— Договорились с Виталием — пусть организует расширенный поиск. А я пока поживу тут, если не против. Ведь жил?
— Жил…
— Кстати, помыться можно где?
— Баня есть.
Татьяна истопила баню, Георгий, напоив коня, дав ему сена и привязав у столба под крышей сарая, намылся от души, выпил чаю со смородиновым листом.
— Я тебя звал, — сказал он Татьяне, — а ты не слышала, что ли?
— Это зачем?
— Попарить веничком.
— Ага. Чужого мужчину?
— Минутку! Мы жили как муж и жена, сама сказала. То есть — до деталей, так ведь?
— Детали ему подавай, — проворчала Татьяна, холодея руками и горячея животом — как бывает, когда водки выпьешь, особенно если натощак. — Не так все просто. Раньше я к тебе привыкла, ты был уже свой. А теперь опять как чужой. Непонятно разве? А с чужим я не могу с первого раза.
— Так надо опять привыкать.
Георгий говорил это мягко, без хамства, с улыбкой, в которой Татьяна при всем желании не могла разглядеть пошлости, а видела только обещание нежности.
Но — как? Дети же за стенкой…
— Дети дома, — сказала она вслух.
— А раньше как?
— Ну… Там… Где ты спишь.
— В сарае? Тоже неплохо — там уютно.
— Перестань, даже обсуждать не хочу!
— Жаль!
— Охота вам, мужикам, вечно все обговаривать! — с досадой сказала Татьяна.
— А как еще? Мы же люди. Не в охапку же тебя брать и волочь. А то могу.
— Нет уж, спасибо, — отказалась Татьяна, думая, что в охапку взять и уволочь было бы предпочтительней. Ну, не уволочь, а как-нибудь… С посторонним разговором зайти в сарай, там как бы случайно обняться, потом ненарочно присесть, потом будто бы для удобства прилечь… А дальше как бы само собой…
Теперь поздно — Георгий упустил момент. Теперь ее в сарай не заманишь.
— Ладно, — сказал Георгий. — Ты только, если не трудно, выдай мне чистую простынку и прочее. После бани — сама понимаешь.
— Я и так собиралась, — сказала Татьяна.
Пошла в свою спаленку за постельным бельем.
Вышла — Георгия нет.
Она что, прислуга ему? Сам бы взял и отнес.
Хотела крикнуть, но вспомнила, что дети уже спят.
Понесла белье в сарай. Но и там Георгия нет.
Стала стелить.
Услышала негромкий голос: Георгий что-то говорил коню.
Потом стало тихо. Так тихо, как не бывает.
Татьяна поняла, что это не вокруг нее такая тишина, а у нее просто заложило уши — то ли от страха, то ли от ожидания.
Георгий обнял сзади за плечи, задышал в шею:
— Таня…
Она рванулась. Думала — чтобы высвободиться. На самом деле — чтобы повернуться и обнять Георгия так крепко, что тот даже тихо охнул. И засмеялся.
…
— Вспомнил! — говорил он под утро. — Всю я тебя вспомнил!
— Не ври, — шептала Татьяна. — Не ври, ты не можешь ничего помнить.
— Почему это?
— Потому что не было у нас ничего!
— Врешь! — в свою очередь не верил Георгий.
Так они и говорили — веря, не веря, какая разница? Дело-то не в этом.
8
У нас так повелось, что отсутствие начальника есть повод для праздника.
К тому же Абдрыков вспомнил, что остался жив, Кумилкин спохватился, не стал ли он, честный почти вор почти в законе, полным мужиком, достойным лишь презрения за свой мужицкий низкооплачиваемый труд, а Одутловатов всегда был готов соответствовать настроению той компании, в которой находился.
Пили по месту работы. И она же, работа, была предметом обсуждения.
— Я бы не так сделал, — говорил Абдрыков. — Места сколько пропадает, земли! Я бы сад тут посадил — яблони, вишни, груши!
— У нее детей нет, зачем ей сад? — не согласился Одутловатов. — Себе она фрукты и на базаре купит, деньги есть. Сад для детей нужен. Чтобы яблочко с дерева сорвать, вишенку. Приучаться к природе.
— Она сюда и не выходит, ей некогда. Лучше бы тут карусель поставить, всякие аттракционы, — выдвинул деловое предложение Кумилкин. — И деньги зарабатывать. Вот, кстати, — сказал он дяде. — Зачем нам с гостиницей возиться? Снести все к чертовой матери, благоустроить — и сделать маленький детский парк! А?
Идея понравилась, стали ее обсуждать.
Через час распределили роли: Кумилкин составит бизнес-план, займется подготовкой и планировкой территории, Абдрыков пойдет в местные мастерские и там собственноручно сварит необходимые металлические конструкции, а Одутловатова пошлют по городу агитировать детей, чтобы не носились по улицам перед машинами, а шли бы в культурный парк культурно отдыхать.
Появившиеся Георгий и Татьяна разрушили их мечтания. Татьяна заранее сказала Георгию, кто есть кто, чтобы не возникало лишних вопросов.
Георгий оглядел территорию, развернул проектные листы, которые взял из дома.
— Наворочали черт знает что… — сказал он, имея в виду и проект, и его реализацию, но бригада приняла его замечание только на свой счет.
— Как сказали, так и наворочали! — отрезал Кумилкин.
— И ты не очень-то тут вообще! — поддержал Абдрыков. — В моем доме живешь, забыл?
Одутловатов промолчал, он единственный чувствовал себя виноватым. Мужики да, выпивают, но они тут и работают, а он тут не работает, следовательно, и выпивать не имеет права.
Рената увидела Георгия из окна. Она в эти дни, отложив все дела, сидела дома — караулила.
Бросилась к зеркалу, осмотрела себя.
Вышла из дома, дав себе слово не кричать, не повышать голоса.
И, подойдя к Георгию (кивнув при этом Татьяне — сухо и коротко, но вежливо), сказала:
— Что там у вас с памятью — ваша проблема. Но рабочие пьют, дело стоит, договорные обязательства не выполняются. Штрафными санкциями пахнет.
— Можно договор посмотреть?
— Конечно!
Рената мигом принесла договор. Прежний Георгий, составляя его, подписал, не глядя, суммы были обозначены символические, а неустойка за невыполнение — значительная. Рената рассчитывала, что Георгий напугается, тут же возьмется за работу, а Татьяна не будет же тут стоять, надсматривать — уйдет. И рано или поздно Георгий опять заглянет к ней вечерком, выпьют коктейля… И все повторится, но на этот раз она так просто его не отпустит. На три замка запрет, свяжет, а не отпустит. Впрочем, замков не понадобится: кто с нею хоть раз был, тот ее не забудет!
И не смущало Ренату то, что хватало в ее жизни примеров, когда бывшие с нею мужчины забывали ее и после раза, и после двух, и после пяти. Но она считала это казусами, случайностями, и, главное, ей самой не очень хотелось этих мужчин оставлять у себя. И что Георгий ее забыл, тоже не смущало. Нас не только чужой опыт ничему не учит, но и собственный — до тех пор, пока не повторится многократно с одним и тем же результатом.
Георгий, просмотрев договор, сказал:
— Извините. Перечень работ обозначен очень условно. Легко доказать, что они уже выполнены. Штраф или неустойка не могут превышать сумму договора. Договор имеет печать не государственной регистрационной палаты или иного органа, а вашу личную, как индивидуального предпринимателя, меж тем вы заказчик в виде физического лица. Поэтому фактически я имею право прекратить работы в любую минуту и потребовать расчет. Хотя сумма явно занижена. Причем составлен договор как посреднический от общества инвалидов, мы тут вообще ни при чем.
Абдрыков, Кумилкин и Одутловатов слушали эту речь с приоткрытыми ртами. Ничего в ней не поняли, кроме того, что она разбивает претензии Ренаты в пух и прах. И сказали почти хором:
— Вот именно!
Рената тоже была ошарашена. Опомнившись, она заявила:
— Ни копейки не получите!
И в доказательство разорвала договор на мелкие клочки. Она ведь и сама знала, что это филькина грамота, которую можно было выдать за достоверную лишь в милиции (показав мельком), потому что на милицию любая бумага с печатью производит впечатление подлинного документа.
— И не надо нам твоих денег, свои есть! — гордо сказала Татьяна. — Правда, Георгий?
Ох, как бы ответила ей Рената в другое время, в другом месте и в другом душевном настрое! Но сейчас даже не осмыслила ее слов. Глядела на Георгия. И спросила жалобно, не стесняясь окружающих:
— Гоша… Неужели совсем ничего не помнишь?
— Извините, — сказал Георгий не слишком соболезнующим тоном. — Нет.
— Тогда идите все отсюда! — закричала Рената. — Проваливайте! Ничего мне не нужно от вас! Марш, добром прошу!
— Если добром считается, когда орут и денег не платят… — проворчал Абдрыков.
— Чего?!
— Да ничего…
9
Для Татьяны настала счастливая жизнь. Она бросила работу в магазине и расширила парниковые площади. Георгий купил по ее документам (то есть для нее, в ее собственность) не новую, но крепкую “ниву”, идеальную машину по нашим дорогам, причем не ту, которая “нива-шевроле”, гибрид-паркетник, а ту, единственную из отечественных, что полюбил весь русский народ (поэтому, возможно, и отняли ее у народа: отнять любимое — самая интересная игра власти в любой исторический период). Купили также и прицеп. Каждое утро Георгий грузил на прицеп зелень и овощи, Татьяна везла в Москву, сдавала, получала достойные деньги.
Между прочим, смерть кабана Тишки она отменила, вернее, отложила на неопределенное время — он стал чем-то вроде талисмана.
А Георгий разобрал и заново построил сарай, чтобы там мог поместиться Карий, и целыми днями возился с ним: чистил, холил, скакал на нем по окрестностям, купал в реке. Подумывал завести еще одну лошадь и вообще заняться частным коннозаводством. Купил и читал книги по этому делу.
А о том, кто он был и откуда здесь взялся, словно и не вспоминал.
Только иногда видела Татьяна, как останавливаются его глаза и смотрят в неизвестное пространство. И сердце ее сжималось предчувствием тоски, как писали в старинных романах, но я не вижу причины, чтобы и мне не написать то же самое в романе современном, сегодняшнем, ибо и сейчас сердца именно сжимаются именно предчувствием именно тоски… И именно тогда, когда все хорошо.
10
Лидия, работая у очередной клиентки и разговаривая с нею, краем уха слушала включенный телевизор, где была передача “Жди меня”.
И вдруг: “Татьяна Викторовна Лаврина из города Чихова прислала фотографию человека, который потерял память. Кроме этой фотографии данных нет, предположительно имя человека Георгий. Покажите, пожалуйста, фото. Может быть, кто-то узнает, напишет нам или позвонит”.
Лидия сперва застыла с ножницами, а потом бросилась к телевизору. Увидела фотографию Георгия, которую сделала Татьяна. На ней он был еще с бородой — таким пришел, а потом, это мы забыли упомянуть, сбрил ее и вообще ежедневно брился; видимо, к этому привык в предыдущих своих жизнях.
— Надо же… Все-таки показали! — ахнула Лидия.
— А я уже и забыла про письмо! — призналась Татьяна, когда Лидия прибежала к ней с этим известием.
— Дошла очередь, значит. Теперь жди да жди.
— Прямо уж. Может, никто и не узнает… Он там заросший весь…
Когда через два дня Татьяна увидела в калитке высокую, красивую девушку в легкой модной одежде и с нею мужчину лет тридцати, тоже высокого и с такими же, как у девушки, ярко-синими глазами, она сразу поняла — за Георгием.
— Здравствуйте! — энергично сказал мужчина, крепко сжимая руку девушки и этим призывая ее к спокойствию. — Вы — Татьяна Сергеевна Лаврина?
— Я, — сказала Татьяна без голоса. И, кашлянув, повторила: — Я, а что?
— А где Виктор?
— Какой Виктор?
— Она еще спрашивает! — возмутилась девушка. — Делает вид, что ничего не понимает! Будто она ни при чем!
— Ксюша! — урезонил ее мужчина. — Я же тебе сказал: если бы она была при чем, она бы на телевидение не писала!
Ксюшу этот довод слегка утихомирил, но она продолжала враждебно и недоверчиво осматриваться, будто подозревала, что Виктора (то есть Георгия) где-то прячут.
А Виктор, то есть Георгий, в это время скакал в окрестностях Чихова на своем Карем.
Но мог вернуться с минуту на минуту.
— Так где Виктор? — спросил мужчина. — Это вот его жена Ксения Шумакина, а я ее брат Сергей, то есть шурин Виктора. Понимаете? Мы увидели фотографию, узнали Виктора, позвонили на телевидение, нам дали ваш адрес. И вот мы здесь, как видите.
