— Если серьезное что-то…
— Да ничего серьезного. Поужинаю сейчас и поработаю еще пару часов, раз уж это так вас тревожит.
Татьяна видела, что Ренату тревожит совсем другое.
Но промолчала.
— Это другой разговор! — согласилась Рената. — Я во дворе подожду.
Она вышла: слишком тесно, душно было в этом доме, низкий потолок давил на голову. Неужели она тоже могла так жить? Представить жутко…
— Раскомандовалась, — проворчала Татьяна.
— Имеет право, у меня перед ней договорные обязательства… Через пару часов вернусь.
— Да хоть до утра там вкалывай! — огрызнулась Татьяна.
Рената в машине извинилась:
— Ты не сердись, что я… Работа дурацкая, вся на нервах.
— Да ничего.
Георгий на самом деле не проработал и получаса. Рената вышла и сказала:
— Ладно, хватит. Пойдем, по коктейлю выпьем.
— Я не закончил еще.
— Успеешь. Обиделся, что ли?
— Нет…
Георгий пошел в дом.
А Татьяна, громыхая, мыла посуду после ужина.
И не домыла, бросила.
Стыдясь сама себя, вышла из дома и направилась на окраину, считавшуюся заповедной и экологически чистой, где стоял среди прочих дом Ренаты.
Сквозь кусты (обжегшись в крапиве) пробралась к дому с обратной стороны. Увидела — у дома никого. Посмотрела на часы: рановато еще заканчивать. Значит, не для работы увезла Георгия Рената.
Какое-то время она стояла, неподвижно смотря на дом. Света еще не зажигали: темнеет поздно. И вообще — никакого движения. Но они где-то там…
Пошел мелкий дождик, Татьяна не сразу его заметила.
Решила вернуться домой.
По дороге хлынул ливень, не просто хлынул, а обрушился водопадом, Татьяна в момент вымокла до нитки.
Прибежала, переоделась в сухое.
Дождалась детей.
— Только дождь вас домой и загонит! Быстро есть и спать! Я кому сказала! — прикрикнула она, хотя Толик с Костей и не собирались возражать.
Накормила, уложила.
Сидела у окна, ждала; дождь кончился, влажный запах земли и листвы напоминал почему-то о юности, отчего становилось еще горше.
Потом спохватилась, торопливо пошла в сарай, где собрала личные вещи Георгия (их уже скопилось некоторое количество) в большую сумку.
Поставила сумку прямо у калитки.
Поразмыслив (вдруг унесут), перенесла на крыльцо.
Но и оттуда взяла, внесла в дом и бросила у самой двери. Пусть наткнется, как войдет.
Время шло к двенадцати.
Спохватившись, Татьяна разделась и легла — будто спать.
Само собой, сна не было, а были горькие и сердитые мысли.
Она лучше меня, она моложе, богатая, образование высшее, самоистязательно думала Татьяна. Ну, и пусть идет к ней. Я что, против? Она одна, ей скучно, а у меня дети — и больше никого не надо! Пусть хоть женится, флаг ему в руки!
20
Рената тем временем, разговаривая с Георгием на общие темы, параллельно размышляла, как ей поступить. Она вдруг поняла, что отказывала всем с первого предъявления не потому, что следовала принципу жизни ни на что не соглашаться сразу и ждать второго предъявления, и не потому, что чуралась подержанности, а — предъявители не нравились.
Она готова была сама проявить инициативу. И ведь умела это — в делах торговых или когда, например, хотела завести любовника. Но Георгий виделся не любовником, чем-то большим, в этом и проблема.
Впав в задумчивость, она не расслышала последних слов Георгия и не поняла, почему он встал.
— Что?
— Я говорю: пора.
— А чего торопиться? Ты человек свободный, неженатый.
— Работать завтра с утра.
— Выходной устрой себе. Тем более, твои работнички вечером без тебя оттянулись, выпили, завтра с них толку не будет.
— Не знаю…
— Оставайся, — вдруг тихо произнесла, почти прошептала Рената, крутя вилку в пальцах и тыча ею в какой-то плод.
Георгий промолчал. По его молчанию и неловко застывшей фигуре было ясно, что смысл предложения Ренаты он вполне понял.
