От отчаяния и бессилия Эду захотелось закрыть глаза. Но он сдержался и торопливо сказал:
— Так зачем вы меня вызывали, мистер Маллиген?
— Что? Ах, да. Что ты собираешься делать завтра вечером, Крошка Эд?
— У меня свидание. Завтра у меня выходной, мистер Маллиген. — Ну, так прихвати ее с собой. Послушай, ты когданибудь слышал о чудике по имени Йезекииль Джошуа Таббер?
— Не думаю. Такое имечко я бы запомнил. Только навряд ли я смогу отменить свидание.
Шеф не обратил на его слова никакого внимания.
— Он какой-то псих, помешанный на религии, или что-то в этом роде. Но все дело в том, что в наше Общество поступила пара писем и телефонный звонок с жалобами на этого типа, понятно? В них говорится, что он ведет подрывную деятельность.
— Вы, кажется, сказали, что он помешан на религии?
— Да, и вдобавок занимается подрывной деятельностью. Эти красные часто скрываются под личиной святош. Возьми хотя бы того архиепископа из Англии как там его… Или еврейских раввинов — они вечно подписывают воззвания против сегрегации. Так или иначе, на последнем собрании филиала было принято решение заняться этим Таббером. И я получил задание…
Эд уже знал, что последует дальше.
— Это свидание… — хватаясь за последнюю соломинку, начал он.
— Я ничего не смыслю в религиозных психах, зато ты на них собаку съел — ведь вся твоя программа держится на придурках. Так вот, завтра вечером отправляйся на собрание, которое устраивает этот Таббер. Вот адрес: пустырь на Хьюстон-стрит. Твой отчет мы заслушаем на следующем собрании филиала.
— Но поймите, мистер Маллиген, я бы не узнал человека, занимающегося подрывной деятельностью, даже если бы обнаружил его у себя под кроватью. Эд решил вытащить из рукава свой козырь. — И потом, у меня свидание с Элен.
— Что еще за Элен?
— Элен Фонтейн. Дочь Дженсена Фонтейна.
— Элен Фонтейн! И что могла мисс Фонтейн, классная девушка да еще из самых верхов, найти в…Шеф рыгнул и, не закончив вопроса, поджал толстые губы. — Послушай, — продолжил Маллиген после недолгого молчания, — а ты когда-нибудь говорил о своей передаче с мистером Фонтейном — ведь ты ведешь ее уже довольно долго?
— Он от нее просто без ума, — поспешно ответил Эд. — Не далее, как вчера, он сам сказал мне об этом. Мы с ним слегка выпили вместе — я ждал, пока Элен переоденется. — Вот оно что… — Шеф пожевал губами. — Что ж, мистер Фонтейн — член нашего филиала. И Элен, коли уж на то пошло, — тоже, хоть она появляется у нас не слишком часто. Так почему бы вам вдвоем не наведаться на это палаточное собрание всего-то на полчасика? Этого вполне хватит. — Палаточное собрание! — недоверчиво проговорила девушка. — Я-то думала, что с тебя хватило посещения съезда гадателей на кофейной гуще, но…
— Общества ясновидящих, — мрачно поправил ее Эд. — И используют они главным образом магический кристалл, а вовсе не кофейную гущу.
— …Но это уже чересчур! С чего ты взял, Крошка Эд Уандер, что я вместо свидания соглашусь отправиться на собрание какого-то общества религиозного возрождения?
Он пустился в торопливые объяснения. Сказал, что непременно поставил бы Маллигена на место, не упомяни он о задании Общества Стивена Декейтера. Что был уверен: она придет в восторг от возможности принести пользу Обществу. Что они уйдут по первому ее требованию. Что он может сходу определить агента, ведущего подрывную деятельность. Что он уже давно охотится за коммунистами. Что еще на третьем курсе разоблачил двух своих однокашников — тайных агентов красных. Этот последний аргумент убедил Элен, и она состроила недовольную гримаску.
— Так уж и быть, умник. Только постарайся, чтобы твою болтовню не услышал папуля. Он относится к Обществу очень серьезно.
Позже, уже сидя в «фольксфлаере», она сказала: — Слушай, Крошка Эд, когда ты, наконец, перестанешь торчать в студии по ночам? Я-то думала, ты подготовишь программу, а потом перенесешь ее на телевидение, на воскресное утро.
