«Кому же еще вести? Конечно, мне, — отрешенно подумал Друян. — На одного потом и дохлых собак легче вешать».
— С чего собираешься начинать? — оторвал Рымов своего подчиненного от невеселых мыслей.
«Черт его знает! — чуть не бухнул Друян. — Ни свидетелей, ни подозреваемых. А тут еще эта женщина… Чего ее в квартиру Шарфиной понесло? Может, услышала там шум и решила узнать, кто пришел? Гадай теперь!» — Прежде всего свяжусь со Стрекаловым, — начал следователь излагать наметки своего плана. — Все с ним согласую, а то мы будем одну и ту же работу два раза делать. К тому времени Кириков, может быть, что-нибудь подскажет… И надо срочно к одному знакомому Шарфиной заглянуть. Может, у него удастся что-то новое узнать. Мне его фамилию профессор Головин дал. Только его адреса он не знает, — с досадой сказал Друян. — Придется у Стрекалова помощи просить.
— Давай, Сергей Викторович, разворачивайся, — ободряюще сказал прокурор, беря трубку зазвонившего телефона. Выслушав неизвестного собеседника, хмуро сообщил следователю: — Только что передали из лаборатории: отпечатки пальцев на картине и на книжных шкафах Шарфиной полностью совпали. А вот кому они принадлежат, неизвестно. Не состоит на учете их хозяин.
* * *
Адрес Владимира Михайловича Камышина оперативники капитана Стрекалова разыскали быстро.
— Я тоже с тобой к нему проеду, — решил капитан, пряча бумажку с адресом в нагрудный карман пиджака. — Хочется посмотреть на него… А то мне домработница Шарфиной пыталась про него рассказать, но почему-то у нее это не получилось. И плутать не придется, — улыбнулся Стрекалов. — Я ведь город, как собственный карман знаю, а вы в прокуратуре больше с бумагами возитесь. И машины у тебя под рукой нет: будешь с троллейбуса на трамвай перескакивать. А у меня хоть и старенькие «жигули», но свои, — стал капитан убирать бумаги со стола в сейф. — Кстати, почему тебе машину не дают?
— Не знаю, — пожал плечами Друян. — Наверное, не положено.
— Чепуха! — отмел Стрекалов такой довод, запирая сейф. — «Важняк», и не положено? Хочешь, я тебя научу, как машину достать?
— Как?
— Вот, например, осудили кого-нибудь с конфискацией имущества, — начал капитан излагать простейший способ приобретения машины. — А у него приличная тачка. Нужно договориться с кем надо, чтобы ее оценили по нулям, а потом, не дожидаясь аукциона, перечислить за нее деньги. Кто прокуратуре откажет? Заметив, что следователь недовольно скривился, язвительно спросил: — Что, воспитание не позволяет закон стороной обойти?
— Вроде этого… А ты свои «жигули» таким макаром отхватил?
— Таким… А как же иначе быть? — искренне удивился капитан. — Я же не себе лично, а для дела. Или ждать, пока государство побеспокоится, и пешком во все концы города мотаться? У нас в райотделе две машины по штату были: у начальника и дежурная для опергруппы. А теперь четыре! — хвастливо заявил Стрекалов. — Одна у меня и еще одна в отделе экономических преступлений. И приобрели мы их как списанные на запчасти. А что сделаешь? Ладно, поехали, — двинулся капитан к дверям.
Художник Камышин жил в старом кирпичном доме почти на окраине города. Сергей Викторович с капитаном, не обнаружив звонка, постучали в хлипкую, давно не крашенную дверь.
— Открыто! — донесся мужской голос из глубины квартиры.
Тут же послышались мягкие, торопливые шаги, и в проеме распахнутой двери возник худой, высокий мужчина старше сорока лет, с зачесанными набок волосами. Одет Камышин был по-домашнему: в светлую, простенькую рубашку с закатанными рукавами и выцветшие джинсы. На ногах — тапки без задников.
— Заходите, — радушно пригласил он. — Я вас еще вчера ждал.
— Вчера? — изумился Друян. — Вы ведь даже не спросили, кто мы? Как же вы могли ждать?
— А зачем спрашивать? — усмехнулся Камышин. — И так видно… У меня на таких друзей глаз наметан. И потом… рано или поздно, вы бы ко мне пришли. Так что…
— Интересно! — качнул головой капитан, проходя вслед за хозяином квартиры в комнату. — Но все же давайте познакомимся. Это Сергей Викторович Друян, следователь прокуратуры, а я…
— Я знаю, как вас обоих зовут, — перебил капитана Камышин. И, переводя разговор, смущенно улыбнулся: — Вот с мебелью у меня неважно. Холостяк. Так что выбирайте сами, кому где удобней сесть.
Капитан выбрал себе место за столом, стоявшим у окна, а Друян опустился в старое кресло рядом с диваном, который, очевидно, служил Камышину и постелью. На нем хозяин квартиры и устроился, выжидающе посматривал на своих гостей.
— Сами рисовали? — начал разговор капитан, разглядывая небольшой лист ватмана, закрепленный на стене возле стола.
На его белом поле тянулась четкая цепочка босых, разлапистых ступней, небрежно прорисованных черной тушью. Вверху листа — выполненная плакатным шрифтом надпись: «РУССКИЕ ИДУТ!»
— Сам, — нехотя ответил Владимир Михайлович, поправляя на голове рассыпающиеся светлые волосы. — Заказал один журналист заставку к своей статье, я ее прочел, сделал эскиз, а в редакции почему-то испугались и не взяли его. Даже аванс назад не потребовали. А другого я рисовать не стал, — нахмурился Камышин. — Зачем? Я, например, содержание той статьи вижу так. Не нравится, ищите другого художника.
«С характером!» — мысленно отметил Сергей Викторович и, в свою очередь, задал вопрос:
— А откуда вы знаете, как нас зовут? И почему вы ждали нас?
— Мне Зоя Федоровна сказала, что вы у нее после ограбления в квартире были, — обыденным тоном ответил Владимир Михайлович. — Ну, думаю, мимо меня они не пройдут. Все равно им кто-то скажет обо мне.
— Когда она вам сказала? — едва усидел в кресле следователь.
— Позавчера, — ответил хозяин квартиры. — После обеда ко мне пришла, посидела, а вечером ушла.
— Куда? — с надеждой в голосе спросил капитан.
— Не знаю, — пожал худыми плечами Владимир Михайлович. — Она не говорила, куда пойдет, а я спрашивать не стал. Неудобно как-то… Если человек молчит, значит, на это есть причины. И вообще… — обвел он взглядом свое однокомнатное жилище. — Ей тут нельзя было оставаться.
— Понятно, — кивнул Друян. — Комната одна, чужой мужчина…
— Ничего вам не понятно, Сергей Викторович, — нахмурился Камышин. — Ей иногда приходилось и не в таких условиях ночевать. Могла бы на диване лечь, а я на полу. Нашел бы какое-нибудь тряпье под бок постелить. Нет, причина была другая… Зоя Федоровна предупредила, что мне грозит какая-то опасность, а тут еще она со своими бедами. И ушла. Сказала, что вернется домой, когда все успокоится. Посоветовала мне на несколько дней куда-нибудь скрыться. Вот только ехать мне некуда, — с безнадежной тоской сказал Владимир Михайлович. — Будь что будет…
— Тоже мне предсказательница! — легкомысленно воскликнул капитан. — Если она такая ясновидящая, почему же своей беды не предусмотрела? — насмешливо спросил он.
— Как не предусмотрела? — возразил Камышин. — Она знала заранее, что будет нападение, и готовилась к нему.
— Интересно, как же она готовилась, если к ней в квартиру влезли? — вскипел капитан.
— Но ведь она осталась жива и невредима! — парировал Владимир Михайлович. — А что ей еще оставалось делать? Пойти заранее в милицию и заявить, что на нее готовится нападение? За кого бы ее там приняли? Хотя бы и вы…
— Да-а… — неопределенно протянул Друян, сознавая правоту собеседника. — Как же ей удалось в такой глубокий транс погрузиться, что даже врач не смог определить, жива она или мертва? Хотя вообще-то он сомневался, — припомнил следователь.
— Ну-у… — пренебрежительно отозвался Камышин. — При ее-то знаниях и практике?! Люди вообще без всяких навыков и подготовки иногда так искусно имитируют смерть, что никакой врач при осмотре не определит, труп перед ним или живой человек. В природе это вполне обычное явление, — оживился художник. — Своего рода защитный механизм. Вам приходилось видеть, как замирает жук, если его взять в руку? Или божья коровка? Это даже не транс, а скорее анабиоз.
— Приходилось, — отозвался Друян, вспомнив дни далекого детства.
— Во-о-от! — торжествующе воскликнул Камышин. — Да что там жуки, многие звери прибегают к этому трюку. А человек, к сожалению, сам когда-то установил для себя пределы возможного и с тех пор не может выйти из этого заколдованного круга. Но когда нет выхода, человек способен совершать чудеса, — с глубокой верой в свою правоту сказал хозяин квартиры. — Обычно тупиковыми мы называем такие положения, выход из которых нам не нравится. Но иного нет! И тогда человек вдруг обнаруживает у себя способности творить чудеса. Мне, например, в северных колониях приходилось наблюдать такую картину: умершему зеку, прежде чем его похоронить, перебивают ломом ноги. Как вы думаете, для чего это делается? — спросил Владимир Михайлович своих гостей.
— Чепуха! — пренебрежительно отмахнулся от такого факта капитан Стрекалов. — Сказки о ненужных жестокостях! Зачем ему ноги перебивать?
— Вот и я спросил об этом, — невозмутимо ответил Камышин. — Оказывается, раньше были случаи, когда захороненные зеки спокойно выбирались из могилы и топали по заранее выбранному маршруту. А ведь они не занимались многолетней тренировкой воли и духа, как это делала Зоя Федоровна! И знаниями особыми не были отягощены, — насмешливо добавил он. — Но для того чтобы получить свободу, имитировали собственную смерть. И весьма искусно!
— Не верю! — прихлопнул капитан ладонью по столу. — Даже если ему удастся обмануть врача и лагерное начальство, то как потом выбраться из фоба и могилы?
— Из какого гроба? — развеселился Камышин. — Какой дурак будет на зеков доски тратить? А могила… Мне самому несколько раз приходилось их рыть, — с неохотой вспомнил Владимир Михайлович. — Вечная мерзлота, земля крошится, как гранит… Глубже, чем до колена, никто их и не рыл. Лишь бы землей грешного прикрыть. Так что выбраться оттуда было не особенно трудно.
— Неудобно как-то спрашивать… — вмешался в разговор Друян. — Но все же: за что вы сидели?
— Чего тут неудобного? — извиняюще улыбнулся Камышин. — Тем более вы на такой работе… Сидел за нелегальный переход границы с целью передачи секретных сведений… Так в приговоре было написано, — ошарашил гостей Владимир Михайлович. — Это было в конце семидесятых. Молод был, глуп… За границу не выпускали, а мне как раз срочно с далай-ламой нужно было поговорить. Ну я и двинул через Монголию.
— И далеко ушли? — поинтересовался Друян.
— Порядком, — кивнул головой Камышин. — Да я сам сглупил: надо было через Афганистан в Индию пробираться и дальше — в Тибет. А я решил вначале у монгольских лам немного пожить. Традиции буддистов изучить, ума немного набраться… А потом уж через Китай — дальше. А меня эти друзья-кочевники тепленьким, прямо с кошмы, сдали властям. Ну и схлопотал шесть лет. Там пришлось ума набираться.
— А с Шарфиной вы как познакомились? — спросил капитан.
— Она меня сама нашла, — пояснил Камышин. — Кто-то ей сказал обо мне, когда я освободился. Я тогда в котельной работал… Там и жил. Квартира эта, по сути, ее, — окинул Владимир Михайлович взглядом свое скудное жилище. — Она ее купила на мое имя. Сказала: деньги будут — отдашь, а нет — и так сойдет. Вот и живу… Кое-какое барахло я сам приобрел на толкучках. На хорошие вещи пока не заработал.
