— Откуда вы знаете? — спросила она, затаив дыхание.
— Он следил за мной в «Ле Жоке». Пришел туда убедиться, что меня нет в гостинице и можно вломиться в номер без помех. Когда он стрелял, в комнате было темно, но потом в полиции мне показали фотографию, и я его опознал.
Помолчав, она медленно проговорила:
— Плохо дело. Тот коротышка — грязный тип.
— Да уж, плохо.
— Вам надо идти к капитану.
— Спасибо, уже пробовал. Дальше эконома не продвинулся. Он решил, что я либо пьян, либо свихнулся, либо лгу.
— Что вы собираетесь делать?
— Пока ничего. Банат не догадывается, что я его узнал. Скорее всего следующую попытку он предпримет только в Генуе. Когда мы туда прибудем, я обращусь в британское консульство и попрошу связаться с полицией.
— Мне кажется, ему известно про ваши подозрения. Когда мы перед ужином собрались в салоне и француз вел речь о поездах, тот человек за вами наблюдал. И мистер Куветли тоже на вас смотрел. Вы тогда странно выглядели.
В животе у Грэхема что-то перевернулось.
— Вы имеете в виду — до смерти напуганным? Признаю. Я напугался. А как мне не бояться? Я не привык, что меня стараются убить. — Он повысил голос, чувствуя, как трясется от нервной злости.
Жозетта снова ухватила его за руку:
— Тсс! Не надо так громко. А это так важно — что он знает?
— Если знает, тогда ему придется действовать до того, как мы причалим в Генуе.
— На таком маленьком корабле? Он не осмелится. — Она подумала. — У Хозе в ящике есть револьвер. Попробую вам его достать.
— У меня тоже есть револьвер.
— Где?
— В чемодане. Если положить в карман, его видно, а я не хотел показывать, что осведомлен об опасности.
— Если станете носить с собой револьвер, никакой опасности не будет. Пусть тот человек его заметит. Когда собака видит, что ее боятся, — она кусает; покажите, что вы можете дать отпор, — и бояться станут вас. — Она взяла Грэхема за другую руку. — Вам не о чем волноваться. Вы доплывете до Генуи и отправитесь там в британское консульство. Не обращайте внимания на эту провонявшую духами гадину. Когда окажетесь в Париже — уже и думать о нем забудете.
— Если доберусь.
— Вы просто невозможный. С чего бы вам не добраться до Парижа?
— Вы думаете, что я глуп.
— Я думаю, что вы устали. Ваша рана…
— Простая царапина.
— Дело не в глубине раны. Вы испытали шок.
Грэхему вдруг захотелось рассмеяться. Жозетта говорила правду: он все еще не отошел от той адской ночи с Копейкиным и Хаки. Он был на взводе и тревожился попусту.
— Жозетта, когда мы приедем в Париж, я угощу вас таким роскошным ужином, какой только можно купить за деньги.
Она придвинулась ближе.
— Мне ничего от вас не нужно, chéri. Только хочу вам нравиться. Я вам нравлюсь?
— Конечно, нравитесь. Я же говорил.
— Да, говорили.
Левая рука Грэхема коснулась пояса ее пальто. Внезапно Жозетта всем телом прижалась к Грэхему; в следующую секунду он сжимал ее в объятиях и целовал.
Когда у него устали руки, Жозетта отодвинулась назад и прислонилась отчасти к Грэхему, отчасти к поручням.
— Теперь лучше, chéri?
— Да. Лучше.
— Тогда я закурю.
Он дал ей сигарету.
— Вы сейчас думаете о той леди в Англии? О вашей жене? — спросила Жозетта, глядя на Грэхема над огоньком спички.
— Нет.
— Но будете о ней думать?
— Если вы станете все время о ней говорить — буду.
— Понимаю. Я для вас — лишь часть путешествия из Стамбула в Лондон. Как мистер Куветли.
— Не совсем. Мистера Куветли я бы целовать не стал.
— Что вы думаете обо мне?
— Что вы очень красивая. Мне нравятся ваши волосы, ваши глаза и запах ваших духов.
— Это приятно. Можно вам кое-что сказать, chéri?
— Что?
Она тихо зашептала:
— Корабль маленький. Каюты маленькие. Стены тонкие. И всюду люди.
— Ну?..
— А Париж большой. Там уютные отели с большими комнатами и толстыми стенами. Можно не встречаться ни с кем, кого не хочешь видеть. И знаете, chéri, когда путешествуешь из Стамбула в Лондон и приезжаешь в Париж, иногда нужно бывает выждать целую неделю, прежде чем отправиться дальше.
— Неделю — это долго.
— Все из-за войны. Вечно разные задержки. Разрешения покинуть Францию приходится ждать несколько дней. В паспорт должны поставить особую печать — если ее нет, на поезд до Англии не пустят. За печатью надо ходить в префектуру, а там страшная волокита. И вы торчите в Париже, пока старухи из префектуры не найдут время рассмотреть вашу заявку.
— Какая досада.
Жозетта вздохнула.
— Мы чудно могли бы провести эту неделю или дней десять. Я не про «Отель де Бельж»; паршивое место. Есть «Ритц», и «Ланкастер», и «Георг Пятый»… — Она замолкла, ожидая ответа.
— А еще «Крийон» и «Морис», — докончил Грэхем.
Жозетта сжала его руку:
— Вы очень милый. Но вы меня понимаете? Снять квартиру дешевле, только на такой короткий срок нам ее не сдадут. А в дешевой гостинице будет скучно. Но излишняя роскошь мне тоже не по душе. Есть прелестные отели, где номер обойдется дешевле, чем в «Ритце» и «Георге Пятом»; можно будет больше потратить на еду и танцы. Даже во время войны есть где развлечься. — Она нетерпеливо махнула горящей сигаретой. — Впрочем, зря я все о деньгах. Так вы убедите старух в префектуре выписать вам разрешение слишком быстро — и разочаруете меня.
— Знаете, Жозетта, — сказал Грэхем, — еще минута — и мне покажется, что вы говорите всерьез.
— А вы полагаете, не всерьез? — возмутилась она.
— Абсолютно убежден.
Она расхохоталась:
— Вы умеете вежливо нагрубить. Скажу Хозе — его это позабавит.
— Не уверен, что хочу забавлять Хозе. Спустимся?
— А, вы сердитесь! Думаете, я над вами потешаюсь.
— Ничуть.
— Тогда поцелуйте меня.
Некоторое время спустя она нежно произнесла:
— Вы мне очень нравитесь. Я не против комнаты за пятьдесят франков в день. Но «Отель де Бельж» ужасен. Не хочу туда возвращаться. Так вы не сердитесь на меня?
— Нет. Я сержусь на себя.
Жозетта была теплой, мягкой и бесконечно податливой. Рядом с ней ни Банат, ни весь оставшийся путь не имели значения. Грэхем чувствовал к ней и благодарность, и жалость. Он решил, что когда они приедут в Париж, он купит ей сумочку и, прежде чем отдать, сунет внутрь банкноту в тысячу франков.
— Все будет хорошо, — заверил он. — Вам не придется возвращаться в «Отель де Бельж».
В салон они спустились в начале одиннадцатого. Хозе, сжавший губы и с головой ушедший в игру, не заметил их. Мистер Куветли поднял взгляд и слабо улыбнулся.
— Мадам, — горестно изрек он, — ваш муж прекрасно играет в карты.
— У него много опыта.
— Да-да, не сомневаюсь. — Мистер Куветли сделал ход; Хозе, торжествуя, пришлепнул его карту своей. Лицо мистера Куветли вытянулось.
— Игра моя, — объявил Хозе и сгреб со стола деньги. — Вы продули восемьдесят четыре лиры. Если бы мы играли на лиры, а не на чентезимы, я бы вас разорил на восемь тысяч четыреста лир. Вот это было бы что-то. Сыграем еще?
— Я лучше пойду спать, — поспешно ответил мистер Куветли. — Спокойной ночи, дамы и господа.
Когда он ушел, Хозе провел языком по зубам, словно от игры во рту остался неприятный привкус.
— Какая скука. Все на этом вшивом корабле ложатся спать рано. — Он посмотрел на Грэхема: — Сыграть не хотите?
— Боюсь, мне тоже уже пора в постель.
— Ладно, ступайте. — Хозе пожал плечами, взглянул на Жозетту и начал сдавать на двоих. — Сыграю с тобой.
Та безнадежно улыбнулась Грэхему:
— Если ему не угодить — будет потом не в духе. Доброй ночи, месье.
Грэхем облегченно улыбнулся в ответ и пожелал доброй ночи.
Он возвратился в каюту куда более спокойным и радостным, чем до ухода.
Как разумно говорила Жозетта! И как он сам был глуп! С такими, как Банат, опасно пытаться действовать тонко. Когда собака видит, что ее боятся, она кусает. Теперь Грэхем станет всюду носить с собой револьвер. Больше того, если Банат попробует что-нибудь выкинуть — Грэхем выстрелит. На силу надо отвечать силой. Он достанет оружие прямо сейчас.
Грэхем нагнулся и вытащил чемодан из-под койки.
Вдруг он замер, уловив на мгновение приторный аромат розового масла.
Запах был слабым, почти неощутимым — и больше уже не чувствовался. Секунды две Грэхем не двигался, стараясь убедить себя, что ошибся. Потом его охватила паника.
Дрожащими пальцами он расстегнул замки и откинул крышку чемодана.
Револьвер исчез.
Глава VII
Он медленно разделся, лег на койку и лежал, глядя на трещины в асбесте вокруг пересекавшего потолок паропровода. На губах еще оставался вкус помады — единственное, что напоминало о той самоуверенности, с которой Грэхем возвратился в каюту. Теперь его мозг переполнял страх, хлынувший туда, словно кровь из перерезанной артерии. Страх накапливался, давил, парализовывал мысли. Только чувства продолжали воспринимать мир вокруг.
За перегородкой Матис дочистил зубы и, кряхтя, вскарабкался на верхнюю койку. Раздавалось скрипение; наконец он улегся и вздохнул.
— Вот и еще день прошел.
— Туда ему и дорога. Иллюминатор открыт?
— Однозначно. Мне в спину дует очень неприятный сквозняк.
— От спертого воздуха мы заболеем. Как англичанин.
— Воздух тут ни при чем. Его просто укачало. Ему стыдно признаться: не к лицу англичанину страдать морской болезнью. Англичане любят считать себя великими мореплавателями. Он забавный, но мне нравится.
— Потому, что слушает твою белиберду. Он вежливый — чересчур вежливый. С немцем уже здоровается, как будто они друзья. Нельзя так. Если этот Галлиндо…
— Мы уже достаточно о нем наговорились.
— Синьора Беронелли сказала, что он ее толкнул на лестнице — и пошел дальше. Даже не извинился.
— Мерзкий тип.
Тишина. Потом:
— Робер!
— Я почти заснул.
— Помнишь, я говорила, что муж синьоры Беронелли погиб при землетрясении?
— И что?
— Я с ней разговаривала вечером. Ужасная история. Его убило не землетрясение. Его расстреляли.
— Из-за чего?
— Она не хочет, чтоб знал кто попало. Никому не рассказывай.
— Ну?
— Это случилось во время первого землетрясения. Когда сильно трясти перестало, они возвратились с полей, где укрывались, к дому. Дом лежал в руинах. Уцелела часть одной стены; муж пристроил к ней грубое убежище из досок. Среди развалин нашлась еда, но баки с водой разбились, и пить было нечего. Он оставил ее с мальчиком, их сыном, и отправился за водой. Их друзья, которые жили по соседству, были тогда в Стамбуле. Их дом тоже разрушило. Ее муж искал в развалинах того дома баки для воды — и нашел один целый. Потом стал искать, куда набрать воду: кувшин или банку. Нашел кувшин — серебряный, полураздавленный камнями. А солдаты после землетрясения патрулировали улицы, чтобы не допустить мародерства — тогда много грабили, ценные вещи ведь повсюду валялись между обломками. И пока он там стоял, пытаясь распрямить кувшин, солдат его арестовал. Синьора Беронелли ничего не знала; когда муж не вернулся — они с сыном пошли его искать, но не нашли в общей неразберихе. На следующий день она услышала, что мужа расстреляли. Разве не ужасная трагедия?
— Да, трагедия. Такое бывает.
— Если бы Господь убил его при землетрясении, она бы легче перенесла. Но расстрел!.. Она очень храбрая. Солдат она не винит. Когда вокруг такая неразбериха — их нельзя винить. Так хотел благой Господь.
— Он большой весельчак. Я и раньше замечал.
— Не кощунствуй.
— Это ты кощунствуешь. Рассуждаешь о Боге, словно он официант с мухобойкой. Бьет по мухам, некоторых убивает. Одна улизнула. Ах она негодная! Бьет опять — и в лепешку, как остальных. Благой Господь не такой. Он не устраивает землетрясения и трагедии.
— Ты несносен. Неужели тебе не жалко бедную женщину?
— Жалко. Но поможет ли ей, если мы устроим еще одну заупокойную службу? Поможет ли, если я, вместо того чтобы уснуть, стану спорить с тобой? Она тебе рассказала все потому, что ей нравится об этом рассказывать. Бедняжка! Ей легче, когда она чувствует себя героиней трагедии. Так случившееся кажется менее реальным. А когда нет слушателей — нет и трагедии. Если она расскажет мне, я тоже буду отличным слушателем. Слезы выступят у меня на глазах. Но ты не героиня. Поэтому давай спи.
— Ты зверь без воображения.
— Зверям надо спать. Спокойной ночи, chéri.
— Верблюд!
Ответа не последовало. Через минуту Матис тяжело вздохнул и повернулся на койке. Вскоре он начал тихо похрапывать.
Некоторое время Грэхем лежал без сна, слушая шум моря и ровный гул двигателей. «Официант с мухобойкой»! Какой-то человек в Берлине, которого Грэхем никогда не видел и чьего имени не знал, приговорил его к смерти; Мёллеру в Софии велели привести приговор в исполнение, а здесь, в нескольких ярдах, в каюте номер девять, — палач с девятимиллиметровым самозарядным пистолетом, готовый, после того как разоружил жертву, выполнить свою работу и получить плату. Ничего личного; все бесстрастно, как само правосудие. Бороться так же тщетно, как, стоя на виселице, спорить с палачом.
Грэхем постарался думать о Стефани — и не смог. То, чего она была частью — его дом, его друзья, — прекратило существовать. Он остался один в странном краю, окруженном смертью, с единственной, кому мог рассказать о здешних ужасах. Она — спасение от безумия. Она — реальность. Она ему нужна. Стефани не нужна. Стефани — лишь голос и лицо, смутно помнящиеся среди других голосов и лиц из мира, который Грэхем когда-то знал.
Он погрузился в беспокойную дремоту и увидел во сне, что падает в пропасть. Резко пробудившись, он включил свет и взял одну из книг, которые купил днем. Это был детектив. Грэхем прочел несколько страниц — и отложил роман. Заснуть, почитав про «аккуратные, слегка кровоточащие» дыры в висках трупов, «гротескно скорчившихся в последней предсмертной агонии», не удастся.
Он выбрался из койки, завернулся в одеяло и сел выкурить сигарету. Наверное, стоит провести так всю ночь: сидеть и курить. Лежа, Грэхем чувствовал себя еще беспомощнее. Если бы только у него был револьвер…
Пока Грэхем сидел, ему казалось, будто иметь или не иметь револьвер для человека столь же важно, как иметь или не иметь зрение. То, что он смог прожить все эти годы без револьвера, — чистое везение. Без револьвера ты беззащитнее козы, привязанной в джунглях. А он, дурак, оставил оружие в чемодане! Если бы только…
И тут вспомнились слова Жозетты: «У Хозе в ящике есть револьвер. Попробую вам его достать».
Грэхем глубоко вздохнул. Он спасен. У Хозе есть револьвер.
Жозетта ему достанет. Все будет хорошо. К десяти часам она, наверно, уже выйдет. Надо подождать до того времени, когда она точно появится на палубе, объяснить ей, что произошло, и попросить, чтобы она сразу же принесла револьвер. Если повезет, он будет у Грэхема уже через полчаса после выхода из каюты. Можно будет сидеть за обедом с револьвером в топорщащемся кармане. Баната ждет сюрприз. Благослови Бог подозрительную натуру Хозе!
Грэхем зевнул и потушил сигарету. Глупо сидеть так всю ночь; глупо, неудобно и скучно. К тому же клонило в сон. Он вновь положил одеяло на койку и лег. Через пять минут он спал.
Проснувшись, он увидел, как на белой краске переборки скользит то вверх, то вниз похожее на полумесяц пятно от солнечного света, бившего наискосок в иллюминатор. Грэхем смотрел на это пятно, пока не пришлось встать и отпереть дверь стюарду с кофе. Было девять часов. Грэхем не спеша выпил кофе, покурил и принял горячую ванну с морской водой. Когда он оделся, время приближалось к десяти. Накинув пальто, он оставил каюту.
Коридор, в который выходили каюты, был узок — тут едва могли разминуться два человека. Он образовывал три стороны квадрата; четвертую занимала лестница, ведущая к салону и навесной палубе, да пара небольших площадок, где стояли две запыленные пальмы в глиняных кадках. Грэхему оставался до конца коридора ярд-другой, когда на пути появился Банат.
Тот зашел в коридор с нижней площадки лестницы; шагнув назад, мог бы пропустить Грэхема, но делать этого не стал. Увидев Грэхема, он остановился. Потом очень неторопливо засунул руки в карманы и прислонился к стальной перегородке. Грэхем мог либо развернуться и идти назад, либо стоять на месте. Чувствуя, как сердце колотится в ребра, он остался стоять.