— Привет, молодой человек, — сказал чей-то голос. Отчего у тебя такой негодующий вид?
— Здравствуйте, полковник, — сказал Дэвид и вдруг ощутил прилив радости. — Что вы здесь, черт побери, делаете?
У полковника были голубые глаза, рыжеватые волосы и загорелое лицо, такое, точно выбившийся из сил скульптор высек его из кремня, сломав при этом свой резец. Он взял стакан Дэвида и попробовал вино.
— Принесите такую же бутылку на тот стол, — сказал он бармену. — Вино должно быть холодным, но не замороженным. Принесите сразу.
— Да, сэр, — сказал бармен. — Слушаюсь, сэр.
— Пойдем, — сказал полковник, приглашая Дэвида за столик в углу зала. — Ты отлично выглядишь.
— Вы тоже.
На полковнике Джоне Бойле был темно-синий костюм, сшитый из плотной на вид, но легкой ткани, голубая рубашка и черный галстук.
— Я всегда в порядке, — сказал он. — Тебе нужна работа?
— Нет, — сказал Дэвид.
— Так уж сразу и нет. Даже не спрашиваешь, что за работа. — Голос его звучал так, словно у него пересохло в горле.
Принесли вино, официант наполнил два стакана и поставил блюдце с вымоченными в чесночном соусе оливками и фундуком.
— А где анчоусы? — спросил полковник. — Что это за fonda12?
Бармен улыбнулся и пошел за анчоусами.
— Прекрасное вино, — сказал полковник. — Первоклассное. Я всегда верил, что когда-нибудь и у тебя будет хороший вкус. Итак, почему же тебе не нужна работа? Книгу ты уже закончил.
— У меня медовый месяц.
— Глупое выражение, — сказал полковник. — Мне не по душе. Звучит как-то слащаво. Почему не сказать: «Я недавно женился»? Впрочем, разницы никакой. Все равно проку от тебя теперь не будет.
— Что за работа?
— Без толку рассказывать. На ком женился? Я ее знаю?
— Кэтрин Хилл.
— Я знал ее отца. Очень странный малый. Угробил себя в автокатастрофе. Жену тоже.
— Я их не знал.
— Ты не был с ним знаком?
— Нет.
— Странно. Впрочем, понятно. Тесть он все равно никакой. Мать, говорят, была одинока с ним. Глупо. Взрослые люди, и так погибнуть. Где ты с ней познакомился?
— В Париже.
— У нее там дядька, тоже бестолковый. Полное ничтожество. Ты с ним знаком?
— Видел на скачках.
— В «Лоншане» или «Отее»? Как тебя угораздило?
— Я женился не на родственниках.
— Конечно, нет. Но так уж получается. Женятся и на родственниках, живых и мертвых.
— Не на дядях и тетях.
— Да ладно. Получай удовольствие. А знаешь, книга мне понравилась. Покупают хорошо?
— Очень хорошо.
— Она меня задела за живое, — сказал полковник. — А ты не так-то прост, сукин сын.
— Как и вы, Джон.
— Надеюсь, — сказал полковник.
Дэвид заметил в дверях Кэтрин и поднялся. Она подошла к ним, и Дэвид сказал:
— Это полковник Бойл.
— Как поживаете, моя милая?
Кэтрин взглянула на него, улыбнулась и села за стол. Дэвиду показалось, что она возбуждена.
— Ты устала? — спросил Дэвид.
— Кажется.
— Выпейте стаканчик вина, — сказал полковник.
— Можно я выпью абсент?
— Конечно, — сказал Дэвид. — Я тоже.
— Мне не нужно, — сказал полковник бармену. — В этой бутылке вино уже не то. Поставьте ее охлаждаться, а мне налейте стакан из холодной бутылки.
— Вам нравится чистый перно? — спросил он Кэтрин.
— Да, — ответила она. — Я очень стеснительна, а перно помогает.
— Чудесный напиток, — сказал полковник. — Я бы присоединился к вам, но мне еще работать после обеда.
— Прости, я забыл сказать тебе, где мы встретимся.
— Очень мило.
— Я был в банке, взял почту. Там много писем тебе. Я оставил их в номере.
— Мне нет до них дела.
— Я видел вас в «Прадо» в греческом зале, — сказал полковник.
— Я тоже вас видела, — сказала она. — Вы всегда смотрите на картины так, точно они принадлежат вам и вы прикидываете, как их лучше повесить.
— Возможно, — сказал полковник. — А вы смотрите на картины глазами молодого вождя воинственного племени, удравшего от старейшин, чтобы полюбоваться скульптурой Леды с Лебедем?