— Почему же Шарфину выпустили за границу, а вас нет? — спросил капитан. — И цели у вас вроде одинаковые были…
— Сравнили! — иронично отозвался Камышин. — За нее Юрий Рерих хлопотал и еще несколько ученых. Я против нее… — безнадежно махнул он рукой.
— Странно все-таки, — задумчиво сказал Друян. — Почему люди иногда бросают все: родных, друзей, налаженный быт и едут неведомо куда в поисках чертовщины? Не понятно мне это… Своей бесовщины под боком невпроворот!
— Не в поисках чертовщины, а Истины! — строго поправил следователя Камышин. — Вы слышали такую фамилию — Блюмкин?
— Блюмкин? — переспросил Стрекалов, наморщив лоб. — Где-то слышал, а где… В каком-нибудь киоске торгует? — предположил капитан.
— Нет, — снисходительно улыбнулся Владимир Михайлович. — Евреи в киосках не торгуют. Не тот масштаб! Разве только в Одессе где-нибудь, да и то редко. Нет, Блюмкин — убийца германского посла Мирбаха, — пояснил художник. — Потом он почему-то стал служить в ГПУ. Так вот, когда Николай Рерих организовал в двадцатых годах первую экспедицию в Тибет, ГПУ отпустило на нее сто тысяч золотых рублей. Сумма по нынешним временам — невероятная. А Блюмкина послало в эту экспедицию в роли негласного комиссара. Спрашивается: что ожидали там найти чекисты? Чертовщину? Для этого можно было любого шамана на Чукотке посмотреть. Дальше… Гитлер посылал в тридцатых годах в Тибет идеолога Розенберга. Кто ответит, зачем? Или вот сын Рериха, Юрий Николаевич, окончил Гарвард и Сорбонну, знал английский, французский, монгольский и тибетский языки. Скажите, мог человек с таким образованием интересоваться чепухой? — все более горячился Камышин. — Это, кстати, он благословил Шарфину на ее путешествия, когда вернулся в конце пятидесятых в Россию. И картину своего отца ей подарил. Видели у нее в кабинете? — спросил он следователей.
— Да, — подтвердил Друян. — Там какой-то кочевник возле костра сидит. Картину украли на второй день, с повторного захода, — сообщил Сергей Викторович. — Нам ее потом удалось случайно обнаружить.
— Слава Богу! — облегченно вздохнул Владимир Михайлович. — Там изображен не кочевник, а человек, ищущий Истину. Скудный костер — это небольшой запас знаний, накопленных человечеством, а зарево над верхушками гор — свет от страны Шамбалы. Называется картина «В ожидании чуда». Человек ждет, что ему будет указание свыше, как пройти в эту страну. Иными словами, как достичь совершенства. А насчет чертовщины… — ненадолго ушел в свои мысли Камышин. — Вот американцы высаживали на Луну больше десятка космонавтов, и один из них при высадке невольно воскликнул: «Боже! Они уже здесь!» Интересно, кого он там увидел? — спросил сам себя художник. — Но это еще не все! — продолжил он. — После возвращения на землю два космонавта сошли с ума, несколько человек спились, остальные без всякого объяснения причин уволились со службы. Причем до сих пор никому не говорят, что они там увидели. Вот так! Грустно улыбнувшись, Владимир Михайлович процитировал:
На свете много есть,
Мой друг Горацио, такого,
Чего не знают наши мудрецы!
И, внезапно переменив тему, предложил:
— Чаем вас угостить?
— Нет, спасибо, — ответил за двоих Стрекалов, — мы скоро пойдем.
— Как хотите… Больше ничего предложить не могу, — развел Камышин худые руки в стороны. И с подкупающей простотой добавил:
— Есть еще, правда, бутылка кефира, но он вчерашний.
— Да не беспокойтесь вы, — улыбнулся Сергей Викторович, усаживаясь поудобнее в продавленном кресле. — Лучше расскажите нам, чем конкретно занималась Зоя Федоровна? Почему ее так осаждали клиенты?
— Чем? — ненадолго задумался Камышин. — Как бы это вам популярней объяснить… Есть такой непризнанный раздел науки, — начал он, собравшись с мыслями, —