— Я тоже так думал, — ответил Эд, — только старый Толстяк Маллиген почему-то придерживается другого мнения. Он просто не понимает, как много людей падко на подобную дребедень. Да если на то пошло, большинство народа так или иначе верит в потустороннее — как раз эти чокнутые и проводят полжизни у своих дурацких ящиков. — Он откашлялся. — Вот если бы ты постаралась убедить отца замолвить за меня словечко…
— Видишь ли, папулю станция совершенно не интересует, — равнодушно проговорила Элен. — Что с того, что она ему принадлежит? Ему принадлежит много чего другого. Единственное, что интересует его по-настоящему, — это Общество.
Они добрались до расположенного на окраине заброшенного пустыря, почти в центре которого виднелась довольно большая палатка. Подлетев поближе, они заметили позади нее еще одну.
— Мама дорогая! — возмутилась Элен. — Неужели в них кто-то живет как… какие-нибудь цыгане?
Машин внизу, на площадке, очевидно, предназначенной для парковки, было немного. Эд посадил своего «жука» рядом с остальными и выключил фары.
— Похоже, уже началось, — сказал он.
— Скоро ты заведешь себе настоящую машину, Крошка Эд? — спросила Элен. — Когда я выползаю из твоей консервной банки, то ощущаю себя чем-то вроде таракана.
— Как только разбогатею, радость моя, — пробурчал себе под нос Эд, выбираясь из-за руля.
Взяв девушку за руку он повел ее туда, где виднелся вход в большую из двух палаток.
— Не забудь, — напомнила она, — мы только войдем — и быстренько назад. Они все подумают, что мы: им померещились.
У входа их ожидала небольшая группа встречающих: две не первой молодости особы и совсем юная девушка. Нельзя сказать, чтобы они загораживали проход, но все же пришлось ненадолго остановиться. Одна из дам постарше изобразила на лице нечто, отдаленно напоминающее улыбку, и поинтересовалась: — Вы, возлюбленные, тоже странники на пути, в Элизиум?
Эд на мгновение задумался, а потом ответил: — Пожалуй, нет.
— Я-то уж, черт возьми, точно нет, — добавила Элен.
Обстановку неожиданно разрядила девушка. Тихонько рассмеявшись, она проговорила:
— Боюсь, что и вправду нет, во всяком случае, пока. — Потом протянула руку. — Я Нефертити Таббер. Сегодняшний Глашатай Мира — мой отец.
— И не только сегодняшний, — вставила одна из ее спутниц. — Иезекииль Джошуа Таббер — истинный Глашатай Мира. Проводник на пути в Элизиум.
— Нести Слово может каждый, Марта, — негромко ответила Нефертити.
— Я перестаю понимать, о чем речь, — заметила Элен. — Пойдем, наконец, взглянем на представление.
Уандер пожал протянутую руку Нефертити и пришел в замешательство: она оказалась одновременно и твердой, и мягкой.
Девушка улыбнулась, и Эд проследовал за Элен в палатку и дальше, к расставленным в первом ряду стульям. «Да, Элен сегодня явно в ударе, подумал юн. — Сам бы я предпочел остаться где-нибудь в тени».
Собрание уже шло полным ходом, и первое время слова оратора не доходили до них. Эд помог Элен снять пальто и усесться на шаткий складной деревянный стул, мысленно поплевав при этом через левое плечо.
Десятка два слушателей — такова была аудитория — не производили впечатления религиозных фанатиков, готовых сжечь любых святотатцев на костре, и все же собрание верующих — последнее место, где бы он решился устроить заварушку.
Элен повернулась к нему и произнесла громким отчетливым шепотом:
— С этой бородой он больше смахивает на Авраама Линкольна, чем на проповедника.
— Ш-ш-ш! — прошипел Эд. — Давай послушаем, что он говорит.
Кто-то из публики тоже сказал: «Ш-ш-ш!» и Элен, обернувшись, пронзила его взглядом. «Сказать по правде, сравнение, которое пришло в голову Элен, не так уж далеко от истины», — решил Эд. Действительно было что-то линкольновское в стоявшем на кафедре старикане, какая-то, нездешняя красота проглядывала в его почти уродливых чертах. И бесконечная печаль.
Эд прислушался.
— …независимо от того, какова система представительства или делегирования правительственных функций, — говорил оратор, — в любом случае неизбежно присутствует частичное отчуждение свобод и средств граждан…
— Ты только взгляни на его костюмчик, — шепнула Элен. — Из мешковины сшит, не иначе.
Эд притворился, что не слышит.
— …все без исключения партии представляют собой разновидности абсолютизма — до тех пор, пока стремятся к власти.
Разобрав последнюю фразу, Элен громко крикнула: — И даже коммунистическая партия?
Таббер — а Эд пришел к выводу, что это и есть сам Иезекииль Джошуа Таббер, — остановился, не закончив мысли, и ласково взглянул на девушку. В особенности коммунисты, возлюбленная моя. Коммунисты никак не могут усвоить, что человек, хоть и является существом социальным и ищет равенства, все же любит независимость. На самом деле собственность проистекает из желания человека освободиться от рабства коммунизма, этой примитивной формы общественного устройства. Но собственность, в свою очередь, возведенная в степень абсолюта, нарушает принцип равенства и способствует накоплению власти привилегированным меньшинством.
Эд не понял, удовлетворил ли Элен Фонтейн этот ответ, но сам начал задумываться: какое отношение все это имеет к религии?
— Кто бы он ни был, но только не красный, — шепнул он Элен на ухо. Пойдем отсюда.
— Нет, подожди минуточку. Я хочу послушать, что еще скажет этот старый козел. Просто ума не приложу, как это тощее древнее пугало произвело на свет такую пухленькую милашку — ту, у входа. Ведь ему на вид лет восемьдесят, никак не меньше.
Сзади кто-то снова сказал: «Ш-ш-ш!» — и чей-то голос добавил: — Прошу вас, возлюбленная, — нам не слышно Глашатая Мира.
На этот раз Элен не потрудилась обернуться и на некоторое время успокоилась — к великому облегчению Эда. Воображение уже услужливо рисовало ему пренеприятную картину: их с позором вышвыривают на улицу, а Уандеру ничего так не претило, как насилие — в особенности, когда ему подвергался он сам.
Он сосредоточился на том, что говорил Таббер, — похоже, проповедник подошел к самой сути дела.
— Вот почему мы утверждаем, что настала пора пойти по пути к Элизиуму. Мы так далеко зашли в своей алчности, в безумной, отчаянной гонке за вещами, за собственностью, за материальными благами, что скоро превратим эту землю обетованную, дарованную нашим предкам Вечной Матерью, в настоящую пустыню. Наша почва уже потеряла треть плодородного слоя, который был здесь ко времени высадки первых колонистов. С конца Второй мировой войны потребление нефти увеличилось втрое и, обладая одной седьмой мировых ресурсов, мы в безумии своем потребляем больше половины того, что производится на Земле. Наша страна, занимавшая первое место в мире по экспорту меди, ныне занимает первое место по ее импорту, а наши некогда неиссякаемые запасы свинца и цинка до того истощены, что разрабатывать их становится все невыгоднее.
И все равно гонка продолжается. Все равно мы стремимся потреблять все больше и больше. «Потребляйте! Потребляйте!» — призывают нас, и все новые миллионы переходят в карманы совратителей с Мэдисон-авеню — лишь бы люди продолжали требовать, требовать, требовать все новых товаров, которые им совершенно не нужны. Знаете ли вы, возлюбленные мои, что в этой безумной попытке склонить нас к еще большему потреблению те, кто на этом наживаются, ежегодно тратят пятьсот долларов только на упаковку?
При пересчете на каждую семью в стране выходит, что пятьсот долларов (расходуется каждый год на то, что в подавляющем большинстве выбрасывается! Тогда как наши братья в таких странах, как Индия, имеют годовой доход на душу населения всего-то тридцать шесть долларов! Так-то, возлюбленные мои.
«А он понемножку разогревается, — решил Эд. — Только по-прежнему непонятно, при чем тут религия?» Если бы не вскользь упомянутая Вечная Мать, кем бы она ни была, да манера Таббера называть слушателей «возлюбленные мои», все это больше походило на бичевание пороков Общества Изобилия, нежели на поиски пути к спасению.
