Змееловы
Клинычев привалился на правый бок. Степан возился с тугой штаниной джинсов, плотно охватившей ногу товарища, но проклятая штанина не поддавалась. Он долго выковыривал неслушавшимися от спешки пальцами лезвие складного ножа, злясь и чертыхаясь. Клинычев скулил, глядя на него расширенными, обезумевшими глазами.
И вдруг, сам не зная почему, разозлившись, Степан заорал:
— Заткнись ты! Мешаешь!
Клинычев замолчал, тяжело дыша и пожирая взглядом его руки, раздирающие манжету брюк. Чуть выше голеностопного сустава, над самым краем ботинка темнели две точки.
Степан, приложившись губами к ранкам, остервенело тянул кровь, сплевывал и снова тянул…
Потом уже, вытряхивая вещи из рюкзака, в напрасной надежде найти ампулу с противозмеиной сывороткой, он вспомнил, что надо было прополоскать рот. Его фляжка осталась у воды, а в клинычевской не было ни капли. «Обойдется!» — подумал он и снова перерыл весь рюкзак. Искать было бесполезно. Азаров знал, что сыворотку они не взяли.
— Спокойно, ты же не девица, — уговаривал напарника бригадир.
Клинычев старался сдержаться, но у него ничего не выходило. Сев перед ним на корточки, Степан покачал головой:
— Эх, Леня, Леня, что ж ты так неаккуратно…
— Взял ту гадюку? — клацая зубами, спросил Клинычев.
— Она же яд тебе отдала.
— А убил?
— Она не виновата, — вздохнул Азаров. — Зачем ее убивать?
Клинычев закрыл глаза. Бригадир удобно устроил лежак из рюкзаков и куртки и повернул на него отяжелевшее тело товарища. Клинычева бил озноб.
Степан провел рукой по его лбу и ласково сказал:
— Держись, держись… — Он встал и, чтобы успокоиться, стал собирать в кучу мешочки со змеями и ловчий инструмент; Клинычев водил за ним горячечными зрачками. — Полежи пока. Тебе сейчас пить надо. И как можно больше.
Степан спустился к речушке. На берегу, возле забытой фляжки, словно сторож, взад-вперед деловито сновала трясогузка. Она не испугалась, только продолжала свои пробежки рядом, метрах в трех.
Азаров лег на живот и припал губами к дышащей реке. Вода то закрывала его лицо по самые уши, то совсем отступала. А он все пил и пил, обжигаясь ледяной влагой, пока не перехватило дыхание и прохлада не разлилась по всему телу.
Степан набрал полные фляги и, окатив пригоршней брызг невозмутимую птаху, бегающую рядом, поднялся на откос, цепляясь за гибкие, хлесткие ветви.
Клинычев с трудом напился. Опухоль добралась почти до колена. Осмотрев потемневшую ногу товарища, Азаров присел рядом и тут только вспомнил, что ему давно уже хочется хорошенько затянуться сигаретой. Он достал непочатую пачку и закурил.
Противоположный склон распадка медленно накрывала тень. На этой стороне солнца уже не было. Вовсю неистовствовала мошка, наполняя воздух зудящим звоном, вздыхала речушка, и с той стороны доносилась морзянка дятла, словно зазывающего пернатое население в свои ночные квартиры.
Степан сидел и курил, думая о том, какая трудная дорога предстоит ему назад, на базу, — тяжелые метры по звериной тропе, перевитой узловатыми жилами корней.
Больше десяти километров по тайге, которые в другое время пролетали не очень заметно, так как это был путь домой, к двум уютным, славным желтым вагончикам…
Степан тщательно затоптал окурок. Словно празднуя наступление своего времени, еще злее стал гнус. Закололи, вспыхнули зудом уши, шея, руки. Кончалось действие диметилфталата, хоть как-то отпугивающего комарье.
Степан достал пузырек с жидкостью и протянул сначала Клинычеву, а потом обрызгал себя.
Первым делом он пересадил Лёниных гадюк в свои мешочки. Змей набралось двенадцать. «И еще одна, что его укусила», — невесело усмехнулся про себя Степан. В отдельном мешочке находился щитомордник, трофей бригадира.
Потом он аккуратно перевязал веревкой ловчий инструмент, оба рюкзака, свою куртку и оттащил все это поближе к тропе. Охапку зверобоя тоже пришлось оставить.