— В самом деле, — сказала Рената. — Дом у меня большой, места много. Поживи по месту работы. И тебе удобно… И мне будет, с кем поговорить.
— Извини…
— Что? Не нравлюсь я тебе? — Рената отшвырнула вилку; она была готова к прямому разговору с прямыми словами.
— Нравишься.
— А в чем дело?
— Ты же не только пожить предлагаешь? — Георгий тоже решил высказаться без экивоков.
— Ну, не только. И именно предлагаю, заметь, а не прошу. На равных, по-современному. Или тебя смущает, что ты у меня работаешь, а я хозяйка?
Георгий не стал хитрить:
— И это тоже. Но — не главное.
— А что главное?
— Как я с тобой буду? Как кто? У меня даже имени нет. Есть, но чье-то… Ничего нет. Я же не просто мужик и тем более не животное. Если я с женщиной буду, мне надо знать, кто я.
— Зачем? — удивилась Рената. — Она действительно не могла понять, зачем. Когда она была с мужчинами, то, наоборот, рада была забыть себя. Странный этот Георгий…
— Не знаю, как тебе объяснить… Но я чувствую, что не имею права, пока не пойму, кто я. Потому что это какой-то обман. Буду с тобой как Георгий, Гоша, ландшафтный дизайнер, да и то самозванец, а окажется — бандит, руки в крови.
— Ну и что? То есть… Ладно, дело твое.
Ренату утешило то, что дело не в ней. Психоз у мужчины, что ж поделаешь. Пусть вспоминает. От нее все равно не уйдет.
21
Войдя в дом Татьяны (он всегда показывался ей перед тем, как уйти в сарай), Георгий наткнулся в темноте на сумку и услышал тут же сердитый голос:
— Тише ты, люди спят!
— Это что?
— Вещи твои. Бери — и проваливай к ней обратно. Только не подумай чего-нибудь, плевать мне на нее и на тебя. А просто, если уж человек в одном месте живет, то в одном. А если он начинает бегать туда-сюда… Не люблю.
— Таня…
Георгий подошел и сел возле постели Татьяны на пол. Взял ее за руку.
Она вырвала ее.
— Не цапай! Тебе одной мало? Гигант тоже!
После этого она застыла.
Ждала.
Слов или поступка. Показалось: наклонился. Сейчас поцелует.
Она закрыла глаза.
Но он наклонился потому, что вставал.
— К ней я не пойду, конечно…
— Тогда куда хочешь! Я в сарае разорила все, спать негде, а тут тем более нельзя. Все, разговор окончен!
Георгий молча ушел.
Таня всю бессонную ночь проревела. Кляла себя.
Утром вышла, заглянула в сарай. Георгия, конечно, нет.
Принесла воды из колодца.
Решила истопить баню. Смыть с себя ночные слезы, все с себя смыть, а хорошо бы — содрать мочалкой эту глупую бабскую кожу, которая так иногда горит и тоскует, будто ее нахлестали крапивой (той, что жгла ее вчера вечером).
Пока топилась баня, Татьяна заглянула в теплицу.
Георгий спал там на ящиках, подстелив ветошь.
— На работу не проспишь? — толкнула его в плечо Татьяна.
— А сколько уже?
22
Как-то утром работники пришли и ахнули: все было испорчено и поломано. Камни раскиданы, плитка разбита, саженцы повалены, ямы засыпаны, а в пруд не поленились натащить груду бытового мусора. Ледозарова второй день была в Москве по делам, не ночевала, поэтому никто ничего не видел.
Георгий позвонил ей, она приехала через два часа.
Ходила, смотрела, хмурилась.
— Или кто-то что-то имеет против меня, — сказала она, — или против тебя, Георгий. Против меня вряд ли — да и не так стали бы действовать. А против тебя — кто?
— Не знаю.
— А я, похоже, знаю!
И Ледозарова уехала.
Она направилась в городской отдел милиции, зашла в кабинет начальника Мартынова и через минуту вышла с ним, что-то ему на ходу объясняя. Повезла его в контору Бориса Удочеренко, владельца всего чиховского бизнеса по ремонту квартир и благоустройству придомовых территорий.
— Это ты на конкурента наехал? — спросил его Мартынов.
— Очень надо! — натурально обиделся Удочеренко. — Мелочь по моим масштабам!
— А кто?