Загорелые щеки Кэтрин вспыхнули, и она взглянула на Дэвида, а потом на полковника.
— Вы мне нравитесь, — сказала она. — Расскажите еще что-нибудь.
— И вы мне, — сказал он. — Я завидую Дэвиду. Неужели кроме него вам никто не нужен?
— А как вы думаете?
— Я сужу только о том, что вижу, — сказал полковник. — А теперь выпейте-ка еще этой горькой, как полынь, настойки истины.
— Сейчас не хочу.
— Больше не стесняетесь? Все равно выпейте. Вам на пользу. Вы самая темнокожая из белых женщин. Правда, ваш отец был очень смуглым.
— Должно быть, я в него. Мама была белокурая.
— Я не знал ее.
— А отца вы хорошо знали?
— Пожалуй.
— Каким он был?
— Очень неуживчивый, но обаятельный человек. Вы правда стесняетесь?
— Правда. Спросите Дэвида.
— Вы очень быстро справляетесь с этим.
— С вашей помощью. Каким был мой отец?
— Необыкновенно стеснительным, но мог быть и очень обаятельным.
— Ему тоже нужен был перно?
— Ему все было нужно.
— Я похожа на него?
— Нисколько.
— Это хорошо. А Дэвид?
— Нисколечко.
— Еще лучше. Как вы догадались, что в «Прадо» я чувствовала себя мальчиком?
— А почему бы вам не быть им?
— Я вошла в роль только вчера вечером. Почти целый месяц я была женщиной. Спросите Дэвида.
— Вам незачем отсылать меня к Дэвиду. Кто же вы теперь?
— Мальчик, если не возражаете.
— Мне-то что. Только это не так.
— Просто хочу, чтобы так думали, — сказала она. — А быть им не обязательно. Но в «Прадо» было замечательно. Вот мне и захотелось рассказать об этом Дэвиду.
— У вас еще будет время поболтать с Дэвидом.
— Да, — сказала она. — У нас на все хватает времени.
— Где вы так загорели? — спросил полковник. — Знаете, какая вы черная?
— Еще в Ле-Гро-дю-Руа, а потом недалеко от Ла-Напуль. Там была бухточка, к которой вела скрытая соснами тропинка. С дороги ее не видно.
— Долго загорали?
— Месяца три.
— И что теперь будете делать с таким загаром?
— Носить его, — сказала она. — Прекрасно смотрится в постели.
— Тогда не стоит терять время в городе.
— Пойти в «Прадо» не значит терять время. И потом, я вовсе не прикидываюсь. Я такая и есть. У меня действительно очень смуглая кожа. Солнце только помогает. Мне бы еще потемнеть.
— Ну, вы своего добьетесь, — сказал полковник. — А еще чего хотите?
— Просто жить, — сказала она. — С нетерпением жду каждого дня.
— А сегодня день удался?
— Да. Конечно. В нем были вы.
— Вы с Дэвидом пообедаете со мной?
— С удовольствием, — сказала Кэтрин. — Я поднимусь переодеться. Вы подождете?
— Может, допьешь? — сказал Дэвид.
— Мне теперь ни к чему, — сказала Кэтрин. — Не беспокойся за меня. Я не буду стесняться.
Она пошла к выходу, и они оба посмотрели ей вслед.
— Я был не слишком груб? — спросил полковник. — Надеюсь, нет. Очень славная девочка.
— Хочется верить, что я ей подхожу.
— Подходишь. Сам-то ты как?
— По-моему, хорошо.
— Ты счастлив?
— Очень.
— Помни, все хорошо, пока не становится плохо. Сам почувствуешь, когда будет плохо.
— Думаете?
— Уверен. А не почувствуешь, значит, так и надо. Тогда все едино.
— И как скоро это случится?
— Я ничего не говорил о сроках. Что это ты?
— Простите.
— Ты сам этого хотел. Так наслаждайся жизнью.
— Мы наслаждаемся.
— То-то я вижу. Одно тебе скажу.
— Что?
— Смотри за ней как следует.
— И это все?
— Кое-что добавлю. Потомство не заводи.
— Пока не намечается.
— Великодушнее будет обойтись без него.
— Великодушнее?
— Лучше.
Они еще немного поговорили о знакомых, и полковник очень распалился. Дэвид увидел в дверях Кэтрин в белом костюме из плотной ткани, который еще больше подчеркивал ее загар.
— Вы и вправду необыкновенно красивы, — сказал полковник, обращаясь к Кэтрин. — И все же постарайтесь загореть еще.
— Спасибо. Постараюсь, — сказала она. — Нам незачем идти куда-то в такую жару, правда? Посидим здесь, в прохладе? Можем поесть тут в гриль-баре.
— Я приглашаю на обед, — сказал полковник.
— Нет. Мы приглашаем вас.
Дэвид неуверенно поднялся. В баре теперь было больше посетителей. Взглянув на стол, он заметил, что выпил не только свой абсент, но и Кэтрин. Он совершенно не помнил, как это получилось.
Было время сиесты. Они лежали в постели, и Дэвид читал при свете, проникавшем в комнату с левой стороны через приподнятые на треть высоты жалюзи. Свет попадал в комнату, отражаясь от дома на противоположной стороне улицы. Жалюзи были подняты невысоко, так что неба видно не было.
— Полковнику понравился мой загар, — сказала Кэтрин. — Пора снова ехать к морю. А то загар начнет сходить.
— Поедем куда ты захочешь.
— Вот будет хорошо! Можно, я скажу тебе что-то? Ну можно?
— Что?
— Знаешь, за обедом я по-прежнему оставалась мальчишкой. Я хорошо себя вела?
— Нет.
— Нет? Тебе не нравится? Зато теперь я — твой слуга и готова исполнить все, что пожелаешь.
Дэвид продолжал читать.
— Ты сердишься?
— Нет. — «Я просто отрезвел», — подумал он.
— Все стало проще.
— Не думаю.
— Что ж, буду осторожнее. Сегодня утром все, что я ни делала, казалось мне таким правильным и удачным, таким чистым, хорошим и ясным, как день. А теперь можно?
— Лучше не надо.
— Дай я поцелую тебя, и рискнем?
— Только без превращений.
Грудь болела, точно его пронзили железным прутом.
— Зря ты открылась полковнику.
— Но он сам догадался, Дэвид, и сам заговорил об этом. Он все понимает. Глупо было скрывать. Так даже лучше. Он ведь нам друг. Раз я сама все сказала, он будет молчать. А так он мог бы и проболтаться.
— Нельзя же всем все доверять.
— Мне нет дела до всех. Я люблю только тебя. С другими я бы ни за что не стала ссориться.
— У меня такое ощущение, будто мне грудь заковали в колодки.
— Жаль. А мне так легко дышится.
— Моя милая Кэтрин.
— Вот и хорошо. Можешь звать меня Кэтрин, когда захочешь. Я и так твоя. Стоит тебе захотеть, и твоя Кэтрин всегда рядом. А сейчас давай поспим или, может, попробуем еще разок и посмотрим, что получится.
— Давай лучше полежим тихонечко без света, — сказал Дэвид и опустил плетеный абажур, и они затаились рядышком в постели в просторном номере отеля «Палас» в Мадриде — городе, в котором Кэтрин, превратившись в мальчика, средь бела дня разгуливала по музею «Прадо», и вот теперь, в полумраке, она продемонстрирует все, что до сих пор оставалось в тени, и превращениям ее, как казалось Дэвиду, не будет конца.
Глава восьмая
Утром в Бюан-Ретиро было прохладно, как в лесу. Все было зелено, и стволы деревьев чернели на фоне листвы, но расстояния казались не такими, как прежде. Озеро было совсем в другом месте, и когда они увидели его из-за деревьев, оно показалось им совершенно незнакомым.
— Иди вперед, — сказала она. — Я хочу на тебя посмотреть.
Он свернул в сторону, пошел туда, где была скамейка, и сел. Вдалеке виднелось озеро, и он знал, что добраться до него пешком нелегко. Он все еще сидел на скамейке, когда она подошла к нему, села рядом и сказала:
— Все хорошо.
Но охватившее его здесь, в Ретиро, чувство досады стало таким жгучим, что он попросил Кэтрин встретиться с ним попозже в кафе гостиницы «Палас».
— Ты хорошо себя чувствуешь? Хочешь, я пойду с тобой?
— Нет. Со мной все в порядке. Мне просто нужно уйти.
— Увидимся в кафе, — сказала она.
В то утро она выглядела особенно красивой и улыбнулась ему. Улыбнувшись в ответ, он ушел, унося с собой свою досаду. Он не надеялся, что сможет пересилить себя, но это ему удалось, и позже, когда пришла Кэтрин, он уже допивал второй стакан абсента, и досады как не бывало.
— Как дела, дьяволенок?
— Я — твой дьяволенок, — сказала она. — Можно мне тоже выпить?
Официант отошел. Похоже, он был рад видеть Кэтрин такой счастливой. Она спросила:
— Что это значит?
