Грэхем ощутил, что краснеет.
— Вполне понятно. А не хотите ли еще…
— Мне кажется, любезный, — поспешно вставил Копейкин, — что лучше будет согласиться с предложением полковника.
— Я сам как-нибудь соображу, Копейкин. — Грэхем сердито перевел взгляд с одного собеседника на другого. Он был напуган и сбит с толку. События развивались чересчур быстро. К полковнику он чувствовал неприязнь; Копейкин, по-видимому, утратил способность мыслить самостоятельно. Грэхему казалось, что они принимают решения с беспечностью детишек, собравшихся поиграть в индейцев, а хуже всего, что решения выглядели при этом неумолимо логичными. Ему грозила опасность; все, что от него просили, — отправиться домой другим, менее рискованным, путем. Просьба разумная, и все-таки…
Он пожал плечами;
— Ладно. Похоже, выбора у меня нет.
— Совершенно верно, мистер Грэхем. — Полковник разгладил складку мундира с видом человека, которому удалось убедить капризного ребенка. — Теперь можно заняться приготовлениями. Как только откроется офис судоходной компании, господин Копейкин договорится с ними и сдаст обратно ваш железнодорожный билет. Я прослежу, чтобы мне представили на рассмотрение имена и личные данные всех, кто поплывет с вами. Вам не нужно будет опасаться других пассажиров, хотя, боюсь, общество там окажется не самым отборным, а судно — не самым комфортабельным. Этот рейс — самый дешевый между Стамбулом и Западной Европой. Но вы, уверен, согласитесь мириться с некоторыми неудобствами, получив взамен душевный покой.
— Мне все равно, как путешествовать, лишь бы добраться до Англии к восьмому числу.
— Правильный настрой. Предлагаю вам до отъезда оставаться в этом здании. Мы постараемся создать вам все условия. Господин Копейкин заберет из гостиницы ваш чемодан. Я пришлю доктора осмотреть вашу руку и убедиться, что все в порядке. — Полковник взглянул на часы. — Дежурный может сейчас сварить вам кофе, а позже принесет еду из ресторана за углом. — Он встал. — Я пойду и распоряжусь. Мы не для того спасаем вас от пуль, чтобы уморить голодом.
— Благодарю, — ответил Грэхем. Потом, когда полковник скрылся в коридоре, произнес: — Прошу меня простить, Копейкин. Я вел себя глупо.
Копейкин как будто даже расстроился.
— Любезный, вам не за что себя винить! Я рад, что все так быстро разрешилось.
— Да уж, быстро. — Грэхем поразмыслил. — А этому Хаки можно верить?
— Вам он тоже не понравился? — Копейкин усмехнулся. — Если речь идет о женщине, я бы держал с ним ухо востро. Но насчет вас — я ему доверяю.
— И одобряете это морское плавание?
— Да. Кстати, любезный, — мягко промолвил он, — у вас в чемодане есть оружие?
— Боже мой! Нет.
— Тогда возьмите мой. — Копейкин достал из кармана пальто небольшой револьвер. — Я захватил его после вашего звонка. Он полностью заряжен.
— Но мне не нужен пистолет.
— Не нужен. А все-таки с ним будет спокойней.
— Сомневаюсь. Хотя… — Грэхем взял револьвер и оглядел его с отвращением. — Знаете, я никогда из них не стрелял.
— Это легко. Снимаете защелку предохранителя, нажимаете на спусковой крючок — и полагаетесь на удачу.
— Но все же…
— Положите его в карман. Можете потом сдать французским таможенникам в Модане.
Возвратился полковник Хаки:
— Кофе готовят. Теперь давайте придумаем, чем вас занять до отъезда. — Он заметил револьвер в руке Грэхема и ухмыльнулся. — Ага! Вооружаетесь, мистер Грэхем? Выходит, порой не обойтись и без театральных эффектов, а?
Шум на палубах смолк, и стали слышны звуки внутри корабля: разговоры, хлопанье дверей, быстрые деловитые шаги по коридору. Ждать оставалось недолго. Снаружи темнело; оглядываясь на день, тянувшийся, казалось, вечно, Грэхем удивлялся, как мало у него сохранилось в памяти.
Большую часть дня он провел в кабинете полковника Хаки, с трудом удерживаясь на грани бодрствования. Выкурил уйму сигарет, прочитал несколько французских газет двухнедельной давности; в одной из них была статья о французском мандате на Камерун. Приходил доктор, обследовал рану, остался доволен ее состоянием и заново наложил повязку. Копейкин занес чемодан, и Грэхем кое-как побрился левой рукой. В отсутствие полковника Хаки они подкрепились остывшей и безвкусной едой из ресторана. В два часа вернулся полковник и сообщил, что на пароходе, помимо Грэхема, едут девять пассажиров, среди которых четыре женщины; никто не заказал билет позднее чем три дня назад, и никого можно не опасаться.
Сходни убрали: последние из девяти, супруги средних лет, говорившие между собой по-французски, уже поднялись на борт и заняли соседнюю каюту. Их голоса проникали через деревянную переборку с пугающей легкостью — Грэхем слышал каждое слово. Пара беспрерывно ссорилась; сперва шепотом, словно в церкви, но вскоре новизна обстановки прошла, и они заспорили громче.
— Простыни влажные.
— Ничуть. Просто холодные. В любом случае это не важно.
— Не важно? Не важно? Спи как хочешь, только не жалуйся мне потом на почки.
— От холодных простыней почкам вреда не будет, chéri.[27]
— Мы заплатили за билеты. Мы имеем право на удобства.
— Если никогда не придется спать в постели хуже — считай, что тебе повезло. Мы не в Нормандии.
— Сама знаю. — Щелкнула дверца шкафчика. — Ох! Ты только посмотри. Посмотри! Хочешь, чтобы я тут умывалась?
— Немного пыли. Надо всего лишь пустить воду.
— Пыли? Тут грязь, жуткая грязь. Я не притронусь — пусть отмывает стюард. Сходи и приведи его, а я распакую вещи. Мои платья все помнутся. Где здесь уборная?
— В конце коридора.
— Тогда иди за стюардом. Пока я распаковываюсь, двоим тут места нет. Надо было нам ехать поездом.
— Ну конечно. Плачу за все я. Давать стюарду на чай должен снова я.
— И чересчур много болтаешь тоже ты. Живо.
Мужчина вышел; женщина шумно вздохнула. Интересно, ночью они тоже будут пререкаться? А если кто-нибудь из них храпит? Хорошо, если не оба. Придется громко кашлянуть раз-другой, чтобы они поняли, какая тонкая здесь перегородка. Но было отчего-то успокоительно слушать, как двое обсуждают влажные простыни, грязные раковины и уборные — будто вопросы жизни и смерти.
Жизни и смерти… Грэхем поднялся на ноги и уставился на инструкцию в рамке, объяснявшую, как пользоваться спасательными шлюпками:
«CINTURE DI SALVATAGGIO», «CEINTURES DE SAUVETAGE», «RETTUNGSGURTEL», «СПАСАТЕЛЬНЫЕ ПОЯСА»… «В случае опасности будет дан сигнал: шесть коротких свистков, один долгий — и зазвенят звонки. Пассажирам следует надеть спасательные пояса и собраться у лодочного пункта № 4».
Грэхем видел подобные инструкции десятки раз, но эту прочел внимательно. Бумага, на которой ее напечатали, пожелтела от времени. Спасательный пояс на верхней крышке шкафчика, похоже, не трогали годами — забавное утешение.
«В случае опасности…» В случае! От опасности не спрячешься — она всегда рядом. Можно годами жить, не подозревая о ней; можно состариться, веря, что некоторые вещи с тобой никогда не случатся, что смерть может прийти только от болезни или стихийного бедствия. Но опасность всюду с тобой, готовая в любую минуту опрокинуть все твои уютные представления о вероятном, напомнить, что «цивилизация» — всего лишь слово и мы по-прежнему обитаем в джунглях.
Пароход плавно качался. Раздалось тихое позвякивание машинного телеграфа. Пол задрожал; свет за грязным стеклом иллюминатора сдвинулся. На пару секунд дрожание ослабло, потом корабельные двигатели дали задний ход. В стенной полочке задребезжал стакан. Опять пауза, и двигатели заработали снова, медленно и равномерно. Пароход отчалил. Облегченно вздохнув, Грэхем открыл дверь каюты и вышел на палубу.
Было холодно, но корабль уже повернулся, и ветер дул в левый борт. Судно казалось неподвижным на маслянистых водах гавани — только огни на берегу проплывали мимо и исчезали вдали. Грэхем вдохнул полной грудью морозный воздух. Покинуть каюту было приятно. В голове больше не роились докучные мысли: Стамбул, «Ле Жоке», человек в мятом костюме, гостиница «Адлер палас» и ее управляющий, полковник Хаки — все осталось в прошлом. Теперь о них можно забыть.
Грэхем принялся неторопливо расхаживать по палубе, думая, что скоро сам будет смеяться над этой историей. Она уже начала выветриваться из памяти, в ней уже чудилось что-то фантастическое; может, все просто приснилось. Он снова вернулся в привычный мир. Он ехал домой.
Грэхем миновал одного из пассажиров, пожилого мужчину, который, опершись на поручни, смотрел, как из-за мола появляются огни Стамбула. Дойдя до конца палубы, повернул — и увидел женщину в меховом манто. Она только что вышла из дверей салона и шагала навстречу.
Палуба освещалась тускло; женщина успела подойти на расстояние в несколько ярдов, прежде чем Грэхем ее узнал.
Это была Жозетта.
Глава IV
Несколько мгновений они пристально глядели друг на друга. Потом она рассмеялась:
— Боже правый! Вы же тот англичанин. Просто невероятно.
— В самом деле.
— А как же ваше купе первого класса в Восточном экспрессе?
Грэхем улыбнулся:
— Копейкин решил, что немного морского воздуха будет полезно для моего здоровья.
— А вам нужно поправлять здоровье? — Соломенного цвета волосы покрывал шерстяной шарф, завязанный под подбородком, но Жозетта, чтобы посмотреть на Грэхема, вскинула голову так, словно носила затенявшую глаза шляпу. В целом она смотрелась далеко не столь привлекательно, как у себя в гримерной. Шарф Жозетте не шел, манто делало фигуру бесформенной.
— Видимо, да. Раз уж мы завели речь о поездах, — добавил Грэхем, — то как же ваше купе второго класса?
Она нахмурилась, улыбаясь уголками рта.
— Так гораздо дешевле. А разве я сказала, что отправлюсь поездом?
Грэхем смутился.
— Нет, конечно. — Он понял, что ведет себя не слишком учтиво. — Как бы там ни было — рад снова встретиться так скоро. Я уже обдумывал, что стану делать, если обнаружу «Отель де Бельж» закрытым.
Она бросила на Грэхема лукавый взгляд:
— А! Так вы и правда собирались мне позвонить?
— Разумеется. Мы же договорились.
Жозетта скорчила недовольную гримасу:
— По-моему, вы все-таки не искренни. Признавайтесь честно, почему вы здесь, на корабле.
Она зашагала вдоль палубы; Грэхему оставалось только пойти рядом.
— Вы мне не верите?
Она деланно пожала плечами:
— Не хотите сказать — не надо. Я не лезу в чужие дела.
Грэхем подумал, что понимает любопытство Жозетты. С ее точки зрения, существовало только два объяснения его присутствию на пароходе. Либо он лгал, что едет Восточным экспрессом, стараясь пустить пыль в глаза, — значит, денег имел мало. Либо он как-то проведал, что она плывет на корабле, и отказался ради нее от роскоши Восточного экспресса, а в этом случае скорее всего был богат. Внезапно Грэхем ощутил странное желание выложить правду.
— Ладно. Я здесь, чтобы скрыться от одного человека, который пытается меня застрелить.
Жозетта остановилась как вкопанная.
— Здесь холодно, — невозмутимо промолвила она. — Я пойду внутрь.
Грэхем так удивился, что даже рассмеялся. Жозетта тут же набросилась на него:
— Дурацкие у вас шутки.
Никаких сомнений: она искренне сердилась. Грэхем поднял забинтованную руку:
— Вот. Ее оцарапала пуля.
Жозетта нахмурила брови:
— Вы плохо делаете. Если поранили руку — сочувствую, но так острить не стоит. Это небезопасно.
— Небезопасно?
— Вам не к добру, да и мне тоже. Шутить так — дурная примета.
— Понимаю. — Он улыбнулся. — Я не суеверен.
— Вы просто не знаете. А я скорее на ворона стану глядеть, чем слушать шутки про убийства. Никогда больше такое не говорите, а то разонравитесь мне.
— Прошу извинить, — примирительно отозвался Грэхем. — Вообще-то я порезал руку бритвой.
— А! Опасная вещь. Хозе видел в Алжире человека, у которого глотка была разрезана бритвой от уха до уха.
— Самоубийство?
— Нет-нет! Его зарезала подружка. Крови вылилось море. Хозе вам расскажет, если попросите. Грустная история.
— Представляю. Так, значит, Хозе путешествует с вами?
— Естественно. — Она скосила на Грэхема глаза. — Он ведь мой муж.
Муж! Это объясняло, почему она терпит Хозе. Объясняло, почему полковник Хаки не предупредил, что «танцующая блондинка» тоже будет на корабле.
Грэхем вспомнил, с какой поспешностью Хозе удалился из гримерной. Просто часть бизнеса. Артистки в заведениях вроде «Ле Жоке» заметно утратят привлекательность, если станет известно, что поблизости ошиваются их мужья.
— Копейкин не говорил, что вы замужем.
— Копейкин очень мил, но всего на свете не знает. Я признаюсь вам по секрету, что отношения между мной и Хозе чисто деловые. Мы партнеры — не больше. Он ревнует, только когда я забываю о делах ради удовольствия.
Голос ее звучал бесстрастно, словно она обсуждала пункт контракта.
— Вы будете танцевать в Париже?
— Не знаю. Надеюсь, да, но из-за войны сейчас почти все закрыто.
— И что же вы станете делать, если вас никуда не пригласят?
— А как вы думаете? Голодать. Мне не впервой. — Она храбро улыбнулась. — Да и для фигуры полезно. — Уперев руки в бедра, Жозетта посмотрела на Грэхема, приглашая его высказать авторитетное мнение. — Как считаете, стоит мне немного поголодать? В Стамбуле быстро толстеешь. — Она приняла эффектную позу. — Видите?
Грэхем едва не засмеялся. Картина, предлагавшаяся его взору, обладала незамысловатой прелестью полностраничной иллюстрации из мужского журнала. Воплощенная мечта делового человека: очаровательная светловолосая артистка в браке без любви, нуждавшаяся в покровителе, — дорогой товар, продающийся сегодня по сниженной цене.
— Танцовщицам, должно быть, нелегко приходится, — сухо заметил он.
— О да. Многие считают, что у нас не жизнь, а сплошное веселье. Если б только они знали!
— Вы правы. Подмораживает. Может, зайдем внутрь и выпьем?
— Было бы здорово. — Она прибавила с подчеркнутой сердечностью: — Я так счастлива, что мы путешествуем вместе. Боялась, что стану скучать, а с вами мне будет весело.
Грэхем улыбнулся в ответ; улыбка получилась несколько натянутой. Он начинал подозревать, что выставляет себя в глупом свете.
— Кажется, нам сюда.
Они вошли в салон — узкую комнату футов тридцати в длину с двумя дверями: одна выходила на навесную палубу, другая — на верхнюю площадку ведущего к каютам трапа. Вдоль стен располагались обитые серой тканью сиденья, в одном конце были привинчены к полу три круглых обеденных стола — как видно, отдельной столовой здесь не имелось. Несколько стульев, карточный столик, шаткий письменный стол, радиоприемник, пианино и потертый ковер довершали обстановку. В дальнем углу виднелась дверь из двух половинок с прибитым к нижней деревянным прилавком — бар. За дверью стюард распечатывал блоки сигарет. Если не считать его, салон пустовал.
Они сели.
— Что будете пить, миссис… — неуверенно начал Грэхем.
Она усмехнулась:
— У Хозе фамилия Галлиндо, но я ее терпеть не могу. Зовите меня Жозеттой. Мне, пожалуйста, виски и сигарету.
— Два виски, — заказал Грэхем.
Стюард высунул голову и неодобрительно на них взглянул:
— Виски? E molto саго,[28] — предупредил он. — Très cher. Cinque lire.[29] По пять лир. Очень дорого.
— Дорого. Но мы все равно возьмем.
Стюард скрылся в баре и загремел бутылками.
— Мы его разозлили, — сказала Жозетта. — Видно, не привык к пассажирам, которые заказывают виски. — Она явно получила удовольствие от заказа и от замешательства стюарда. В электрическом свете салона манто смотрелось дешевым и поношенным, но она расстегнула его и расправила на плечах так, словно это были соболя. Грэхем вопреки своим убеждениям почувствовал к ней жалость.
— Давно вы танцуете?
— С тех пор как мне исполнилось десять. А это случилось двадцать лет назад. Видите, я не хочу врать про свой возраст, — гордо заметила она. — Родилась я в Сербии, но называюсь венгеркой — лучше звучит. Родители у меня были очень бедные.