— Понятия не имею!
Отвечая, Удочеренко переводил удивленный взгляд с Ренаты на Мартынова. Он явно чего-то не понимал в ситуации.
И Мартынов, человек опытный, это увидел.
— Мне кажется, ты что-то темнишь.
Удочеренко кашлянул:
— Нам бы отдельно поговорить, Виктор Павлович.
— Говори при ней!
— Не стесняетесь? Тогда, значит, ошибка вышла.
— Какая еще ошибка?
— Лейтенант тут меня навещал. Харченко. Сказал, что деятельность этого самого Георгия незаконная, вредная, но формально он прицепиться не может. И что будто бы вы тоже заинтересованы, чтобы эту деятельность прекратить.
— Я?
— Да. Ну, не прямо сказал, а… Вы это умеете…
— Кто — мы?
— Он. Умеет. Сказал, что надеется на содействие правоохранительным органам со стороны гражданских структур. Я подумал, что понял его правильно.
— Ты его понял неправильно! — отрезал Мартынов. — Я об этом первый раз слышу вообще!
— Тогда… Тогда извините, — сказал Удочеренко Ренате.
— А что мне ваши извинения? Там порушено все.
Мартынов приговорил:
— Посылаешь туда людей и восстанавливаешь, как было! В течение срока двух дней! Понял?
— Два дня — это…
— Что? Много?
— Да нет, хватит…
После этого вернулись в отдел. Мартынов попросил Ренату подождать во дворе (соблюдал все-таки приватность внутренней милицейской жизни, думал о чести мундира), а через две-три минуты во дворе появился красный Харченко и сказал:
— Не могла прямо ко мне прийти? Свои же люди!
— Да? А ты своих людей обгаживаешь — это как?
— Может, я тебя к нему ревную? — попытался отшутиться Харченко.
Тут на крыльцо вышел Мартынов.
Харченко вытянулся и четко произнес:
— Гражданка Ледозарова, приношу вам свои извинения за необдуманные действия!
Мартынов удовлетворенно кивнул.
Рената уехала, а Мартынов, желая объяснить, что вынудил подчиненного унизиться для его же пользы, произнес небольшую задушевную речь:
— В жизни, Виталя, как в природе, естественный отбор. И если с зайцами или, допустим, с косулями все ясно — кто больной, слабый, того и съедят, то как, допустим, с волками, если их есть некому? С ними, Виталя, так: погибает тот, кто полез на добычу не по зубам. К лошади, допустим, подскочил, а она его копытом, или к быку, а он его рогом. Рассчитывать силы надо, Виталя, дружески тебе говорю! С этой Ренатой сам Тудыткин на Дне города под ручку прохаживался, ты соображай!
23
В обещанный срок работники, присланные Удочеренко, под руководством Георгия все исправили и восстановили.
— Ты могущественная женщина, я смотрю, — сказал Георгий Ренате.
— А то! Коктейль вечером выпьем — за здоровье могущественной женщины?
— Работы много.
Рената обиделась, но не подала вида. И вдруг предложила:
— А давай к моей маме заглянем? Она тоже хочет возле дома порядок навести. Посмотришь.
Мать ее, Ирина Сергеевна, действительно намеревалась последовать примеру дочери и что-то такое устроить возле своего небольшого дома, примыкающего к зданию ветлечебницы (само здание было городское, арендованное). Но Ренате еще хотелось просто их познакомить. Показать матери первого мужчину, вызвавшего ее интерес, и узнать ее мнение.
Мнение было самое положительное: Ирина Сергеевна, белокурая полная дама, показывая Георгию подворье и слушая его рассуждения, начала как-то по-особенному тоненько произносить шипящие звуки (это называют обычно неприятным и несправедливым словом “сюсюканье”), что бывало с ней крайне редко — она отличалась взыскательностью и придирчивостью, не меньшей, чем дочь, поэтому и прожила в браке всего три года и больше в эти эксперименты не пускалась.
— Как он тебе? — потихоньку спросила Рената.
— Годится, — сказала Ирина Сергеевна. И это было высшей похвалой в ее устах.
А Георгий, осматривая территорию и рассуждая, все к чему-то принюхивался.
— Это от клиники наносит, — объяснила Ирина Сергеевна, заметив его реакцию. — И зверинец тут небольшой у меня.
