— Точно. Сотни три кирпича красного надо.
Записали красный кирпич.
А потом отправились на местный строительный рынок, где увидели, что денег не хватит даже на шифер.
Огорчились.
Выпили вина для возобновления оптимизма.
— Вот что, — сказал Кумилкин. — Надо тебе у Татьяны остальные деньги взять.
— Думаешь, есть?
— Обязательно! Если она тебе тысячу так легко отстегнула! Я полагаю, у тебя тысяч десять было, не меньше! — уверенно сказал Юрий. Для него десять тысяч долларов всегда были магической цифрой, пределом и оптимумом его мечтаний.
Его уверенность передалась и Гоше, и Одутловатову.
И они отправились к Татьяне.
Не застав ее дома, пошли в магазин.
Переговоры взял на себя Кумилкин.
— Ты вот что, Татьян, — сказал он. — Ты давай по-честному. У нас бизнес-план, сама понимаешь. Нужны оборотные средства. Так что верни деньги человеку.
— Да? И много ли я должна? — спросила Татьяна, усмехаясь, но внутренне холодея от неприятности.
— Десять тысяч! — точно сказал Кумилкин.
— А не слишком хватанул?
— Самый раз!
— И кто же тебе сказал, что у тебя столько было? — спросила Татьяна Гошу.
Тот промолчал. И даже не вспомнил о расписке, что дала ему Татьяна: он сунул ее в карман, и тут же она провалилась в трясину его мутной памяти. То есть беспамятства.
И Татьяна догадалась: точное попадание в сумму — случайность. И храбро сказала:
— А ну, идите отсюда, алкоголики! Сейчас милицию позову, вам за вымогательство, знаете, что будет?
Она решительно взялась за телефон.
Дядя и племянник переглянулись. Милиция им не нужна ни в каком виде. Вымогательство не вымогательство, а милиции только дай повод — найдет, за что взять. Тем более что, действительно, вид у них не самый основательный. Проще говоря — выпивший.
Они вышли, и Одутловатов спросил Юрия:
— Ты с чего придумал вообще про такие деньги?
— Я не придумал, это он сказал! — ткнул пальцем Юрий в Гошу.
— Я не говорил.
— А кто говорил?
Помолчали.
— Что будем делать? — поставил вопрос Кумилкин. — Пропить такие деньги — глупо. Дело начать — мало.
— Пустить в оборот, — подсказал Одутловатов.
— Какой? — иронично спросил Кумилкин, никогда не веривший, что деньги и впрямь могут зарабатывать деньги. Но тут же сам себя опроверг: вспомнил место, где это бывает.
— Сыграть надо! Но только наверняка! — предложил он.
Гоша охотно согласился.
Одутловатов не верил в прибыльность азартных игр (хотя и видел своими глазами, как племянник обыграл Гошу), но потащился за ними.
Кумилкин уверял, что у него в игровых салонах везде знакомые охранники, которые за сотню рублей скажут, давно ли был джек-пот, то есть насколько велика возможность выигрыша.
10
В первом же салоне им повезло: охранник шепнул, что джек-пот был очень давно, так что играть можно почти наверняка.
Они и начали.
И сперва даже понемногу выигрывали — в том числе и Одутловатов.
Но он же первый и продул все, что у него было.
Обратился к племяннику:
— Дай взаймы немного.
— Щас прям! У меня только пошло!
И впрямь пошло, да только в другую сторону: скоро и Кумилкин был пуст. Он бросился к Гоше, но и тот растерянно шарил у себя по карманам.
— Ты что же! — наскочил Кумилкин на охранника. — Врать мне вздумал?
— Отвали, — лениво ответил охранник.
— А ты знаешь, с кем связался? — грозил Кумилкин. — Ты знаешь, какой это авторитет? — указывал он на Гошу. — Ведь ты же авторитет, Георгий?
Гоша, не имея понятия о своей личности, готов был на любое предложение. И послушно сказал:
— Да, авторитет.
— Неужели? — весело изумился охранник.