— Было скверно на душе, а теперь все прошло.
— Тебе плохо со мной?
— Нет, — солгал он.
Она покачала головой.
— Прости. Я не думала, что тебе будет так плохо.
— Все прошло.
— Вот и хорошо. Не правда ли, здесь чудно летом и народу совсем нет? У меня идея.
— Опять?
— Мы можем остаться и не ехать к морю. Здесь теперь все наше. И город, и все вокруг. Можем остаться, а потом ехать назад, прямо в Ла-Напуль.
— У нас не так уж много вариантов.
— Перестань. Мы только начали.
— Да… Всегда можно начать все сначала.
— Конечно, можно, так мы и сделаем.
— Давай не будем об этом, — сказал он.
Он почувствовал, как снова подступает досада, и сделал большой глоток.
— Очень странно, — сказал он. — Этот напиток имеет вкус досады. Неподдельный вкус досады, а хлебнешь — и она исчезает.
— Мне не нравится твое настроение. Это не для нас.
— Возможно, дело только во мне.
— Не раскисай.
Она тоже отпила из бокала, посмотрела по сторонам и сказала:
— Я все могу. Смотри внимательно. Сейчас, сидя в открытом кафе отеля «Палас» в Мадриде, ты видишь и «Прадо», и улицу, и дождеватели под деревьями, и это не мираж. Это грубая действительность. Но я умею превращаться. Вот, смотри. Перед тобой снова губы твоей любимой и все, что тебе так нравится. Правда, получилось? Скажи.
— Зачем ты это?
— Тебе нравится, что я — женщина, — сказала она очень серьезно, а потом улыбнулась.
— Да.
— Вот и хорошо, — сказала она. — Прекрасно, что хоть кому-то это нравится. Ведь это дьявольски скучно.
— Не заставляй себя.
— Ты разве не слышал, что я сказала? Разве не видел? Ты хочешь, чтобы я вывернулась наизнанку, раздвоилась, и все потому, что ты никак не определишься? Потому что я не нравлюсь тебе ни так, ни этак?
— Пожалуйста, убавь тон.
— Это почему же? Тебе же нравится, что я — женщина? Значит, должно нравиться и все остальное. Сцены, истерики, пустые обвинения, капризы, разве не так? Ладно, я успокоюсь. Чтобы ты не чувствовал себя неловко перед официантом. И чтобы официант не чувствовал себя неловко. Буду читать эти проклятые письма. Нельзя ли кого-нибудь послать за ними?
— Я принесу.
— Нет. Мне нельзя оставаться здесь одной.
— Тоже верно, — сказал он.
— Вот видишь? Поэтому я и прошу кого-нибудь послать за ними.
— Botones13 не дадут ключа от комнаты. Я пойду сам.
— Ну хватит, — сказала Кэтрин. — С меня довольно. Зачем мне все это? Нелепо и недостойно. Вышло так глупо, что я даже не хочу просить прощения. К тому же мне все равно нужно подняться в номер.
— Сейчас?
— Ведь я — женщина, черт возьми. Я думала, раз я — женщина и остаюсь ею, то по крайней мере могу иметь ребенка. Так нет…
— Наверное, это я виноват.
— Давай не будем искать виноватых. Ты посиди, а я принесу письма. Займемся почтой, как подобает жеманным, добропорядочным, разумным американским туристам, которые расстроились, приехав в Мадрид не в сезон.
За обедом Кэтрин сказала:
— Вернемся в Ла-Напуль. Там сейчас пусто, мы заживем тихо и славно, будем работать и заботиться друг о друге. Можем поехать в Экс, туда, где жил Сезанн. Мы там побыли так недолго.
— И чудесно проведем время.
— Тебе ведь пора снова начать работать?
— Да. Самое время. Это точно.
— Все будет хорошо, и я выучу испанский по-настоящему, на случай если вернемся. И мне так много надо прочесть.
— Дел хватает.
— Мы все успеем.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава девятая
Новый план просуществовал немногим более месяца. Они занимали три комнаты в конце невысокого, выкрашенного в розовый цвет типично прованского дома, в котором уже останавливались раньше. Дом стоял в сосновом бору на окраине Ла-Напуль. Окна выходили на море, и из расположенного перед домом сада, где они обедали, сидя под деревьями, видны были пустые пляжи, высокие заросли папируса вдоль дельты небольшой реки, а по другую сторону залива — белый изгиб Канна, за которым виднелись холмы и далекие горы. Летом в доме, кроме них, никто не останавливался, и хозяин с женой были рады их возвращению.