И тут же на ходу Елька принялась распределять обязанности.
— Ты будешь за лекарствами в аптеку бегать для тёти Ульяны.
— Я? За лекарствами? — удивился Гошка. — Да она меня и на порог не пустит.
— Ну, тогда я за лекарствами, а ты Никитке на огороде поможешь.
— На огороде? — фыркнул Гошка. — Да чтоб я, как Никитка, к этим грядкам прирос!
— А Никитке одному, думаешь, сладко? — не унималась Елька. — А если бы у тебя мамка заболела или у меня? Нет, мы обязательно всех ребят на выручку ему поднимем.
Гошка только пожал плечами. Наверное, Елька права, но как-то не лежала у него душа к краюхинскому огороду. И зачем Краюхиным такое огромное хозяйство? Почему Никитка, как каторжный, целыми днями копается в грядках, полет сорняки, без конца таскает воду из пруда для полива? От «команды ретивых» он совсем отошёл, в лагерь к поросятам не заглядывает. Даже на улице почти не показывается.
— Да ты куда заворачиваешь? — вдруг насторожилась Елька, заметив, что Гошка повернул к колхозной кладовой. — Нам же в лагерь нужно.
— Я и хочу в лагерь, — сказал Гошка, кивая на грязно-зелёную трёхтонку около кладовой. — Зачем пешком шлёпать? Прокатимся с ветерком до поворота, а там сойдём.
Елька знала, что Гошку хлебом не корми, только дай проехаться на грузовике или на тракторе.
Ребята забрались в кузов грузовика и присели на выгоревший от солнца брезент.
Вскоре из кладовки вышел шофёр Пыжов. Не заглядывая в кузов, он бросил туда охапку пустых мешков и полез в кабину.
«В город собрался… за комбикормом для поросят», — догадался Гошка.
Шофёр завёл мотор, машина тронулась и побежала вдоль улицы, подняв густую завесу пыли. Потом неожиданно свернула налево.
«Куда это? — удивился Гошка. — Ведь в город прямо надо. Так мы и в лагерь не попадём».
Вскоре трёхтонка запрыгала по ухабистой дороге и остановилась в переулке, у краюхинского огорода. В ту же минуту в изгороди приоткрылась калитка и появилась Ульяна.
— Один, что ли, едешь? Без попутчиков? — обратилась она к шофёру, озираясь по сторонам.
— Один, один… А тебе что, до больницы доехать трёхтонки не хватит? — удивился Пыжов.
— Да у меня, Сёма, кое-какой груз набрался. Помоги-ка вынести.
Покачав головой, Пыжов вылез из кабины и прошёл вслед за Ульяной на огород.
Елька с недоумением посмотрела на Гошку:
— Чего это они грузить собрались? И тайно зачем-то, с задней стороны огорода. Она же больная, тётя Ульяна, еле ходит!
— Больная-то она больная… — недоверчиво хмыкнул Гошка.
— А может, уйти нам? Ещё помешаем, — приподнимаясь, шепнула Елька.
За изгородью послышались голоса.
— Сиди знай. Теперь уж поздно. — Гошка дёрнул девочку за руку. — Тут что-то не так.
— Да нас же прогонят сейчас!
— А мы под брезент спрячемся. Никто и не заметит.
Гошка приподнял край жёсткого, как кровельное железо, брезента, затолкал под него Ельку, потом спрятался сам. И как раз вовремя.
Пыжов вынес из калитки большую плетёную корзину, завязанную сверху рядном, и поставил её в кузов. Потом принял от Ульяны и Никитки ещё две корзины. В них что-то завозилось, зашипело, закрякало.
«Утки, — догадался Гошка. — Куда это их?» — Он вновь прижался глазом к дырке в борту грузовика.
Никитка с матерью выносили из огорода всё новые и новые корзины, теперь уж с луком и редиской, и быстро грузили их в кузов машины.
— Вот это да! — нахмурился Пыжов. — Просила в больницу подвезти, а сама на базар целишь…
— Так по пути же, заодно… Поторгую малость, деньжат соберу… Поехали, Сёма! — И Ульяна сказала сыну: — Садись скорее, чего прохлаждаешься!
— Мам, — взмолился Никитка, — а мне-то зачем ехать! Я же не умею ничего: ни торговать, ни деньги считать.
— Деньги, положим, я и сама сочту. А кто за добром на базаре следить будет? Вон его сколько — девять корзин. Ещё разворуют ненароком. Тут глаз да глаз нужен.
Никитка захныкал:
— А ребята узнают, что я на базаре торгую… Частник, скажут, спекулянт.
— Ещё чего? Не чужое, своё на базар везём! — рассердилась Ульяна и прикрикнула на Никитку: — Садись, говорю, и не нюнь! Тоже мне цветик лазоревый!
Сопя и отдуваясь, Никитка залез в кузов грузовика; вслед за ним забралась и Ульяна.
Машина тронулась. Корзины качнулись, и утки всполошённо закрякали. Ульяна велела Никитке придерживать корзины с утками и придвинула их ближе к переднему борту. Гошке и Ельке пришлось поджать ноги и скорчиться под брезентом в три погибели. Колени девочки упирались Гошке прямо в грудь, но он не смел пошевельнуться.
Никитка всё ещё продолжал хныкать.
— Дурачок, хватит тебе хлюпать-то. — Голос Ульяны подобрел. — Наторгуем денег на базаре, гостинец куплю. Чего хошь требуй… А ребята и знать ничего не будут. Ездил, мол, в город с мамкой в больницу. И весь сказ. Сунешь им по бублику с маком — они и тому будут рады.
— А к тятьке зайдём? — спросил Никитка.
— Можно будет, — согласилась Ульяна. — Хотя ему, поди, недосуг. — И она принялась подсчитывать, сколько денег удастся сегодня выручить на базаре за уток, редиску и лук. Вот только бы не продешевить в цене да занять бы в торговых рядах местечко получше.
«Так вот она какая больная, — подумал Гошка про тётю Ульяну. — На базар деньги зашибать поехала. Да и Никитка тоже хорош. «Не хочу, не желаю», а сам едет себе и едет. И даже корзины придерживает, уток успокаивает. Эх, был бы он на Никиткином месте, встал бы сейчас во весь рост и махнул через борт грузовика. Я, мол, торговлей не занимаюсь! И был бы таков».
Гошка даже зашевелился под брезентом. Но Елька, словно угадав его мысли, тронула мальчика за плечо: замри, мол!
Вот так попали они в переплёт! Собирались прокатиться до поворота в летний лагерь, а машина давно уже выехала за пределы колхоза и мчит их, без единой остановки, по булыжному шоссе к городу. Да ещё как мчит-то! Кузов подпрыгивает, кренится то вправо, то влево, борта скрипят, едкая пыль забирается под брезент. Краюхинские корзины разъезжаются во все стороны, Ульяна кричит на Никитку, чтоб тот держал их, и вовсю костит сумасшедшего шофёра.
Вот наконец и город. Колёса машины плавно и мягко побежали по асфальту. Замелькал дощатый крашеный забор городской больницы.
— Тебе сюда, мам? — спросил Никитка.
— Потом, потом. Сначала на базар. И так опаздываем.
И мать принялась объяснять сыну, как сегодня пойдёт у них торговля: она будет продавать в птичьем ряду уток, а Никитка займёт место в овощном ряду.
Торгаши поневоле
Вскоре грузовик остановился у колхозного рынка. Ульяна выгрузила из трёхтонки свои корзины.
— Счастливой тебе расторговли, хозяйка, — ухмыльнулся Пыжов и кивнул на Никитку. — Молодые кадры, значит, готовишь? Ну-ну…
И он повёл машину дальше. Но за углом, у первой же чайной, затормозил и отправился обедать.
И тут Гошка с Елькой наконец-то выбрались из-под брезента и спрыгнули на мостовую. Посмотрели друг на друга и фыркнули — оба они были потные, красные, пропылённые.
— Вот так прокатились с ветерком! — пожаловалась Елька. — я чуть не задохнулась под этим брезентом. И пыль на зубах скрипит.
— Всё равно не зря ехали… узнали кое-что, — заметил Гошка. — А ты ещё говорила: хворая Ульяна, лекарства ей надо носить, грядки полоть. А она вон какая!
— Где же она справку-то о болезни достала? — растерянно спросила Елька. — Ей же тогда в правлении поверили все.
— Такая достанет. Из земли выроет, если надо.
— Что ж теперь с Никиткой-то станет? Так он и будет по базарам с матерью таскаться? Лук продавать, редиску. Потом клубника пойдёт, малина. Как это шофёр тётке Ульяне-то сказал: «Молодые кадры готовишь»?
— Она подготовит, — нахмурился Гошка. — А знаешь — пошли-ка на базар. Скажем этому «кадру» что надо.
Никитку Гошка с Елькой отыскали в овощном ряду. Длинные дощатые столы были заставлены корзинами с ранними овощами, ящиками с томатной и цветочной рассадой.