Взял авторитета Гошу за ворот и вышиб им дверь, благо та открывалась наружу.
Кумилкин и Одутловатов вымелись сами, не дожидаясь той же участи.
Гоша сгоряча бросился обратно — и получил опять тычка, не сумев дать сдачи: его умение куда-то улетучилось. Или просто пьян был.
Веселье кончилось.
На другое утро они проснулись больные и вялые. Весь день лежали и пили воду. К вечеру Одутловатов сварил макарон, ели с отвращением, но с чувством долга: жить надо, питаться надо.
Потом два дня существовали впроголодь, потом Одутловатов получил пенсию, решили сначала купить продуктов впрок: крупы, вермишели, маргарина — того, что попроще, подешевле.
А остальное, естественно, прогуляли.
К исходу недели пребывания у дяди и племянника Гоша заболел. Лежал в поту, дрожал, все время просил пить. Лечили аспирином — других лекарств не было.
К ночи Гоше стало совсем худо, он стал горячим, губы обметало, глаза воспалились.
— Подохнет еще тут, — сказал Кумилкин. — Хлопот не оберешься.
— Надо Татьяне сказать.
— А ей он нужен? Он ей кто? Он ей никто.
— Жили же вместе.
— Это пока он здоровый был и при деньгах!
Но Одутловатов решил все же сходить к Татьяне.
— Твой-то помирает вроде, — сказал он.
— Какой это мой? Нет никаких моих у меня, кроме детей! — отрезала Татьяна. Потом спросила: — А что с ним?
— Температура высокая. Бредит даже.
— Не заразно?
— Откуда я знаю?
— “Скорую помощь” вызывайте.
— Ее вызовешь… Сама знаешь: без прописки у нас и в больницу не берут. Только на кладбище. С биркой на ноге.
— А меня не касается!
— Ну, извини…
И Одутловатов поплелся к дому. Но Татьяна окликнула его:
— Стой!
11
Она предусмотрительно захватила свою тележку-арбу — и ненапрасно: Гоша не только ходить, встать не мог. С помощью Кумилкина и Одутловатова Татьяна уложила Гошу на тележку, повезла домой.
Поместила, как и прежде, в сарае.
Три дня Гоше было худо, на четвертый стало легче, температура спала. Лежал слабый, тихий. Регулярно впадал в сон, а во сне что-то бормотал. Татьяна прислушивалась.
— Не виноват я, — жалобно говорил Гоша.
А потом ласково:
— Мамочка, я мыл руки, мыл, мыл… И раму, мама, мыл, мыл…
А потом деловито и строго:
— Ввиду этого перспективы продвижения данного бренда представляются сомнительными!
А потом запел:
— Милая моя, солнышко лесное…
А потом вдруг скороговоркой:
— Gelbe Blumen blьhen beim Birnbaum. Blьhen beim Apfelbaum blaue Blumen?
Лидия, навестившая Татьяну, пившая чай, как всегда, за столом в саду, прислушалась:
— Чего это он? На каком это?
— На немецком, что ли? — предположила Татьяна, сама учившая в школе немецкий и услышавшая знакомые звуки. — Школу, наверно, вспомнил.
Гоша же продолжил — складно и дробно:
— To sit in solemn silence in a dull dark dock
In a pestilential prison with a life long lock
Awaiting the sensation of a short sharp shock
From a cheap and chippy chopper on a big black block.
— А это уже английский, похоже. Слушай! А он не шпион случайно? — ужаснулась Лидия. Ужаснулась, впрочем, без особого ужаса, скорее даже с интересом.
— Если бы шпион, он бы на одном языке говорил.
— А он международный! И потом их так учат, что они все языки знают. Недаром же мне казалось, что он как-то не так по-русски говорит.
— Что значит — не так?
— Ну, слишком правильно. И матом не ругается.
— Уже научился… Он вообще изменился очень, Лида, — горестно сказала Татьяна. — И не в лучшую сторону. Вот поправится — буду избавляться от него.