— Он уехал, — сказала Татьяна.
— Куда?
— Он… Даже и не знаю. В Москву, что ли… Вы зайдите вечером.
— Спасибо! — сказала Ксюша. — Мы тут подождем!
Но ждать не пришлось: в конце Садовой появился всадник на коне. Он спешился у дома Татьяны, весело бросил ей:
— Привет! — и стал открывать ворота, чтобы провести коня.
Для Ксюши и Сергея это зрелище было таким странным, что они молча смотрели, застыв на месте.
Георгий-Виктор, проводя мимо них коня, улыбнулся им и вопросительно посмотрел на Татьяну: что, дескать, за гости? (Про объявление в телевизоре Татьяна ему ничего не сказала, поэтому он никого не ждал, не был готов.)
— Это вот… За тобой… — сказала Татьяна.
И тут Ксюша заплакала. Подошла к мужу, обняла его.
— Витя! Как я измучилась!
— Да, брат, поволновались мы! — подтвердил Сергей, крепясь, но в заблестевших его глазах наливалась скупая мужская слеза. Впрочем, так и не пролившись, высохла: видно, человек был стойкий, выдержанный.
Георгий-Виктор в одной руке держал поводья, а другая была опущена. Он смотрел поверх головы склонившейся ему на грудь Ксюши.
Ксюша наконец почувствовала чуждость его тела, оторвалась, заглянула снизу, спросила:
— Неужели ты меня забыл? Витя?
— А давайте пообедаем! — предложила Татьяна. — Вы же с дороги!
11
Обедали — и Сергей рассказывал Виктору (теперь уж точно Виктору), как обстоят дела. Ксюша тоже порывалась что-то сказать, но не могла, тут же начинала всхлипывать.
Татьяна подавала и помалкивала. Она была в том, в чем возилась в саду: старые мешковатые джинсы, кофта до колен, на голове платок. Понимала, что выглядит замарашкой, но иначе выглядеть и не хотела. И добилась своего: ни Ксюша, ни Сергей не восприняли ее как женщину, говорили при ней свободно, как говорят при официантке в ресторане.
— Ты, значит, Виктор Жанович Шумакин, — рассказывал Сергей.
— Жанович?
— Да. Отчество такое. А Ксюха твоя жена вот уже третий год.
— Я не первый раз женат? — уточнил Виктор, глянув на Ксюшу, который было лет двадцать пять (и глянул, отметила Татьяна, с естественным мужским интересом — да и как без интереса смотреть на такую эффектную женщину?).
— Третий вообще-то, — сказал Сергей, хмыкнув, видя в этом некую веселость.
— Дети есть?
— Детей, извини, нет, — признался Сергей, будто был в этом каким-то образом виноват. — По причине твоей инфекционной болезни, перенесенной в юности.
— Ясно. Рассказывайте дальше.
Сергей рассказывал.
Виктор был сиротой и воспитывался в детском доме в окрестностях города Сарайска. При доме была секция дзюдо с приходящим тренером, Виктор проявил способности, побеждал на детских, затем на юношеских соревнованиях. Потом мелкая кража, еще одна, поимка на рынке, отправка в колонию. Там за драку Виктору добавили срок, из малолетки он перешел в колонию взрослую. Мог застрять в местах лишения свободы навсегда, получая все новые сроки, как это бывает со многими людьми его темперамента. Но встретил умного человека из бывших спортсменов, безрукого гимнаста, служившего в тюремной библиотеке (записывал книги в формуляры зубами, то есть ручкой, зажатой в зубах), он приохотил Виктора к чтению, разговаривал с ним. Объяснил, что в этой жизни воровать воровскими способами давно уже невыгодно, лучше воровать честно, занимаясь, к примеру, политикой или бизнесом.
И Виктор, отбыв очередной срок, будучи еще молодым человеком, поступил учиться заочно в сельскохозяйственный институт (там не было конкурса). Занялся, имея смекалку и ум, бизнесом.
— Каким? — спросил Виктор.
— Ну, бизнесом вообще.
— Банковское дело? Производство? Торговля? Какой бизнес, конкретно?
— Витя, разве это важно? — спросила Ксюша.
— Очень важно, Ксюша, — ответил он ей.
Ксюша вся так и засветилась: по имени назвал!