— Где? — заинтересовался Георгий.
Ирина Сергеевна рада была показать свой зверинец — деревянное строение в глубине двора. Вела туда и рассказывала:
— По случаю все образовалось. Сперва один чудак крокодила завел. Пока тот был маленький — играл с ним, а когда ему чуть руку не оттяпал, выбросил на улицу в феврале. Хорошо, что мне позвонили. Еле выходила. Потом лису ребята принесли, напуганную, раненую. Тоже оставила. Енот живет, удавчик, две мартышки. Сброд всякий. Но я их люблю.
— Это что, — сказала Рената, — я знаю в Москве одного: купил четыре этажа в обычном доме, то есть квартиры друг над другом, и устроил дельфинарий. Жильцы жалуются, боятся — дом рухнет. А ему пофигу. Говорит: нет такого закона, что я из своей личной жилплощади не могу дельфинарий сделать. Не протекает — и будьте довольны, а протечет — отвечу!
Георгий осматривал зоопарк со странной какой-то жадностью. Вдыхал запах, не очень приятный для постороннего человека, подолгу, как на давних друзей, с которыми давно не виделся, смотрел на удава, мартышек, лису. Особенно долго стоял у клетки с крокодилом. Крокодил, ставший уже матерой гадиной, неподвижно лежал в лохани с водой, закрыв глаза и сомкнув убийственные челюсти.
Он словно почувствовал взгляд Георгия: приоткрыл мертвые глаза, шевельнул слегка хвостом и начал приоткрывать пасть. Рената вскрикнула:
— Жуть какая! А чем ты кормишь его, мам?
— Куры, кролики.
— Никогда этого не понимала: держать одно животное, чтобы ему других скармливать.
— Природа так устроена, — улыбнулась Ирина Сергеевна.
Георгий тоже улыбался и бормотал:
— Красавец ты мой… Умница ты моя…
И даже начал тянуть руку сквозь прутья решетки, чтобы погладить крокодила. Тот замер и приготовился.
Рената испугалась и оттолкнула Георгия от клетки:
— Ты что? С ума сошел.
— Любите животных? — спросила Ирина Сергеевна.
— Не знаю… Похоже, да…
После этого они пошли пить чай. Георгий заинтересовано расспрашивал Ирину Сергеевну о животных, чем окончательно растопил ее сердце.
Уходили поздно.
Ирина Сергеевна, улучив момент, шепнула дочери:
— Не будь дурой, не упусти! Таких мужиков — один на миллион!
— Да сама знаю!
В машине Рената сказала Георгию:
— Ты, наверно, ветеринарный врач был. Или в цирке укротителем работал.
— Очень может быть…
Георгий был разнежен, почти умилен. Поэтому, когда Рената подвезла его к своему дому и предложила выпить по коктейлю, он не отказался.
И остался у Ренаты до утра.
И не то чтобы она ему очень нравилась. Сказать по правде, Татьяна ему нравилась больше. Он вообще к ней испытывал сложные чувства — близкие, возможно, прямо скажем, к любви. Но в том-то и дело, что людям такого необычного склада, как он, гораздо легче и проще переночевать с нелюбимой (или не вполне любимой) женщиной, чем с любимой. Потому что в первом случае это приключение, а во втором — поступок. К приключению Георгий чувствовал себя готовым, а поступков пока остерегался. Ответственности больше.
24
С утра он взялся за работу. Потом вознамерился идти к Татьяне.
— Это еще зачем? — спросила Рената, которая в этот день махнула рукой на все свои дела и либо отдыхала в доме, постоянно находясь у окон, чтобы не выпускать Георгия из вида, либо слонялась по двору, как бы контролируя ход работ (близившихся к завершению).
— Вещи взять, — сказал Георгий.
— Какие вещи? Документов у тебя нет, а барахло твое ничего не стоит! Другое купим!
— Купить я сам в состоянии, — твердо сказал Георгий. — И надо же поговорить с женщиной. Нехорошо — жил у нее…
— Обойдется, говорить еще с ней! Или — только со мной. То есть в моем присутствии!
— Я пойду один! Ясно? — сказал Георгий, прямо посмотрев в глаза Ренате — так, как никогда и никто не смел на нее смотреть.
Она зарделась. И ответила: