— Вот что... Раз вы так топорно вели дело в Саратове, вам придется заплатить мне первоначальную залоговую сумму. С вас — двадцать тысяч, дорогой Полиевкт Харлампиевич...
— С меня?! — изумился Хлебонасущенский. — Ну, это уж, Амалия Потаповна, ни в какие ворота... С какой стати я должен оплачивать долги покойного корнета?! Это, извините, против всех правил...
— Кто вас просил доводить его до самоубийства?! — снова повысила голос генеральша.
— Интересно вы рассуждаете... — огрызнулся Полиевкт Харлампиевич. — С чего вы взяли, что я его «доводил», как вы изволили выразиться. Я передал ему ваши слова
точь-в-точь, слово в слово...
Полиевкт Харлампиевич почувствовал себя оскорбленным до глубины души. На лице его застыло страдальчески-обиженное выражение.
— Прямо скажу, не ожидал от вас, Амалия Потаповна, такого вольта... Не ожидал... Думал, благодарность за тяжкие труды снискать... А вместо этого! Двадцать тысяч!
— Не согласны? — впрямую спросила генеральша.
— Тут и разговаривать не о чем...
— Хорошо. Не смею вас долее задерживать. Хлебонасущенский тяжело поднялся, пошел к выходу. В дверях остановился.
— Я, Амалия Потаповна, вот вам что на прощание сказать хочу... Я теперь вам больше Чернявого опасен. Мало ли что... Вдруг показания начну давать...
— Угрожаете, любезный? — неожиданно ласковым голосом спросила Шпильце.
— Никак нет... Я себе не враг... Я на тот случай, если со мной какое-нибудь несчастье произойдет, показания свои записал и одному стряпчему отдал... Надежнейший человек... Сегодня к этим показаниям добавится отчетец о поездке в Саратов...
— Не боитесь такие вещи бумаге доверять?.. Не дай Бог попадет в чужие руки...
— Не попадет... — уверенно сказал Хлебонасущенский. — Только в случае моей неожиданной смерти бумаги эти, надлежащим образом заверенные, лягут на стол следователя уголовной палаты Аристарха Петровича.
— Какие у вас мрачные мысли, Полиевкт Харлампиевич. Вам еще жить да жить... Не думала я, что среди петербургских стряпчих случаются честные люди... Поинтересуюсь... Они же все наперечет... Истомин, Понырин, Туркин...
Хлебонасущенскому стало страшно. «Дьяволица, — подумал он, — ведь исчислит Понырина». А Шпильце, как ни в чем не бывало, продолжила ласковым приветливым голосом:
— Давайте не будем, как говорят русские, держать зла друг на друга... Вы устали с дороги, я — погорячилась... Нервы, знаете ли... И доктора пошли никудышные, деньги тянут, а помощи — никакой... — Амалия Потаповна по-дружески взяла Хлебонасущенского под локоть. — Хотите кофе или чаю? Проголодались небось в дороге...
— Спасибо, Амалия Потаповна... Я уж дома, после баньки чаи гонять буду, — отказался Хлебонасущенский. — Меня тоже прошу простить, ежели что не так сказал.
Дом Шеншеева. Саратов.
Перед отъездом в Петербург Анна и Николай заехали проститься с Долли. Она еще носила траур по корнету, чувство вины за его гибель не прошло — оно лишь потеряло прежнюю остроту. Да и отъезд Николая сильно огорчал Долли. Ей казалось, что в Петербурге Николая подстерегают неведомые опасности, она жила в ожидании новых несчастий, и это изматывало ее. Долли похудела, осунулась, черты ее лица истончились, на щеках полыхал нездоровый румянец.
— Надолго в Петербург? — спросила Долли.
— Не знаем... Как пойдут дела... — ответил Николай.
— Я распоряжусь насчет ужина? — вопросительно посмотрела Долли на Анну.
— Я бы выпила чаю...
Долли вызвала лакея и распорядилась поставить самовар.
— Как жалко, что вы уезжаете... Теперь, после смерти Мишеньки Стевлова, здесь, в Саратове, стало невыносимо... Вот уж поистине: «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов». Наш любительский театр приказал долго жить. Пикники надоели. Одни и те же люди, одни и те же разговоры... Два раза в год — балы у губернаторши...
— Поезжайте в Чечевины... Там сейчас красота, — предложил Николай. — Маша и Ваня вас очень любят...
— Я знаю... Но мне кажется, им теперь нужно остаться совсем одним, — возразила Долли.
Анна благодарно пожала Долли руку.
— Вы — умница... — сказала она.
— Именно поэтому вы решили ехать в Петербург? — спросила Долли.
— Нет... Возникли некоторые обстоятельства... У моей подруги убили мужа.
— Как — убили? — растерялась Долли. — За что?
— Это очень запутанная история... Вам будет неинтересно, — сказала Анна.
— Полиция нашла убийцу?
— Нет...
— Мы знаем, кто он, — сказал Николай.
— Надо заявить в полицию, — убежденно проговорила Долли.
— Не думаю, что это что-то даст... Свидетелей нет, у убийцы, скорее всего, есть алиби, — Николай как бы размышлял вслух.
— Но это несправедливо! Преступник должен понести наказание! — возмутилась Долли.
— Моя подруга и хочет восстановить справедливость, — сказала Анна.
— Что она может? — воскликнула Долли.
— Покарать преступника...
— Покарать?! Как? Она же женщина!
— Она сделает это, — убежденно сказала Анна. Долли нервно заходила по комнате.
— Даже если бы ей удалось — это был бы самосуд, — проговорила она.— Мы живем в девятнадцатом веке... Нами правят законы...
— Этот человек повинен и в смерти корнета, — сказал Николай. — На его совести — жизнь многих людей...
— Он чуть было не погубил Машу, — добавила Анна. — Мы не желаем ему смерти, мы хотим, чтобы он понес заслуженное наказание...
— Тогда восстановится порядок вещей, как говорит мой друг Ковров. Кстати, и ему в свое время пришлось пострадать из-за этого человека.
— Он, вероятно, очень опасен? — с тревогой спросила Долли.
— Он жалкий трус. Он все делает со страха, как загнанная в угол крыса...
— Будьте осторожны... С вами ничего не должно случиться...
— Со мной ничего и не случится... А вот ваше состояние мне не нравится... У вас совсем больной вид. Вы показывались доктору? — спросил Николай.
— Терпеть не могу докторов...
Принесли самовар. Долли занялась чаем. Николай помогал. Анна исподволь наблюдала за братом и Долли. Ей было очевидно, что они любят друг друга и очень боятся предстоящей разлуки.
— Анна! — торжественно сказал Николай. — Неделю назад я сделал Дарье Даниловне предложение.
— Что же вы молчали? — возмутилась Анна.
— Мы же еще не говорили с батюшкой Дарьи Даниловны... Он в Петербурге... Поэтому я и не сказал тебе.
Лицо Долли полыхало; она не заметила, что кипяток из самовара переливается через край чашки, обжигая ей руки. Анна, улыбнувшись, перекрыла краник.
— Я не спрашиваю, Долли, что вы ответили моему брату. Я уже давно все вижу. И очень счастлива за вас.
Она подошла и обняла Долли.
— Знаете, что? — загадочно улыбаясь, сказала Анна. — А не махнуть ли вам с нами в Петербург?
Долли растерянно переводила взгляд то на Анну, то на Николая.
— Во-первых, в Петербурге теперь ваш батюшка, можно будет все окончательно решить, — продолжала Анна, не давая Долли опомниться. — Во-вторых, меня, как и Николая, беспокоит состояние вашего здоровья. Покажем вас хорошим докторам. Ну так как?
— Я совершенно не готова к поездке, — растерянно сказала Долли.
— Что вам готовить? — настаивала Анна. — До отъезда еще целых три часа...
— Дарья Даниловна! Моей сестре пришла в голову отличная мысль, — присоединился к Анне Николай. — Поехали с нами...
— Я, право, не знаю... Нужно все обдумать...
— Что тут думать, — решительно сказала Анна, взяла Долли за руку и вытащила из-за стола. — Пойдемте собираться.
Дом Ковровых. Швейцария.
В комнатке, приспособленной под кабинет, Сергей Антонович Ковров занимался настоящим мужским делом: он чистил пистолеты. Особой надобности в этом не было — из пистолетов давно никто не стрелял, но заняться ему в этой швейцарской дыре было решительно нечем, и он придумал себе дело, чтобы как-нибудь убить время.
Без стука вошла Юлия Николаевна. Вид у нее был крайне встревоженный, она запыхалась, как после долгого бега.
— Там эта женщина! — сказала она.
— Какая женщина? Успокойся, милая, — ласково сказал Ковров.
— Я видела ее однажды на рауте у Шадурских... За ней волочились отец и сын... Ее все называли баронессой...— Бероева пыталась вспомнить фамилию баронессы; Ковров помог ей:
— Баронесса фон Деринг?
— Да, да... Именно так. Я гуляла у водопада и вдруг — навстречу эта женщина под руку с мужчиной.
— Ты его тоже знаешь?
— Нет... В первый раз видела.
— Баронесса тебя узнала?
— Как она может меня узнать, если никогда до сего дня не видела.
— Но ты же говоришь — на рауте у Шадурских...
— Нас не знакомили... Хотя, впрочем, она могла быть на суде. Туда ходили, как на спектакль...
От осознания того, что баронесса может ее знать, Юлия Николаевна разволновалась еще больше. Она заметалась по тесной комнате, что-то невнятно бормоча.
— Юленька! Ты должна понять, что тебе ничего, ровным счетом ничего не грозит... — ласково, как маленького ребенка, уговаривал ее Ковров.
— Но ведь решение суда не отменено! — еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, сказала Юлия Николаевна.
— Приговор был вынесен Юлии Николаевне Бероевой. Вынесен неправильно. Бероевой больше нет. Она лежит на Митрофаньевском кладбище. Мы не в России, а в Швейцарии. Какого черта швейцарские власти могут заинтересоваться этой историей и что они в ней поймут... Живи спокойно, дорогая.
— Ты должен понять меня, Сережа! Я не боюсь, что меня будут преследовать по суду; я не боюсь, что меня посадят в тюрьму или сошлют в каторгу... Я понимаю, что этого не будет... Но мне почему-то страшно... Я же для всех умерла... и вдруг люди видят меня живую...
— Так ты беспокоишься не о себе?— растерялся Ковров. — Да не беспокойся ты, ради Христа. Нынче никто в привидения не верит. Нынче все верят в науку. А по науке привидений не бывает.
— Ты не понимаешь меня, Сережа! Ковров обнял жену, крепко прижал к себе.
— Это — нервы, милая. Ты столько пережила... Со мной тебе нечего бояться. Чтобы причинить тебе зло, нужно сначала убить меня... А это
не так просто сделать. Ступай полежи, отдохни... Ковров проводил жену до двери и, убедившись, что она ушла в спальню, схватил шляпу и вышел из дома.
Лихтендорф. Швейцария.
Ковров направился к водопаду — единственной достопримечательности в деревушке, которую непременно посещали туристы. Смотровая площадка над водопадом из соображений безопасности была обнесена изгородью, здесь же стояли деревянные скамьи; сидя на них, путешественники любовались окрестностями.
Равномерный гул падающей воды очень благотворно влиял на нервную систему, и доктора советовали своим пациентам проводить здесь как можно больше времени.
Издали Ковров увидел баронессу фон Деринг и ее спутника — изысканно одетого мужчину. Он слегка умерил шаг, размышляя, стоит ли ему подходить к ним или понаблюдать сначала издали. Решил подойти, и фланирующей походкой направился к скамейке.
Наташа и Загурский не могли оторвать глаз от падающей пенящейся воды и не заметили подошедшего Коврова.
— Привет соотечественникам, — раздался за их спинами хриплый голос. — Давно из России?
Наташа обернулась и сразу узнала Коврова.
— Сергей Антонович?! — не веря своим глазам, удивленно воскликнула она.
— Он самый...
— Что вы здесь делаете?
— Полагаю, то же, что и вы: дышу воздухом, любуюсь окрестностями...
— Господи! Вот это встреча! Чего в жизни не бывает... В глухой швейцарской деревушке встретить петербургского знакомого… Кому-нибудь рассказать — не поверят...
Загурский и Ковров с интересом разглядывали друг друга.
— Баронесса, представьте меня вашему спутнику, — попросил Ковров.
— Мой муж — профессор Загурский Платон Алексеевич... А это — Сергей Антонович Ковров...
— Отставной поручик Черноярского полка, — по обыкновению добавил Ковров.
— Очень приятно, — сказал Загурский, и они пожали друг другу руки.
— Надолго сюда? — спросил Ковров.
— Не решили еще... Жене необходим горный воздух... Поживем здесь недельку-другую... А каковы ваши планы, господин Ковров?
— Я живу здесь уже год... С семейством...
— Разве у вас есть семья? — удивилась Наташа.
— Есть... Жена, двое ребятишек... Митенька и Танечка.
— Мне всегда казалось, что вы закоренелый холостяк, — сказала Наташа.
— По некоторым обстоятельствам вынужден был не афишировать свое семейное положение, — на ходу придумал Ковров.
— Тогда вы — настоящий артист, Сергей Антонович. У вас все ухватки были холостяцкие...
— Внешность обманчива, баронесса, — сказал Ковров.
— Не нужно называть меня баронессой. Меня зовут Наталья Алексеевна Загурская.
— Как прикажете, — нисколько не удивившись, сказал Ковров. — Где остановились?
— Мансарду сняли неподалеку от кирхи... Милости просим вечером к нам. Расскажем свежие петербургские новости, — пригласил Загурский.
— Жене нездоровится... Она вечером не выходит из дома...
— Покажите вашу жену Платону Алексеевичу, — предложила Наташа. — На сегодня в Петербурге нет врача лучше.
— Наталья Алексеевна, — укоризненно покачал головой Загурский. — Это большое преувеличение... Но кое-что я в своем деле умею и готов осмотреть вашу жену.
— Спасибо, я поговорю с ней. Видите ли, у нее расстроены нервы, и она неохотно знакомится с новыми людьми.
Наташа поднялась со скамьи, зябко поежилась. Загурский набросил ей на плечи шерстяную шаль.
— Мы пойдем, с вашего позволения, — сказал Платон Алексеевич.
— Хотите, провожу вас по праву старожила? — предложил Ковров.
— Будем очень признательны, — улыбнулся Загурский.
Они пошли по дороге к деревне. Дорога была пробита по краю пропасти; слева возвышалась скала, справа — глубокое ущелье.
— Как коротаете вечера? — спросил Загурский.
— У нас с женой свободного времени не остается... Детей надобно готовить в гимназию. Жена занимается языками, мне на старости лет пришлось вспоминать математику... Читаем вслух вечерами... Иной раз в дурачка перекинемся... Вот и все наши развлечения.
— В вист играете? — спросил Коврова Загурский.
— Сергей Антонович, насколько я помню, играет во все карточные игры, — сказала Наташа. — И, как правило, весьма успешно...
— Это — пока мне в любви не везло... Теперь за стол боюсь садиться...
— И все ж... может быть, составим партию? По маленькой... — предложил Загурский.
— Ну, что ж... По пятачку можно и побаловаться, — согласился Ковров.
— Так мы ждем вас нынче вечером, — обрадовался Загурский.
Ковров не ответил ничего определенного. На околице они простились и разошлись в разные стороны.
Дом Загурских. Швейцария.
Загурские снимали просторную мансарду, разделенную дощатой перегородкой на две равные половины. В одной разместилась Наташа, другую занял Загурский.
Столовались они у хозяев в большой комнате на первом этаже. Комната была с камином и огромным дубовым столом посредине, окруженным массивными стульями. Сами хозяева летом жили во флигеле, поэтому за ужином Загурский и Наташа были одни. Хозяйка, немолодая, но еще крепкая и миловидная женщина, не понимавшая ни слова по-русски, поставила еду и ушла.
Пища была простой, вкусной и здоровой. Сегодня на ужин им подали вареные овощи, запеченную свиную ногу и темное домашнее пиво.
— Видите, как хорошо, — сказал Загурский, — у вас здесь оказались знакомые...
— Вы заметили женщину, очень красивую? Мы ее встретили, когда шли на водопад, — спросила Наташа.
— Не припоминаю...
— Она еще резко повернула назад, когда увидела нас. Как будто испугалась...
— А-а-а... — вспомнил Загурский. — Я не успел ее разглядеть.