— Мисс Бард, мне известно, что у вас с Норвелом Уитбредом случилась личная ссора, хотя вы и работаете вместе в нашей церкви, — начал преподобный, разведывая мой настрой, и я насмешливо фыркнула. — Хочу, чтоб вы знали, насколько я удручен его вчерашним необдуманным поступком, и спешу сообщить: он ужасно раскаивается в том, что сильно испугал вас.
Я смотрела в пол, выжидая, пока он окончит молоть языком, потому что постель, казалось, обрела дар речи и взывала ко мне все громче и выразительнее. С усилием я подняла глаза на Джоэла Маккоркиндейла и заверила его:
— Вовсе он меня не испугал. Взбесил — да, но страха не вызвал.
— Что ж, это… замечательно. Должен сказать, что он просит прощения за нанесенные травмы.
— Я повыбила из него дерьмо.
— Он сегодня в таком плачевном состоянии! — вспыхнул святой отец.
Я улыбнулась и подстегнула гостя:
— Давайте ближе к делу.
— Я пришел нижайше попросить вас… Как вы отнеслись бы к тому, чтобы забрать из полиции заявление против него? Норвел раскаивается. Он понимает, что не должен был выпивать, знает, что кругом неправ, затаив на вас злобу. Ему прекрасно известно, что Господь заповедовал нам не обижать ближнего, тем более женщину…
Я прикрыла глаза, задаваясь вопросом, слушает ли пастор сам себя хоть иногда. Пока Маккоркиндейл живописал мне душевные страдания Норвела, я размышляла о том, что если бы не мое давнишнее, пусть и недолгое, столкновение нос к носу со смертью, то мне, чего доброго, захотелось бы прислушаться ко всей этой чуши.
Я подняла руку, призывая пастора замолчать, и жестко сказала:
— Я собираюсь преследовать его по всей строгости закона, и мне дела нет, откажетесь вы впредь от моих услуг или нет. Вы же знали, что он уже неделями не выходит из запоя — не могли не знать! Вам известно, что, несмотря на все его прекрасные уверения, он забудет о них в тот же момент, как увидит очередную бутылку. Вот его настоящая религия! Мне никогда не понять, зачем вы держите у себя этого типа, когда все, у кого есть глаза, уже не сомневаются на его счет. Может быть, у него на вас имеется компромат. Я этого не знаю и знать не хочу, но заявление не заберу.
Пастор, человек сообразительный, все уяснил сразу. Он задумчиво опустил глаза долу, очевидно что-то просчитывая в уме.
— Должен вам сказать, Лили, что некоторые члены нашей общины испытывают по отношению к вам те же чувства. Они не раз интересовались, почему я не избавлюсь от вас. Знаете, Лили, характер у вас — не приведи Господь!
Меня разбирал неудержимый хохот — вероятно, начинало действовать снотворное.
— Вы непостижимая и жестокая женщина, — продолжал свои нападки преподобный Маккоркиндейл. — Меня уже в открытую спрашивают, имеете ли вы право и дальше работать в этом городе, по крайней мере — в нашей добропорядочной общине!
— Меня не колышет, буду я и дальше работать в вашей добропорядочной общине или нет. Но если мне станет известно, что вы подстрекаете моих нанимателей уволить меня только потому, что я «непостижимая и жестокая», то ждите суда и вы. Чтобы постичь меня, достаточно заглянуть в мое прошлое. Что до моей якобы жестокости, предоставьте мне список инициированных мной драк или моих отсидок за решеткой — будет любопытно с ним ознакомиться!
Уязвленная тем, что стала так усердно оправдываться в ответ на притянутые за уши обвинения, я красноречиво указала пастору на дверь и решительно задвинула за ним засов. Моя кровать уже просто вопила. Я была не в силах игнорировать ее призыв, кое-как пробралась через коридор к спальне и даже не вполне запомнила мучительные подробности отхода ко сну.
Проснувшись, я обнаружила на тумбочке рядом с кроватью записку. Должна признаться — и Джоэлу Маккоркиндейлу было бы небезынтересно это услышать, — что на сей раз я действительно испугалась.
Записка оказалась от Маршалла. Своим угловатым бисерным почерком он сообщал мне следующее:
Заглядывал к тебе в шесть, чтобы ехать ужинать в Монтроуз. Пришлось стучать пять раз — только тогда ты открыла, впустила меня, а сама снова пошла в комнату, легла в постель и тут же уснула. Я даже встревожился, но потом увидел конвертик с надписью «Болеутоляющее». Звони мне сразу, как проснешься.
Маршалл.
Прочитав его послание два раза, я уразумела, что бояться нечего, посмотрела на часы — ровно пять. Хм… Осторожно перекатившись к другому краю кровати, я встала и раздвинула планки жалюзи. Темнотища… Значит, пять утра.
— Боже праведный! — сказала я вслух, впечатленная действием предложенных доктором Траш пилюль.
Я бесцельно побродила по комнате, с удовольствием отметив, что после долгого сна чувствую себя несравненно лучше. Самая сильная боль уже отступила. Однако меня беспокоило то, что я впустила Маршалла в дом. Откуда я узнала, что это был именно он? Неужели я точно так же впустила бы кого угодно? Если так, то мне крупно повезло, что больше никто ко мне не постучался… Или стучался?..
Меня охватило внезапное беспокойство, и я принялась обследовать дом. Все осталось в том же состоянии, в каком было накануне. Единственным прибавлением была записка Маршалла да конвертик, в котором лежали еще две неизрасходованные пилюли.
Прибрав чудодейственные анальгетики про запас, я сварила себе кофе и задумалась, на что потратить предстоящий день. В воскресенье у меня выходной, но не по религиозным соображениям, а потому, что, с точки зрения большинства моих клиентов, это наименее подходящий день для уборки. Что ж, я считаю, что заслуживаю полный день для отдыха хотя бы раз в неделю. По утрам я обычно навожу порядок у себя дома или подстригаю лужайку. В час пополудни открывается «Телу время». Я еду туда и провожу в клубе около двух часов, потом возвращаюсь домой и стряпаю себе на неделю, про запас. Иногда беру напрокат фильмы в «Радужном видео» — «Кино широкого спектра» — или, бывает, звоню родителям.
Однако сегодня я поднялась слишком рано, да и вся неделя выдалась явно нетипичной, поэтому ни одно из упомянутых дел не показалось мне заманчивым. Я бегло пролистнула большое воскресное приложение к газете, выходящей в Литтл-Роке, едва скользнув глазами по колонке, где чаще всего сообщалось о побитых женах, брошенных детях и покинутых стариках, и задержалась лишь на тех сведениях, которые могла читать безболезненно. В основном они сводились к извещениям о сбежавших опасных домашних питомцах — на этой неделе, например, пропал удав, — политике и спорту.
Затем я с предосторожностями оделась, надеясь, что телодвижения не разбудят боль в боку, и обрадовалась, убедившись, что худшие ощущения не возобновились. Правда, чувствительность еще оставалась повышенной, сгибаться было легко только в одну сторону, но все это не шло ни в какое сравнение со вчерашним днем.
«Вот и славно, — решила я. — Значит, непокорное недомогание и вялость вполне можно побороть».
Мой дом нуждался в хорошей уборке. Я натянула резиновые перчатки с ощущением, близким к удовольствию. Однако у меня тут же промелькнула мысль, не позвонить ли сейчас Маршаллу или не побежать ли к нему, пока не рассвело, чтобы скользнуть в постель. Впрочем, я тут же отмела подобные соблазны. Они грозили мне зависимостью от него, иллюзией, будто все в моей жизни раз и навсегда изменилось… Я постояла некоторое время, мечтательно разглядывая руки в перчатках и живописуя себе прелести секса с Маршаллом, красоты его тела и радости нового ощущения — быть желанной.
Тем не менее я приступила к генеральной уборке. Дом у меня небольшой, он просто не успевает зарасти грязью, к тому же я знаю его как свои пять пальцев. Часа через полтора, когда горожане только-только начали просыпаться, мое жилище уже сверкало чистотой, а сама я мечтала об освежающем душе.
Однако на самом пороге ванной меня застал тихий стук в заднюю дверь. Чертыхнувшись, я вновь обернулась белым махровым халатом, неслышно подошла к двери и взглянула в глазок. На меня с той стороны смотрел Маршалл. Я вздохнула, не зная, радоваться мне или огорчаться тому, что он не прекращает вселять в меня необоснованные надежды.
С этими мыслями я открыла дверь и заявила прямо с порога:
— Если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, то я решу, что мы с тобой — два сапога пара.
— И тебе привет, — откликнулся Маршалл, удивленно подняв брови. — Ты теперь в полном сознании?
— Почему бы тебе не сходить со мной в душ? — предложила я, уже спеша в ванную, к вожделенной горячей воде. — Вот тогда и посмотрим…
Оказалось, что я абсолютно в сознании. Он целовал меня под струями воды, а я переживала пугающее чувство желания сохранить этот драгоценный момент в неприкосновенности. Я понимала, что долгосрочные планы всегда подвержены огрехам, и знала, что мои нынешние уступки не могут пройти бесследно. Все это очень страшило меня.
После душа я одолжила Маршаллу свой махровый халат, а сама надела цветной, из тонкой ткани, и мы вместе уселись смотреть по телевизору старый фильм. Я положила между нами на диванчик плошку с виноградом, под ноги поставила скамеечку, и мы прекрасно провели время, восхищаясь игрой актеров и смеясь над сюжетными хитросплетениями.
Фильм кончился около полудня. Я встала, чтобы убрать остатки винограда в холодильник, и сквозь жалюзи на окне гостиной приметила красную машину, которую где-то уже видела. Она проехала мимо нарочито медленно.
— Кто это, Маршалл? — быстро спросила я, досадуя, что внешний мир никуда не исчез и вновь меня атакует.
Седака вскочил, взглянул в окно и ответил:
— Тея.
За его сдержанностью я угадала сильное озлобление и заметила:
— Она здесь уже не раз проезжала.
Ту же самую машину я видела, когда мы с Маршаллом обнимались у дома на стоянке. За последние дни она часто попадалась мне на глаза.
— Черт возьми! — выругался Маршалл. — Извини, Лили. Поскорей бы оформить развод! Ни один судья не поверит, что эта слабая беспомощная красавица-южанка способна откалывать такие фокусы!
Я все еще задумчиво глядела в окно, когда мимо дома прошествовала Йорки. Элва и Т. Л. шли степенно, рука об руку, одетые совсем не по-воскресному. Стало быть, направлялись они не в церковь — происшествие из ряда вон. Впрочем, при виде их я нисколько не удивилась. Вся прошедшая неделя изобиловала примерами нетрадиционного поведения большинства моих немногочисленных знакомых. К ним я могла приплюсовать и самое себя.
Пардон доболтался до того, что стал жертвой убийства. Непоколебимые богобоязненные Йорки после изнасилования внучки утратили почву под ногами. Подобострастный Норвел Уитбред после двух лет примерного поведения показал себя в истинном свете. Том О'Хаген изменил своей жене Дженни. Дидра Дин видела Пардона мертвым. Клод Фридрих, получив секретное досье, прозевал утечку информации. Карлтон Кокрофт проявил и доказал на практике неожиданный интерес к своей соседке. Маркус Джефферсон играл с сынишкой в съемной квартире. Мэри Хофстеттлер дала показания полиции. Преподобный Джоэл Маккоркиндейл наведался с визитом ко мне домой. Маршалл Седака увлекся одной из своих учениц. Она ответила ему взаимностью. Некто отвез тело в дендрарий. Еще один тип оставил наручники там, где я не могла их не заметить, убил крысу и подбросил размалеванного Кена мне на капот.
— В общем, прошедшая неделя переплюнула все предыдущие, — подытожила я, повернувшись к Маршаллу.
— То ли еще будет, — откликнулся он и очень удивился, когда я от души расхохоталась.
— Давай-ка я расскажу тебе, что случилось в прошлый понедельник, — предложила я и впервые выложила то, чему стала свидетельницей на ночной прогулке.
— Так ты видела убийцу?
— Того, кто избавился от тела.
Маршалл призадумался, потом сказал:
— Понимаю, почему ты до сих пор ничего не рассказала полиции. Тут замешана твоя тележка. Поскольку никого по этому делу до сих пор не арестовали, ты, скорее всего, в серьезной опасности.
— Почему же?
— Убийца может подумать, будто ты разглядела то, что тебе видеть не полагалось, — пояснил Маршалл. — По крайней мере, в фильмах преступники часто так рассуждают и потом начинают охотиться за тем, кто у них на крючке, — даже если этот бедолага ничего на самом деле не знает.
— Да, но то в фильмах, а здесь — Шекспир!
Когда до меня дошел смысл сказанного, я вновь рассмеялась. Маршалл недоуменно посмотрел на меня, и мне пришлось пояснить.
— Лили, мне кажется, чем скорее полиция арестует кого-нибудь по подозрению в убийстве, тем будет лучше для тебя, — заметил он.
— Кто бы спорил!
— Тогда мы бы смогли не отвлекаться от поисков того, кто так зло подшучивает над тобой и Теей!
Надсадная нотка в его голосе насторожила меня, поэтому я спросила:
— С ней еще что-то случилось?
— Она позвонила мне сегодня около шести утра. Ночью кто-то пробрался к ее задней двери и красящим спреем написал там: «Сучка».
— Да ну! — Мой скептицизм явно поверг Маршалла в изумление. — Ты пришел ко мне ради меня самой или желая посмотреть, не крадусь ли я к дому через задний дворик с баллончиком спрея?
Он сомкнул веки, глубоко вздохнул и ответил:
— Лили, я думаю, что если бы ты точила зуб на Тею, то вызвала бы ее на поединок или игнорировала бы до конца жизни. Но я не могу представить, чтобы ты подкралась в темноте к дому соперницы и изукрасила ее дверь спреем!
Впрочем, мне показалось, что он в этом не убежден на сто процентов. Когда я поставила вопрос ребром, в его глазах на секунду, буквально на миг, промелькнуло что-то похожее на облегчение.
Я опустилась в кресло и пристально посмотрела на Маршалла.
— Не знаю, может, я и ошибаюсь, но то ли слишком остро на все реагирую, то ли Тея так подточила в тебе доверие к собственным суждениям, что ты даже свою интуицию ставишь под сомнение.
Седака не торопился с ответом, и я это одобрила. Мне хотелось, чтобы он поразмыслил как следует.
— Может быть, то и другое, — наконец признался сэнсэй. — Ладно, нам уже пора на занятие.
Натягивая старые серые спортивные штаны и темно-синюю футболку, я обдумывала, хорошо ли, что Маршалл не прочь заняться со мной сексом, несмотря на то обстоятельство, что в вотуме доверия он мне, кажется, отказал. Означает ли это, что радость от новообретенной мужественности породила в нем равнодушие к возможной травле его благоверной с моей стороны?
«Взаимоотношения полов по большей части напоминают хождение по минному полю», — брезгливо подумала я.
Маршалл уже ждал меня в гостиной. Он расхаживал по комнате, тоже переодетый в синие спортивки и терракотовую футболку с эмблемой клуба. Мне странно было смотреть из коридора на его подвижную фигуру, чувствовать прилив желания и знать, что наши интимные отношения не понудят его передергиваться всякий раз от воспоминания о рассказанной мною ужасной истории. Тем не менее я время от времени отстранялась от него.
Так случилось и на этот раз. В моей машине по дороге в «Телу время» мы почти не разговаривали, но перспектива заняться с Маршаллом тем, что доставляет мне удовольствие, равно как и ему, побеждала мою скованность.
Войдя в клуб, мы застали Джанет Шук на беговой дорожке. Она вытаращила на нас глаза, очевидно что-то наскоро соображая. Я небрежно махнула ей. Маршалл перекинулся парой фраз с Дерриком, открывшим клуб вместо него, и мы наметили план тренировки. На этот раз был «ножной» день — не самый мой любимый, но в компании подкачивать ноги гораздо веселее. Как, оказывается, удобно и приятно, когда Маршалл ставит или снимает утяжелители, подстраховывает, — и как здорово, что можно отплатить за любезность тем же!
С началом нашего романа те люди, которые раньше только кивали, теперь подходили и сами заговаривали со мной. Разумеется, Маршалла здесь все знали, однако выяснилось, что и я им знакома. Ученики называли меня по имени. Мое расцарапанное лицо привлекало косые взгляды, но никто не решился упомянуть имя Норвела Уитбреда. Конечно, это тоже мне льстило, хотя скоро я обнаружила, что после обмена приветствиями больше ничего не могу сказать приятелям Маршалла. Поэтому я просто стояла рядом и слушала их болтовню. Сэнсэй чем-то сродни местному рекламно-информационному агентству. Кто бы ни подходил к нему, все непременно обсуждали с ним либо сплетни, либо последние новости. Меня при этом никто не стеснялся — мне даже стало интересно, почему это так. Ответ на вопрос дал один из клубных сплетников. Он намекнул Маршаллу, что я умею держать язык за зубами. Я удивилась тому, что люди меня вообще замечают, но потом вспомнила простую истину: в маленьком городе невидимкой не проживешь.