— Да… ах, да, — промолвил Александр, подбадриваемый энергичным жестом княжны, которая призывала наследника вернуться к теме начатого Анной разговора. — Я понял, я все понял… Можете не сомневаться, баронесса, ваше ходатайство будет в самые кратчайшие сроки удовлетворено. Я лично прослежу за его исполнением, и уверен, эта наша встреча — не последняя, и в самом скором будущем мы встретимся здесь, в Зимнем дворце, но уже в другом помещении и при других обстоятельствах.
— Более радостных! — воскликнула легкомысленная и неугомонная Наташа.
— Вне всякого сомнения, — сдержанно кивнул Александр и встал, давая понять, что аудиенция закончена.
Анна поднялась и, вежливо поклонившись наследнику, бросила выжидающий взгляд на Репнину. Наташа спохватилась и, взяв ее под руку, увлекла к маленькой двери, через которую они вошли в комнату ее тайных свиданий с великим князем.
— Подождите меня там, — шепнула Наташа, выпроваживая Анну и плотно прикрывая за собой дверь.
Анна не знала, какого рода объяснение произошло между любовниками, но Репнина вернулась неожиданно скоро, хотя и в прекрасном расположении духа, и заторопила Анну к выходу. Она собралась отвезти Анну домой, в особняк родителей и должна была вечером вернуться ко двору — великая княгиня давала благотворительный концерт с аукционом, средства от которого должны были пойти для детей сирот одного из монастырских приютов близ Петербурга.
— Вы осуждаете меня? — вдруг спросила Наташа, когда коляска уже покатила от дворца по набережной Невы.
— Что? — не сразу поняла Анна. После разговора с Александром она как-то резко почувствовала усталость, и тяжесть пережитых за этот день волнений буквально обрушилась на нее — как будто крыша и стены, охранявшие Анну до сего момента, одновременно и стремительно рухнули, погребя ее под обломками, нет — глыбами забот и тревог.
— Вы тоже считаете, что я поступаю… — Наташа на мгновение замялась в поисках точного, но все же не оскорбительного для себя слова.
— Возмущена ли я вашей связью с его высочеством? — уточнила Анна, сказав это словно между прочим, скользя взглядом вдоль порозовевшей под вечерним солнцем поверхности Невы. — Я не знаю, что ответить вам, Натали. Мне знакомо чувство страсти, и я понимаю — если оно велико, то необоримо.
— О, да… — едва слышно прошептала Репнина.
— Но я не знаю, стоит ли ее краткий миг, — продолжала Анна, — сладкий и терпкий миг, того клейма бесчестия и того осуждения, которое последует за свершившимся наслаждением.
Конечно, теперь-то она понимала, что означало многозначительное молчание княгини Репниной, делавший вид, что не замечает вопросов о дочери. Сейчас для Анны также стало очевидным и то, почему Наташа не живет более в родительском доме. Да и отцовство того прелестного малыша, что привлек ее внимание у Летнего сада, кажется, прояснилось. Несомненно, что все это уже давно знали при дворе, где было принято по негласному светскому закону закрывать глаза на любовные утехи венценосных особ на стороне, но все же…
— Мне помнится, — вздохнула Анна, нарушая возникшую паузу, — Наташа так и не нашлась, что ответить ей на последнюю реплику, — еще несколько лет назад вы гордились тем, что не поддались на уговоры Александра Николаевича и не изменили той, кому стали опорой и другом. Что же случилось сейчас? Отчего вы предали ее и унизили себя?
— Вам этого не понять! — вскинулась было Наташа, но Анна посмотрела на нее с такой сердечностью и сочувствием, что княжна смешалась и опустила глаза, а потом как будто всхлипнула и снова заговорила: — Но вам действительно этого не понять! Вы выстрадали свое счастье, вы нашли того единственного, кто стал вашим мужем, а я — я так и не нашла себе равного среди прочих. Мой удел — человек особого рода.
— Такой, как наследник престола? — тихо и участливо спросила Анна.
— Да, именно так! — кивнула Репнина.
И, честно говоря, Анна не знала, что ей возразить. Княжна всегда выделялась из толпы придворных фрейлин. Неутомимая в споре и до слез сентиментальная, она всегда жила крайностями — от восторженности до предельной сдержанности. Поэтический настроенный Михаил как-то сказал Анне, что, говоря о сестре в кругу друзей, невольно сравнивал ее с цветком, который манит издалека, но при приближении к нему — он закрывается, волнуя и будоража воображение.
Искрометный, переменчивый характер и непостижимые чары всегда делали Наташу предметом обожания кавалеров и объектом зависти для дам, видевших в ней пример для подражания. Но никому из них не удавалось ни затронуть ее сердце, ни сравняться с княжной в искренности проявления столь противоречивых черт и чувств. В ней одной все так причудливо, но самым естественным образом перемешалось, что любые попытки примерить на себя ее манеру поведения и образ жизни неизбежно терпели фиаско. Наташа была горда, умна, своенравна, обольстительна и — совершенно неповторима.
Можно ли было удивляться тому, что, претерпев несколько обычных в его возрасте увлечений, наследник, наконец, созрел для того, чтобы оценить единственно подходившую ему по масштабу личности и темпераменту молодую женщину? Обладая независимым характером, Наташа тем сильнее притягивала к себе, чем последовательнее она старалась быть непреклонной перед Александром, и тем быстрее приближалась она к роли «Главной Мадемуазель», чем яростнее защищалась от его притязаний сделать ее своей фавориткой.
— Вы, кажется, жалеете, что прежде отталкивали его? — вдруг поняла Анна.
— Я думаю, что мы все неправильно относились к поискам счастья, которые он вел, — покачала головой Репнина. — С легкой руки его величества, который верует лишь в силу оружия и приказа и не верует в силу чувств, мы и в Александре Николаевиче видели только его отражение, а в его возлюбленных — лишь грустное подобие желания побеждать, которое так свойственно его отцу.
— Но как же любовь его супруги, — с плохо скрытым негодованием промолвила Анна, — неужели она ничего не значит ни для него, ни для вас? Мне казалось, вы прежде защищали Марию Александровну и щадили ее чувство к наследнику.
— Вот именно! — в сердцах воскликнула пылкая Наташа. — Ее чувство, ее отношение! А когда мне будет позволено думать о себе? Молодость прошла, а единственный человек, которого достойна моя любовь, обречен на исполнение супружеских обязанностей с той, чье общество он уже с трудом переносит…
— Княжна! — Анна негодующе возвысила голос, и Наташа побледнела и сникла.
— Вот видите, — с печальной иронией усмехнулась она, — вы меня все-таки осуждаете.
— Осудить означает понять, — покачала головой Анна, — а я еще не настолько либеральна, чтобы смириться с изменой, тем более, когда она касается дел альковных.
— А как же вы сами, то есть я хотела сказать… — Наташа на мгновение замялась, но потом все же произнесла это, решительно и жестко: — Ведь вы сами — плод запретной любви. Ваш отец сотворил этот грех с другой женщиной, а не со своей законной супругой. И вот вы — живете, вы любите, у вас семья, и — мало ли что было в прошлом!
— Если бы все было так просто, Натали, я бы согласилась с вами, — вздохнула Анна. — Только вряд ли можно назвать безоблачной мою прошлую жизнь, когда я была крепостной. И разве я не еду сейчас вместе с вами в чужой дом, где мне оказано гостеприимство, а сама я лишилась сначала опекуна, потом мужа, отца, едва не потеряла детей и сестру. Судьба так помотала меня по свету, отняв самое дорогое и в завершение оставив практически бесправной и без средств к существованию…
— Вот видите, — торжествующе прервала ее Репнина, — а ведь вы вели на редкость праведную жизнь!
— Этой праведностью я искупала грех своих родителей, — сухо сказала Анна, — но, думаю, был он настолько велик, что чаша искупления испита мною еще не вся.
— Господи! — вскричала Наташа. — Да вы и говорите, как Мария! Она стала просто невыносима в последнее время. Часами запирается в своих апартаментах с духовником и кается, кается! Нет, я не желаю похоронить свою молодость, свое здоровье под грузом нелепых догм, запрещающих мне любить и быть любимой. И он тоже думает так! Он нуждается во мне, в моей ласке, в понимании! У нас с ним так много общего — во вкусах, во взглядах…
— И не только, — кивнула Анна.
— Так вы догадались? — после продолжительной паузы спросила княжна, как-то сразу потухнув и потемнев лицом.
— Фамильное сходство черт трудно не заметить, — сказала Анна. — А вы подумали о том, что ждет вашего сына в будущем?
— Он — сын Юпитера, — не без внезапного пафоса с гордостью ответила ей Репнина. — Его отец никогда не оставит его.
— Насколько я помню, — грустно произнесла Анна, — Прометей тоже был сыном Юпитера, только древнегреческого, и его жизнь трудно назвать райской.
— Как хорошо, что больше я вам ничего не должна! — вскинулась Наташа. — И мы очень кстати приехали.
— Не обижайтесь на меня, — попросила Анна, спустившись по ступенькам из коляски. — Я бесконечно благодарна вам за эту нежданную, но такую своевременную помощь. Помните, если вам понадобится моя, вы тоже всегда можете рассчитывать на меня. И… Я прошу прощения, что невольно узнала больше, чем стоило знать.
— Неужели вы по-прежнему так наивны, что полагаете мои визиты к его высочеству тайной для двора и Марии? — недобро скривилась Наташа.
— Я знаю, что ничего не могу изменить ни в вашем мировоззрении, ни в вашей жизни, — как ни в чем не бывало, продолжала Анна, словно не замечая ее злой и опасной реплики, — но вы — можете.
— Чего или кого ради? — нахмурилась Репнина.
— Ради вас самой. Поверьте, однажды пелена увлечения спадет с ваших глаз и сердца, и вы спросите себя, что же я делала все это время? Почему находила наслаждение в том, что мои наслаждения терзали других?..
— Довольно! — уже по-настоящему рассердилась Наташа и крикнула кучеру. — Пошел!
— Юпитер, ты гневаешься, значит, ты не прав, — не удержалась от сравнения Анна, но Наташа уже не слышала ее — коляска живо заскользила по булыжной мостовой прочь от дома.
Анне оставалось только пожалеть Наташу. Она ведь знала — княжна Репнина в душе и по жизни всегда была человеком глубоко порядочным, и считала, что только отчаяние одиночества могло подтолкнуть ее к адюльтеру с наследником. Анна почему-то подумала, что тот злополучный выстрел в Двугорском не только унес жизнь Андрея Долгорукого, но и лишил Наташу надежды на счастье. Быть может, между ними не было той любви, о которой мечтается, но та дружба, что связывала их, могла со временем перерасти в более сильное чувство. Вот только времени им Судьба как раз и не дала… Нет, не судьба, а княгиня Долгорукая. Но почему, почему, эта женщина никак не идет у нее из головы?!
У Репниных Анну ждал сюрприз — ей наконец-то позволили встретиться с Лизой. После обеденного отдыха, когда дети проснулись и им разрешили пойти на задний двор, где стояли качели и была устроена небольшая площадка для городка, Анна нашла Лизу на одной из скамеек, стоявших вдоль главной аллеи между мраморными скульптурами, когда-то украшавшими фронтоны античных дворцов и храмов и привезенными однажды князем Репниным из Италии.
С Варварой Анна расцеловалась раньше — будто ненароком столкнулась при входе в дом, но лишь потом поняла, что старушка просто дожидалась ее, уже и не чаяв свидеться. Варвара заметно сдала и подрастеряла свою всегдашнюю бодрость. Рассказывая Анне о случившемся в имении, она часто прерывалась на слезы и молитвы о здравии Лизаветы Петровны, отчего тревога, посеянная в душе Анны еще с утра, укрепилась и не на шутку разволновала ее.
О новоявленном бароне Корфе Варвара говорила глухим и печальным голосом. Она осуждала Сычиху за поспешность — как могла она с такой легкостью довериться первому встречному, показавшему ей крестик, который она когда-то отдала Ивану Ивановичу, чтобы он надел его на шею их только что рожденному ребенку. Да и не помнит она такого, чтобы Сычиха особо беременна была, впрочем, она и впрямь тогда из имения уезжала. Надолго, почти на год, может и в самом деле, что и было такого, только свидетелей-то нет, то есть она, Варвара, тому не свидетель. А что и кто говорит — это еще на сто раз проверить надо.
«Проверим, Варя, проверим», — пообещала ей Анна и вышла через гостиную в оранжерею, выполнявшую в холодное время роль зимнего сада, и откуда дверь выходила прямо во внутренний двор особняка Репниных. Лизу она нашла близ одной из кариатид, причудливо изогнувшейся под несуществующим портиком-атлантом, и ее утерянное за сотни веков выражение лица вдруг показалось Анне печальным предзнаменованием того, что ждет ее сестру. И все же она нашла в себе силы отогнать эти грустные мысли и, присев рядом с дремавшей на солнышке Лизой в накинутом на плечи теплом шотландском пледе, нежно и осторожно обняла сестру.
— Настя? — не сразу пробудившись от дремоты, прошептала Лиза, и Анна едва не расплакалась — так бестелесно и прозрачно прозвучал ее голос. — Ты здесь! Мне сказали. Знаешь, так смешно — не сразу, какими-то недомолвками, боялись испугать. Удивительные люди! Они думали, что я заболею, узнав о твоем возвращении. А мне только радости прибавилось! Это счастье такое — ты с нами, ты жива!
— Да, но… — начала было Анна, как Лиза остановила ее.
— Я знаю о Владимире, — вздохнула она. — Еще одного мужчину мы с тобой потеряли. Ушел Андрей, теперь Владимир, и вот — папенька…
— А знаешь, — Анна решила перевести разговор на другую тему, — я в Константинополе видела Соню. Она — все такая же, быстрая, впечатлительная и страшно увлекающаяся.
— В Константинополе? Что ты делала в Константинополе? — удивилась Лиза, и ее глаза заблестели неподдельным интересом.
— О, — загадочно улыбнулась Анна, — это целая история, и я ее тебе потом особо расскажу. Главное сейчас, чтобы ты поправилась.
— Как же я могу поправиться, если все вокруг только и говорят о моей болезни! — Облачко досады пробежало по лицу Лизы. — Вот даже ты говоришь со мной ласково, как прощаешься!
— Что ты, Лиза, что ты! — смутилась Анна, вынужденная, однако, про себя признать правоту слов сестры.
— Вот видишь, ты покраснела! Значит, я не ошиблась, — они и тебя уже успели убедить в моей, безысходности. — Лиза с укоризной покачала головой. — Знаешь, я не хочу, не же лаю говорить и думать о грустном. Был бы здесь Михаил, он никогда не позволил бы предаваться унынию. И потом — посмотри, сколько радости у меня: дети здоровы, с ними ничего не случилось, а тут еще и ты нашлась! В который раз, хотя мы уже и не чаяли твоего возвращения. Так что — бросай бессмысленно печалиться и рассказывай. Я жажду узнать, что с вами случилось, и где ты пропадала все это время.
Анна снова стремительно, но нежно обняла сестру — больная, от прозрачности светившаяся Лиза убеждала ее воспрянуть духом, а она едва не расплакалась перед нею! Господи, до чего же она, верно, нелепо выглядела в глазах той, чья участь была много тяжелее и незавиднее.
— Прости меня, — прошептала Анна, отстраняясь и начиная свой рассказ…
* * *
Неделя пролетела незаметно. Анна впервые отрешилась от иных забот, кроме общения с детьми и сестрой. И, если в первые дни после встречи с наследником она еще с тревогой вслушивалась в любой шум у ворот или в гостиной, то потом перестала ждать. Возможно, княжна Репнина преувеличила свое влияние на великого князя, или дела государства, каковые, несомненно, в его жизни были первостепенными, не позволили Александру Николаевичу сразу обратиться к разрешению ее просьбы.
Конечно, Анне хотелось уладить все как можно быстрее, но, зная неповоротливость чиновничьей машины, трудно было рассчитывать на серьезное послабление в сроках исполнения бумаг, разве только — из чрезмерного усердия и желания выслужиться. Но — для последнего должен был появиться существенный повод, каким княжна Репнина справедливо видела заступничество наследника, а через него — Императора. Однако Анна не была до конца уверена в том, что Александр Николаевич действительно снисходительно отнесся к ее невольному вмешательству в его частную жизнь, и опасалась, что вместо помощи исполненный благородных побуждений поступок княжны был расценен им иначе, нежели она предполагала.