свидетельствовал: написавший его негодяй ознакомился с ориентировкой, которую получил тот же Голицын. Случайность? Совпадение? Оставьте, не бывает таких совпадений.
Нет, самого князя Сергея министр не подозревал ни секунды. Репутация Голицына надежно защищала его от подобного рода подозрений. Разгласить секретные сведения, имевшие к тому же скандальный привкус, Голицын попросту не мог. Но – как знать? – князь, будучи военным, а не опытным агентом тайной службы, мог ненадолго потерять бдительность. Что, если кто-то злонамеренный покопался, скажем, в вещах князя Сергея и скопировал сенсационный материал?