Эд покосился на Элен. У него создалось впечатление, что природная утонченность начинает брать верх над озорством, и это палаточное собрание ей скоро надоест. И еще: несмотря на сосредоточенный вид, она улавливает только отдельные фразы обличительной речи Таббера.
— …бездумное потребление. Мы больше тратим на поздравительные открытки, чем на медицинские исследования. Больше тратим на курение, азартные игры и выпивку, чем на образование. Больше тратим на часы и побрякушки, чем на фундаментальные научные исследования и книги…
— Послушай, — зашептал Эд. — Этот тип никакой не подрывной элемент. Он просто хронический брюзга. Что если мы пойдем?
Но Элен и бровью не повела.
— О чем ты тут нудишь, папаша? — осведомилась она громким, хорошо поставленным голосом. — У нас в Америке самый высокий в мире уровень жизни. Еще никому и никогда не жилось так прекрасно.
Воцарилась тишина.
Ее не нарушили даже охотники пошикать из задних рядов.
Казалось, добродушный, печальный старикан, который, несмотря на обличительный пафос своих нападок, увещевал собравшихся тихо-мирно, по-хорошему, вдруг подрос на несколько дюймов и прибавил в весе не меньше двадцати фунтов. У Эда даже мелькнула дурацкая мысль: выдержит ли хлипкая кафедра этот добавочный вес?
— Ты говорила, что он похож на Эйба Линкольна? — шепнул он Элен. — А по-моему, точь-в-точь Джон Браун, собирающийся освободить рабов в ХарперсФерри[7].
Элен хотела что-то ответить, но голос ее потонул в громоподобном рыке, который изверг Иезекииль Джошуа Таббер:
— И ты говоришь про жизненный уровень! Разве это уровень жизни заставляет нас каждые два-три года заводить новый автомобиль, а старый выбрасывать на свалку? Это жизненный уровень заставляет женщину приобретать полдюжины купальников, чтобы не ощущать себя обездоленной? Это уровень жизни заставляет производить такие бытовые приборы, — и они еще смеют называть это запланированным износом, — которые выходят из строя, не успеешь донести их от магазина до дома? Воистину, в этой бредовой погоне за жизненным уровнем мы, американцы, использовали за последние сорок лет больше мировых ресурсов, чем все население Земли с доисторических времен до Первой Мировой. Это безумие, возлюбленная моя. Мы должны ступить на путь к Элизиуму.
Уандер дергал Элен за руку, но ее было не так-то легко унять.
— Только не надо называть меня своей возлюбленной, папаша. Если ты хочешь жить в палатке и одеваться в дерюгу, это еще не значит, что и все остальные от этого без ума.
Иезекииль Джошуа Таббер вырос еще дюймов на шесть.
— О, дщерь тщеславия, ты не сумела услышать Слова. Не я ли говорил, что дары Вечной Матери бездумно изводятся во имя твоих суетных прихотей? Взгляни же на себя — на свое платье, которое ты не наденешь и полдюжины раз, прежде чем выбросить его в угоду новой моде, новому стилю; на свои туфли, такие непрочные, что уже через несколько дней их придется отдавать в починку. Взгляни на лицо свое, расцвеченное разнообразными красками баснословной стоимости, — и все это за счет расхищения даров Вечной Матери. Не я ли говорил лишь сегодня: наши запасы меди на исходе? И в то же время женщины каждый год выбрасывают сотни миллионов латунных пеналов от губной помады, а ведь латунь состоит в основном из меди! Ступи же на путь к Элизиуму, о дщерь тщеславия!
— Послушай, Элен… — Уандер в отчаянии пытался увести девушку, но не тут-то было — встав со своего места, она открыто насмехалась над разъяренным пророком.
— Может быть, папаша, твоя дочурка, которая торчит у входа, сейчас развлекалась бы с дружком, а не томилась на вашей палаточной сходке, если бы хоть немножко пользовалась косметикой. Можешь весь вечер нудить о пути к Вечной Матери и прочей ерунде, только знай: ни меня, ни других девушек, у которых есть, голова на плечах, ты никогда не убедишь, что в старании выглядеть как можно лучше есть что-то зазорное. Число людей, сознательно следующих моде, растет день ото дня, и с этим ты ничего не поделаешь.
— Послушай, давай уйдем отсюда, — взмолился Эд.