Продавцы наперебой расхваливали свой товар, совали покупателям в руки пучки зелёного лука и бело-розовой, чисто вымытой редиски.
Зажатый справа и слева двумя дородными молодухами в белых фартуках, Никитка стоял за высоким столом и еле слышным голосом лепетал:
— А вот лук, редиска. Кому лук, редиску? Покупайте лук, редиску…
— Вот он, торгаш, цветик лазоревый! — сжимая кулаки, зашептал Гошка. — И галстук пионерский спрятал, и голосок. такой медовый.
— Да где там медовый, — сказала Елька. — Он и торговать-то как следует не умеет. Лепечет чего-то себе под нос. Никто к нему и не подходит.
Придерживая Гошку за локоть, Елька протолкалась вместе с ним к Никитке и невинным голосом спросила:
— Мальчик, почём редиска?
— Ну, купец-делец, какие доходы за утро? — фыркнул Гошка.
— Ой, ребята! — растерялся Никитка. Голос у него совсем пропал. — Это вы? Откуда? Как сюда попали?
— Да уж вот так… — многозначительно ответил Гошка, окидывая презрительным взглядом корзины с луком и редиской. — Мы теперь о тебе с матерью всё знаем… насквозь.
— Знаете? — задохнулся Никитка.
— Да-да! И никакая она не больная, твоя мамаша, а просто притворщица. И со справкой всех обманула. Не хочется ей в колхозе работать, торговлей занялась, деньги гребёт. А ты у неё первым помощником заделался. Кадр ты торговый, агент — вот ты кто! — выпалил Гошка.
— Я — агент?! — Лицо у Никитки пошло пятнами. — Да я ж не сам по себе. Меня мамка заставила.
— «Заставила, заставила»! — передразнил Гошка. — Да я бы на твоём месте… — И он сделал решительный жест, словно хотел опрокинуть все корзины.
— Ладно тебе, — остановила его Елька. — Сам знаешь, какая мать у Никитки.
— Ладно, купец, торгуй-шуруй, наживай денежки, — бросил Гошка в лицо Никитке и махнул Ельке рукой — пошли, мол, отсюда, нам здесь делать больше нечего.
Никитка обмер.
Вот сейчас его дружки уйдут, вернутся в колхоз и всем расскажут, кто такая его мать. И про него, Никитку, тоже расскажут. И тогда уж ему ни на улицу не показаться, ни в клуб, ни в школу. Все будут показывать на него пальцем и говорить: «А это молодой торгаш Никитка Краюхин».
У мальчика перехватило горло. Он подлез под стол и, догнав Гошку с Елькой, схватил их за руки.
— Ребята, куда вы? Зачем? — сбивчиво забормотал он. — Ну хотите, я чего-нибудь такое сделаю? Хотите?
Гошка с Елькой обернулись.
— Что ты сделаешь? — спросила девочка.
— Ну вот… всю редиску разбросаю. И лук тоже. Или за так раздам. Без денег. — И Никитка вдруг сипло выкрикнул: — А вот редиска, лук! Всем бесплатно. — Он выхватил из корзины несколько пучков и принялся совать их в руки прохожих. — Бери, налетай! Денег не надо!
— Зачем же за так? — усмехнулась Елька. — Просто пусти свой товар подешевле.
— Вот-вот, — обрадовался Гошка, прислушиваясь к ценам, которые называли соседки. — Продавай пучок не по рублю, как эти выжиги, а по двадцать копеек. И дело с концом.
Через минуту трое друзей стояли у прилавка и, размахивая пучками редиски и лука, наперебой выкрикивали:
— А вот дешёвые лук, редиска! Двадцать копеек пучок! Двадцать копеек!
Торговки за столами зароптали — как это такие малявки смеют сбивать базарную цену! Видно, дело нечисто — уж не ворованные ли у ребятишек лук и редиска.
Но Елька объясняла покупателям, что эта зелень с пришкольного участка, и те охотно вставали к ребятам в очередь.
Через какой-нибудь час все корзины с редиской и луком были пусты.
— Что ж ты теперь матери скажешь? — спросила Елька у Никитки. — Она, поди, наказывала, чтобы ты подороже всё продал.
— Наказывала.
— А что ж теперь будет?
— Взбучка, наверное, — признался Никитка. — Как уж полагается.
— Так она тебя бьёт?
— Бить вроде не бьёт, а то за ухо прихватит, то ремнём опояшет.
— А ты скажи матери, что это мы тебя научили по дешёвке торговать, — посоветовала Елька. — Я и Гошка.
— Всё равно взбучки не миновать.
— А почему ты с Митяем так сошёлся? — ревниво спросил Гошка.
— Да не сходился я, — вздохнув, пояснил Никитка. — Мамка его траву нанимает таскать. И меня с ним посылает.
Ребята задумались.
— А я, пожалуй, к тятьке схожу, — помолчав, сказал Никитка. — Он уже три воскресенья дома не был. Про маму расскажу, про всё…
Гошка встрепенулся — в самом деле, почему бы Никитке не навестить отца. Человек он сознательный, работает на заводе и, уж конечно, сумеет защитить Никитку и пристыдить тётю Ульяну за её торговые дела.
— А ты знаешь, где твой отец работает? — спросил Гошка.
— А как же? На заводе «Красный металлист». Только я не помню, на какой это улице.
— Это на Кузнецкой, — подсказала Елька. — Пойдёмте, покажу.
Отец
Елька привела ребят в проходную «Красного металлиста» и спросила вахтёра, где можно найти дядю Васю Краюхина.
— Эва чего захотела! — ухмыльнулся вахтёр, высокий сухощавый старик в защитной гимнастёрке. — Надо знать, в какой смене да в каком цеху работает. А какая у него профессия-то, у вашего дяди Васи?
— А он машины делает — жатки, косилки, — сказал Никитка.
— А у нас, малый, пуговками или там пряжками не занимаются. Все машины делают, — ответил вахтёр и покачал головой. — А детишкам сюда вообще хода нет. Шли бы вы по домам.
Тогда Елька посоветовала ребятам посидеть у проходной, дождаться конца смены и встретить дядю Васю.
— До конца смены ещё часа два осталось, — пожалел ребят вахтёр. — Истомитесь вы тут. Сходите хоть в закусочную пока.
Гошка сразу почувствовал голод и порылся в карманах. Но там было пусто. Не было денег и у Ельки.
— Ладно, пойдёмте, — позвал их Никитка. — Поедим чего-нибудь, денег хватит.
Закусочная находилась недалеко от завода, в конце шумной улицы. Около неё стояло много подвод и грузовых машин. Ребята пробрались мимо лошадиных морд и несмело переступили порог закусочной.
Здесь было душно, шумно, накурено и все столики оказались занятыми. Официантки разносили на подносах пузатые кружки с пивом и красных ошпаренных раков.
Елька потянула ребят обратно.
— Пойдёмте отсюда… Здесь одно пиво.
Но Гошка с Никиткой уже встали в очередь к буфетной стойке.
— Мы сейчас, — сказал Гошка. — Только бубликов с маком купим. И ситра ещё.
Над буфетом кучей кружились назойливые мухи. За стойкой натужно чавкал пивной насос, с трудом подавая тонкую струйку пива.
— Пошевеливайся, хозяин, не задерживай! — раздавались нетерпеливые голоса. — Не в гости к тёще приехали.
— Да у него техника барахлит!
Люди у стойки волновались, шумели, переругивались с теми, кто пытался получить пиво без очереди.
Гошка с Никиткой были уже совсем близко от буфетчика, как их неожиданно притиснул к стойке какой-то высокий мужчина и протянул буфетчику две пустые пивные кружки.
— Дяденька, вы ж без очереди!.. — несмело сказал Никитка.
— Ещё чего! — Взмокший, распаренный «дяденька» кинул на ребят беглый взгляд. — А вы тоже за пивом? Нельзя детишкам, нельзя!
— Нам только бубликов… — начал было Никитка и вдруг осёкся — перед ним стоял Кузяев.
— Дядя Ефим! — воскликнул Гошка.
Кузяев развёл руками и рассмеялся:
— Скажи на милость, земляки-односельчане объявились. А ну, шагайте за мной. — Он провёл мальчишек и Ельку в угол закусочной и кивнул на сидящего за столиком Никиткиного отца. — А этого «дяденьку» узнаёте?
— Тятька?! Ты? — вскрикнул Никитка.
Дядя Вася удивлённо уставился на сына, Гошку и Ельку:
— Откуда вы? Зачем приехали-то?
— У буфетной стойки встретил, — фыркнул Кузяев. — На пиво нацеливались. Видать, по всем статьям ретивые.
— Да нет, мы за бубликами, — покраснев, объяснил Никитка и, окинув взглядом стол, заваленный распотрошёнными раками, подумал: «И чего они бражничают среди белого дня?»
Кузяев поднялся, взял со стула фуражку, напялил на голову: