— Не знаю, — хмуро сказал уязвленный Кобеницын. — И он не знает. Кроме “эго” у человека есть “суперэго”.
— Это как?
— Ну, есть человек как он есть, и есть человек как идеальное представление о самом себе.
— Ясно, — сказала Татьяна, ничего не поняв. Но переспрашивать не захотела — побоялась еще больше запутаться.
4
После этого пошли к Харченко.
— Ты вот что, — советовала по дороге Татьяна. — Ты лучше не говори, что снова память терял. Просто: как, мол, дела, как идет розыск? А если он начнет без доказательств тебе что-то предъявлять, ты с ним строже.
Но Георгий не нуждался в инструкциях насчет строгости, и без того вел себя вполне уверенно.
— Вы куда запросы разослали? — спросил он Виталия.
Харченко удивился:
— Даже так? Я еще и отчитываться должен?
— Не отчитываться, а информировать. Не собака потерялась, а человек. И что у вас за информация о моей якобы преступной деятельности?
Недюжинное чутье Харченко всегда подсказывало ему (практически безошибочно), когда человек, разговаривающий с ним, имеет право требовать, а когда попусту хорохорится. Теперь он видел: Георгий не хорохорится, чувствует за собой правоту и силу (неизвестно, правда, откуда эти правота и сила взялись и чем подтверждены). Однако сдаваться лейтенант не собирался:
— Есть данные вообще-то.
— Какие?
— Проверяем.
— Значит, конкретных данных нет, — сделал вывод Георгий. — А подозревать можно кого угодно в чем угодно. — (Харченко не мог не согласиться с этим.) — Вы сами-то сделали что-нибудь по установлению моей личности? Женщина вот рассказала: я пришел пешком, обгоревший. Вы хотя бы узнали, может, где-то пожар был поблизости?
Татьяна насторожилась: произнесенное Георгием постороннее по отношению к ней слово “женщина” могло вызвать у Харченко ненужные сомнения.
Но тот не обратил внимания: задели его профессиональную честь.
— Вы не из бывших следователей случаем? — спросил он.
— Я не знаю, из кого я, но порядки жизни мне известны! — ответил Георгий. — Если не хотите этим заниматься, я обращусь к вашему начальству, пусть примут меры. Вы, кстати, оформили это как-то? Или в устном порядке все происходит?
— А что оформлять?
— На вашем участке обнаружен человек с потерей памяти. Вы это как-то зафиксировали? Расследование начали? Или только в порядке личной инициативы запросы посылаете? Без отчетности?
Харченко и злился, и недоумевал. Он впервые видел человека, который требовал, чтобы на него завели дело и расследовали его жизнь. Жизнь всякого человека, знал Харченко, не безгрешна, и, если копнуть, непременно до чего-нибудь докопаешься. Следовательно, либо Георгий чист, что невозможно, либо он — значительная личность, хоть и не помнит этого. Шут его знает, может, он какой-нибудь политик, миллионер или еще что-то в этом роде? Придет в память — так отомстит, что на всю жизнь хватит. С другой стороны, почему, если Георгий в самом деле значительная личность, его до сих пор не опознали? А потому, сам себе ответил Харченко, что запросы были по Москве и области, а страна большая. И еще вариант: исчезновение некоторых персон до поры до времени настолько не афишируется, что милиция получает указание от высокого руководства помалкивать. И на запросы не отвечать.
Пока Харченко собирался с мыслями, Георгий вдруг сменил гнев на милость.
— Я понимаю вас, конечно, — сказал он, оглядев скудно обставленный кабинет. — Служба трудная, финансирование плохое. У вас даже компьютера нет. Ты выйди-ка на минутку, — велел он Татьяне, — а мы тут побеседуем.
Беседа длилась около часа.
Наконец Георгий вышел.
— Подняли сводки пожаров по району, — сказал он. — Сейчас подадут машину, поедем смотреть. Может, что вспомню.
— Как ты его уговорил? — поразилась Татьяна.
— А я не уговаривал. Просто напомнил о должностных обязанностях.
И так Георгий это сказал, что Татьяна тоже вспомнила о своих должностных обязанностях: ей вечером на смену выходить, хорошо бы отдохнуть перед этим. Но очень хотелось поехать с Георгием, посмотреть. И на места пожаров, и на его реакцию. Поэтому она все-таки попросилась:
— Может, я с тобой?
— Зачем?
— Ну, как хочешь…
Вышел Харченко.
— Скоро там, Виталя? — спросил Георгий лейтенанта совершенно по-свойски.
— Шоферов нет.
— А сам не водишь машину разве?
— Вожу, конечно. Лишь бы в гараже свободная нашлась…
— Найдется! — уверенно сказал Георгий.
Татьяна пошла домой, дивясь.
Настроение было смутным.
Если перевести ее мысли в слова, то выразилось бы примерно следующее: что ж это такое? Доведешь мужика до ума, до кондиции — а он опять как бы исчезает! Опять все заново начинать! Надоест, пожалуй. А главное — ради чего? Чтобы он себя вспомнил? Ну — вспомнит. И уйдет. Как пить дать уйдет, вон у него какой настрой — сплошная энергия!
5
Весь день Харченко и Георгий ездили по местам пожаров, которые случились перед тем, как Георгий появился в Чихове. Осмотрели остов коровника в селе Жмыри, обугленную котельную в соседнем городе Кобельске, восстановленную уже почту в деревне Лиски, дачу в Коротаеве. Везде опрашивали людей. Безрезультатно. Ни Георгий ничего и никого там не вспомнил, ни его не вспомнили. Уже темнело, утомленный Харченко заскучал, запросился домой.
Георгий согласился, что за день все не осмотришь, договорились выехать завтра спозаранку.
И выехали — когда Татьяна еще не вернулась с ночной смены.
Объезжая сгоревшие объекты, все ближе подбирались к Москве. Выдохся Харченко, выдохся шофер, которого лейтенант взял сегодня, помня вчерашнее тяготы дороги, выдохся “уазик”, все тяжелее мучаясь мотором на подъемах, только Георгий был если не свеж, то по-прежнему тверд и смотрел вперед целеустремленным взглядом, словно готов был хоть всю жизнь ездить, отыскивая самого себя.
После одного из подъемов машина забастовала, пар повалил из-под капота, шофер, взяв ведро, пошел в низину, где кустились невысокие деревья и предполагался ручей или болотце. Харченко сел на траву в тени машины, разулся.
По дороге приближался всадник на коне. Нет, всадница, разглядел Харченко. С интересом дожидался приближения. С разочарованием увидел: на коне веснушчатая и не очень симпатичная девчушка лет четырнадцати, плотная, плечистая. Крикнул ей — просто так, лишь бы убить время:
— У вас тут пожара нигде не было?
— Был! — улыбнулась девчушка замечательной белозубой улыбкой.
И Харченко простил ее, подумав, что через пару лет из нее может получиться, пожалуй, девушка ничего себе. Он с этим уже сталкивался: бегает мимо соседка-школьница, платье болтается на ней — прильнуть не к чему, волосы пыльного цвета, опаленные солнцем блеклые ресницы глупо моргают… И вдруг из-за угла — девушка в расцвете прелести, со всем тем, что так дорого сердцу и темпераменту Виталия. “Ты кто?” — изумится он. “Настя”. — “Какая Настя?” — “Очень приятно, — девушка в обиде, — на соседней улице живу!”. — “Надо же!” — “А что?” — “Да ничего”, — отвечает Виталий, мысленно намечая новый объект — и душа дрожит от предвкушения и радости жизни.
— Был пожар? Где? — спросил Харченко, тоже улыбнувшись.
— А на конюшне у нас. Вон там.
Примерно в километре виднелись строения.
Виталий, крикнув шоферу, чтобы ехал за ними, когда приведет в чувство машину, пошел с Георгием к конюшне.
Девушка медленно ехала рядом и рассказывала:
— Меня самой еще не было, я тут только полтора месяца. Хотя мне уже Аргуса дают, — похвасталась она, — а он не всех на себя берет, надо, чтобы характер был, он и понести может. А эта вот тоже новенькая, как и я, — похлопала она по шее лошади, — мы с ней друг другу сразу понравились!
— Ты о пожаре расскажи, — напомнил Харченко.
— Я и говорю — ничего не знаю. Сама конюшня не горела, а сарай, где овес, хомуты, ну, упряжь всякая, он горел.
— Жертв не было?
— Вроде, нет. Подробностей я не знаю.
6
Дошли до конюшни.
Там было безлюдно, только какой-то старик чинил рессорную тарантайку, расписанную узорами и цветами.
— Это на свадьбу некоторые берут, — не преминула пояснить словоохотливая девчушка. — Для оригинальности. — И крикнула: — Дед Борис, тут про пожар спрашивают!
Старик разогнулся, обернулся, приставил ладонь ко лбу, осмотрел в первую очередь милиционера по вечной русской привычке обращать сперва внимание на власть и начальство (ожидая подвоха), а потом и на гражданского человека. И удивленно воскликнул:
— Горелый? Ты живой?
Стали расспрашивать старика.
Выяснилось: весной, в начале мая, пришел человек неизвестно откуда. Был растерян, напуган, одежда подпаленная. Ничего не помнил. Ну, приютили его. А до этого тут подвизался на общих работах некто Гоша, малый лет тридцати, веселый, глупый и пьющий. Он погиб: мучаясь с похмелья, пошел на свалку, что за бугром, хотел собрать бутылок или цветного металла, чтобы сдать и получить денег на выпивку, свалочный люд его поймал и забил до смерти за вторжение в их бизнес; они давно за ним охотились. Поэтому дед Борис и приблудившегося стал звать Гошей, тот привык. И еще — Горелым. Горелый неожиданно оказался сноровистым в обращении с лошадьми — что уход, что выездка. Остался тут. Документов никто у него не спрашивал: работает человек и работает. Жил при конюшне в сарае.
Сарай загорелся ночью, от сухой молнии, как выразился дед Борис.
— А какая еще бывает, мокрая, что ли? — спросил Харченко.
— Сухая — это когда дождя нет. Потрещит, бывает, посверкает, а дождя или нет, или в сторону уходит. А в этот раз так долбануло, что сарай сразу вспыхнул. Мы тушить. Потуши его! — все сухое, жаркое. Крыша почти сразу рухнула. Потом все разбирали, смотрели. Остатки твои искали, — рассказывал Георгию дед Борис. — Ничего не нашли. Решили, что сгорел без следа.
— Так не бывает, — возразил Харченко. — Кости остаются, череп.
— А ты откуда знаешь, горел, что ли? — с усмешкой посмотрел на молодого лейтенанта старик.
— Чтобы это знать, гореть необязательно.
— Милицию не вызывали? — спросил Георгий.
— Зачем? Позвали бы, начались бы вопросы: кто такой был, да то, да се. А мы и сами ничего не знаем.
— Наверно, я до этого в другом месте попал в пожар, — вслух размышлял Георгий. — Потерял память, пришел сюда, а тут опять пожар. Наверно, я испугался и убежал. Куда глаза глядят.
— Получается так, — согласился дед Борис. — На Карего не хочешь посмотреть?
— Карего?
— Карий, жеребец. У вас такая дружба была, прямо любовь.
— Посмотрю…
Георгий пошел в конюшню, а дед Борис, следуя за ним, говорил Харченко:
— У лошадей — как у людей. За другой кобылой или жеребцом ухаживаешь, кормишь, скоблишь, гладишь, а все равно рыло от тебя воротит. Не нравишься ты ему почему-то, да и все. А другой с первого раза на тебя глаз положит и ходит за тобой, как собака. Хотя собака глупей — кто ее первый возьмет, тот и хозяин, тот и друг. Карий как увидел Гошу, заржал — и все, любовь с первого взгляда!
Харченко никогда не был в конюшне и с интересом озирался. У каждой лошади свое стойло, огороженное крепкими досками. Сильный, приятный запах, не то, что в коровнике — пахнет навозом, терпким потом, особенным кожаным духом сбруи. Тяжелое перетаптывание копыт, от которого земля подрагивает под ногами; ощущается мощь больших тел, созданных для движения, бега, но заточенных в узком пространстве.
Харченко вздрогнул: заржал конь в углу, забил копытами о настил, ударился грудью в загородку.
Георгий, растерянный, стоял перед конем, который высоко задирал голову и утробно, гулко ржал, обнажая крупные и страшные, как показалось Харченко, зубы. На стойле была табличка: “Карий” — и мелкими буквами другие данные, какие обычно бывают: мать-отец, год рождения, высота в холке, вес.
— А конюшня чья? — спросил Харченко. — А лошади?
— Конюшня Трегубского, есть такой человек, — охотно объяснил дед Борис. — А лошади по-разному. Половина общая, то есть того же Трегубского, на них девчонки в город ездят, людей катают. На это лошадей кормим. А есть лошади частные: человек коня покупает, платит за содержание, за фураж, а сам приезжает, когда хочет, и ездит для удовольствия. Если человек в городской квартире, а лошадей любит, для него это выход! В ванной же не поставишь! — засмеялся старик, хвастаясь тем, что, несмотря на возраст, сохранил остроумие. — Не поставишь же в ванной, — повторил он, — правильно?
— Правильно, — сказал Харченко, думая о том, что хорошо бы разбогатеть, завести личную конюшню или хотя бы купить коня вот здесь и приезжать к нему — чтобы ржал и радовался, как ржет и радуется этот Карий. И — по лугам, по утренней росе… Хорошо!
Харченко даже улыбнулся своим мыслям, хотя понимал, конечно, что конюшню он не заведет и коня не купит, это одно из обычных мимолетных приятных мечтаний, свойственных человеку, на тему “а хорошо бы…”. Они быстро проходят.
— Да выведи ты его, он же все ноги обобьет! — крикнул дед Борис.
Георгий растерянно оглянулся.
Старик сам подошел, взял уздечку, влез на перекладину перегородки, взнуздал Карего и после этого вывел.
— Оседлать, может? — спросил он Георгия. — Или сам попробуешь?
— Попробую…
Георгий начал. Сначала сунулся руками не туда, не так, но вот стало получаться, Георгий заулыбался. Конь переступал ногами и фыркал.
Георгий, осмелев и освоившись, вздел ногу в стремя и махом взлетел на коня.
— Куда? Выведи сначала! — закричал дед Борис.
Но Карий уже нес Георгия к воротам. А балка ворот была — только лошади проехать, да и то если не с поднятой головой.
— Убьет! — ахнул дед Борис. — Прыгай! Падай!
Но падать в узком проходе было некуда, только под ноги своему же коню.
Георгий в последний момент изловчился: обхватив руками шею Карего, рывком сбросил тело вбок, упираясь в стремя. Если бы остался наверху — снесло бы. А так — тело пронеслось рядом с косяком ворот, не зацепившись.
Харченко и дед Борис выбежали из конюшни.
Карий нес Георгия галопом.
— Вот так, — сказал старик. — Вот тебе и любовь. Он ведь болел, когда Горелый исчез. Чуть не помер. Он же не знал, что тот не нарочно, что пожар, он думал — бросил его человек. И обиделся. Хотел ему отомстить.
— Ведь мог убить, в самом деле! — сказал Харченко.
— И были случаи! — подтвердил старик.
И Харченко мысленно отказался от мечты завести коня, и тут же почувствовал облегчение: всем нам приятно бывает узнать, что какая-либо наша мечта по какой-то причине неосуществима. Избавляет от ненужных хлопот и еще более ненужной тоски.
— Ничего, помирятся, — старик, щурясь, глядел вдаль, где по гребню холма Карий скакал уже не галопом, а рысью — и не сам по себе, куда попало, а по воле человека.
7
Татьяна, вернувшись домой после ночной смены, не обнаружила Георгия. Дети сказали, что сквозь сон слышали, как кто-то приезжал за ним.
Харченко, поняла Татьяна.
И стала ждать, занимаясь своими делами.
Уже стемнело, когда она услышала странные звуки — и почему-то сразу подумала, что это связано с Георгием.
Подошла к забору, увидела: Георгий едет мелкой рысью на огромном коне — таким он ей увиделся в сумерках.
Подъехал, спрыгнул.
— Это откуда? — спросила она.
— Купил, — сказал Георгий с некоторым смущением — будто удивлялся, зачем он сделал такую глупость.
— Чьи деньги, того и блажь, — пожала плечами Татьяна.
За ужином Георгий рассказал ей о результатах своих поисков.
— Только и узнал, что был конюхом, а как туда попал — опять неясно. Я чувствую, так оно и будет. В Москве начну искать — узнаю, что, например, бомжем был. А до бомжа, допустим, строителем из приезжих. А откуда приехал, снова неизвестно. Я так могу до Владивостока доехать и обратно вернуться.
— Запросто. И что решил теперь?