Надев Клинычеву ружье на плечо, он взвалил Леню на спину. И, придерживая товарища одной рукой, а в другой неся змей, Степан выбрался на тропу и, глядя только прямо себе под ноги, побрел вдоль реки.
Из жилого вагончика Христофора гнали: свет привлекал комарье, ухитрявшееся просачиваться через тройной слой марли, натянутой на оконные рамы.
Занимался Христофор в служебном вагончике, за операционным столом, на котором днем брали яд у змей или препарировали погибших по какой-либо причине рептилий.
Пока работал движок, еще куда ни шло. А вот сидеть с трехлинейкой было истинным героизмом. Мошка гибла тысячами, усеивая стол толстым сероватым слоем вокруг лампы, набивалась за стекло. Каждые полчаса приходилось вытряхивать горку обгоревших насекомых.
Горохов боролся с ними местным самосадом, от одной затяжки которого даже у завзятого курильщика волосы вставали дыбом.
Горохов во всем был упорный человек — в учебе, в сборе лекарственных трав, а уж если «садился» на хвост змее, то преследовал ее с таким упрямством, словно от каждой зависела судьба человечества. Ходить с ним на отлов никому особой радости не доставляло. А одному — запрещалось инструкцией. К удивлению всей бригады, его постоянным напарником и другом сделался Василий Пузырев — шофер экспедиции. Парень, прямо сказать, не шустрый, любитель вздремнуть. Особенно если под мухой. Водился за Васей этот грешок. Не то чтобы он прикладывался открыто. Но изредка попадался. Главное, ухитрялся раздобыть «пузырек», по неделе не вылезая с базы. Его так и прозвали — Пузырек.
Василий охотно помогал фармацевту собирать лекарственные травы и относился к этому, в отличие от некоторых членов экспедиции, так же серьезно, как и к ловле змей.
Самым страстным увлечением Пузырева был футбол. Его маленький транзисторный приемник всегда был настроен на «Маяк». Когда раздавались первые звуки футбольного репортажа, Вася включал громкость до предела и замирал неподвижно там, где его заставала трансляция матча. Как свою личную трагедию он воспринял неудачу киевских футболистов в чемпионате страны. «Всё! — сказал он, когда динамовцы Киева скатились на последние строки таблицы. — Футбол кончился». Но все с тем же рвением слушал «Маяк» и включал свой приемничек на полную мощность, заслышав голос Озерова.
В ведении шофера находился также движок и нехитрая электроаппаратура, при помощи которой извлекали яд у змей.
Перед тем как выключить «электростанцию» на ночь, он мучительно долго собирался сказать об этом своему напарнику, мялся возле него и, наконец, со вздохом сообщал печальную «новость». Сам зажигал трехлинейку, заботливо подкручивал фитиль и уходил свершать несправедливое по отношению к лучшему другу дело.
Вот и в этот вечер Вася тихо вошел в служебный вагончик, тщательно прикрыл дверь и остановился на пороге.
Горохов, закатив глаза, шептал латинские слова.
— Христофор, электростанцию выключаем? — Вася всегда, трезвый ли, выпивший, произносил слова медленно, с расстановкой.
Горохов посмотрел на шофера пустыми глазами.
— Движок остановим? — Василий в таких случаях говорил «мы», словно не желая взваливать на свои плечи такую тяжелую ответственность.
Горохов растер пальцами виски:
— А что, Азаров с Клинычевым уже вернулись?
Шофер-механик потупил взгляд.
— Не знаю, Колумб, я с аккумулятором возился…
Студент, уйдя с головой в латынь, не ответил. Василий смахнул с бортов куртки несуществующие пылинки и шмыгнул за дверь, чтобы появиться снова через полминуты.
— Колумб, нету Степана с Клинычевым. Пойду повожусь с аккумулятором еще.
— А не хватит тебе?
Василий искренне удивился:
— Чего?
Но Горохов в мыслях был уже далеко-далеко.
Шофер потоптался на месте.
— В общем, понадоблюсь, в машине я… Аккумулятор, паря, дело серьезное… — И, махнув рукой, вышел.
Но заниматься фармацевту не дали. Вслед за Васей в вагончик пришла лаборантка Зина.
Она села в уголке на стул и сложила руки на коленях. Христофор поднял голову и, глядя сквозь Зину, как через стекло, беззвучно шевелил губами.
— Занимайтесь, Христофор, я тихонечко…
Горохов перелистнул страницу и уже не замечал девушку.
Зина была из местных, сибирячка. Как-то на районную почту в Талышинске зашел бригадир змееловов Степан Азаров. Разговорились. Он прямо с ходу предложил Зине поработать в экспедиции. Лаборанткой и поваром. Хотя бы месяц.
И надо же быть совпадению: Зина на ветеринарном отделении сельхозтехникума училась заочно, а разнарядка на практику не пришла. Вот она и решила: змеи — они те же животные, только ползают.
В бригаде обрадовались: наконец-то удастся отведать настоящих сибирских пельменей.
Первые же Зинины пельмени произвели неблагоприятное впечатление. Зато лаборанткой девушка оказалась стоящей. И еще… стала ловить змей. Это девушка-то, да еще в восемнадцать лет!
Может быть, ей хотелось все уметь, как Степан? Кто знает… В бригаде существовало правило: никому не перемывать костей.
Зина сдержанно вздохнула. Но оторвать Горохова от занятий было почти невозможно.
— Христофор, простите, вы знаете, который час?
Фармацевт посмотрел на часы и машинально буркнул:
— Четверть первого.
Зина вздохнула печальнее.
— Может, они заплутали…
Христофор изумленно посмотрел на нее.
— Или несчастье какое…
Горохов сбросил наконец с себя наваждение латинской премудрости и произнес:
— Да, поздновато…
Он нехотя оторвался от учебника, ни слова не говоря, вышел из вагончика. Задрал голову вверх. Зина вышла вслед.
На самой верхушке высоченного кедра лениво крутился «петух», мигая темному, в крупных бриллиантах звезд небу. «Петух» — изобретение Васи. Раньше змееловы, возвращаясь в свой лагерь в сумерках, пользовались самым древним способом — костром.
Но Вася однажды спалил нечаянно полгектара тугаев, за что руководству экспедиции пришлось иметь дело с милицией. Неприятность с трудом уладили. Базу перевели на новое место, километрах в шестидесяти от первого.
В отместку за все несчастья, которые обрушились потом на его голову, шофер-механик изобрел и соорудил «петуха» — сильная лампа плюс флюгер. Чудо-машину укрепили на самое высокое дерево возле базы, и она подмигивала тайге. Часто или редко — в зависимости от ветра.
Христофор свернул огромную самокрутку и стал задумчиво бить комаров.
Что ни говори, а ребята задержались сверх всякой нормы. На Азарова это было не похоже.
Зина с надеждой смотрела на сосредоточенное, давно небритое лицо фармацевта.
— Поздновато… — молвил снова Горохов.
— И Анванны нет. Обещалась еще позавчера быть… — обрадовалась человеческой речи лаборантка.
Но человеческая речь оборвалась так же внезапно, как и началась.
Поляну окружал темный, таинственный лес. Чуть светлели два желтых вагончика и старенький грузовик, замершие под лапами развесистых кедров.
Христофор зашел в другой вагончик и появился с двустволкой. Он выпалил два раза вверх; сменил патроны, выстрелил еще дважды, рассыпав по воздуху сноп искр.
Они прислушались к тайге. Но та молчала.
— Что, интервенты уже пришли? — послышалось из вагончика.
— Азарова с Клинычевым нету, — прошептала в белую марлю окна Зина.
Вениамин Чижак, в белой косоворотке, растрепанный, с всклокоченной бородой, но, как всегда, жизнерадостный, скатился по лесенке.
Вениамин Чижак был единственным человеком, кому Анна Ивановна Кравченко, научный руководитель экспедиции, «разрешала» носить бороду. Вене она действительно шла. Как шли косоворотка и сапоги, в которые он заправлял брюки.
Чижак рядился под мужичка для форсу. К его чудачествам все привыкли.
Веня обнял Зину за плечи:
— Зинуленька, ты простудишься.
— Совсем не холодно, — отстранилась Зина.
Веня взял у Горохова ружье.
— Пальнуть, что ли… Вон та звезда мне всю жизнь не нравилась.
Чижак тщательно прицелился в небо и шарахнул дуплетом.
— Не попал, — разочарованно вздохнул он.
Эхо прокатилось по лесу и запуталось где-то вдалеке.
— Слышите? — прошептала Зина.
— Эхо, — сказал Горохов.