12
Но избавиться как-то не получилось. Гоша после болезни присмирел и даже изъявил желание поработать:
— Ты чего-то там помочь просила?
— Если бы ты что умел! Ну, тележку мне на базар отвези.
Гоша повез.
Им встретился Валерий, пребывавший, как всегда теперь, в праздничном настроении.
— Привет живой рабочей силе! — язвительно поздоровался он с Гошей. И похвалил Татьяну: — Молодец, Таня! Умеешь мужиков использовать!
Гоша ощетинился.
— Мужик, тебя не трогают? — спросил он.
— Чего такое? — изумился Абдрыков, считавший себя весьма сильным, хотя жизнь неоднократно доказывала ему обратное.
— А того. Подержи, Таня!
Татьяна машинально подставила руки, принимая тележку, а Гоша шагнул к Абдрыкову, резко толкнул его, и тот бесславно свалился в канаву.
Лежа там, он обиженно кричал:
— Так я тоже сумею! Без предупреждения!
Гоша, смеясь, взялся за тележку и покатил ее.
— Радуется, как дурачок, — пробормотала Татьяна, косясь на него.
Мужа ей было не жаль, но видеть унижение человека, пусть даже никчемного, она не любила.
На рынке Татьяна привычно и безнадежно торговалась с Муслимом, а Гоша весело смотрел по сторонам.
— Надо же, сколько всего… Хороший базарчик… И барахлом торгуют…
С трудом оторвавшись от приятного зрелища, он вслушался в диалог Муслима и Татьяны — и ввязался:
— Черненький, ты не наглей! — сказал он Муслиму.
Муслим, человек сдержанный, хоть и южный (там вообще гораздо больше сдержанных людей, чем принято считать), умолк на полуслове, поиграл желваками на скулах и, проглотив ком в горле, спросил Татьяну:
— Он тебе кто?
— Да помогает… Дальний родственник.
— Скажи ему, пусть уйдет.
— Отойди, в самом деле, — попросила Татьяна.
— Не любим правду! — заключил Гоша, хотя никакой особой правды в его словах не было.
И отошел.
— Дикий он у тебя, — заметил Муслим.
— Из деревни, — оправдалась Татьяна.
— А есть ведь нормальные мужчины, — напомнил Муслим, улыбнувшись.
— Да есть, — вздохнула Татьяна, знавшая об этом скорее теоретически: ведь где-то они действительно должны быть.
— Так в чем же дело? — спросил Муслим.
— А в чем?
— Не понимаешь?
Татьяна поняла — по ласковому прищуру глаз Муслима и по их особенному блеску. Но сказала невинно:
— Где уж нам понять. Ладно, пошла я.
Она осмотрелась: где Гоша?
13
А Гоша шел по рынку изменившейся походкой: легкой и плавной. Походкой охотника. То ткань рубашки помнет, как бы оценивая прочность и качество, то ботинки пальцем щелкнет, будто проверяя износоустойчивость, а сам, между прочим, смотрит не на конкретные вещи, а на всё сразу. Видит: вот торговец засунул купюру в толстый бумажник, вот покупательница достала из кармана кофты портмоне…
А вот табачный ларек. Сигареты дело дорогое, наличности тут немерено. Гоша увидел в окошко, как продавщица в ларьке приняла очередные деньги от покупателя и положила их в коробку из-под обуви, где было уже довольно густо. Он прошел несколько раз мимо. Заглянул:
— Здравствуй, девушка!
— Привет, — отозвалась пятидесятилетняя девушка.
— Сигареты я у тебя прошлый раз брал, помнишь?
— Какие?
— Редкие. “Золотой колос” называются.
— “Золотое руно”?
— “Колос”.
— Не помню.
— Да вон они у тебя, наверху, — показал Гоша пальцем.
Продавщица посмотрела.
— Не вижу.
— Да вон, вон, ты так не достанешь, на табуретку встань.
Продавщица послушно встала на табуретку, осматривала стеллаж на задней стене, забитый разнообразными сигаретными блоками.
— Как ты говоришь? “Золотой колос”?
Продавщица обернулась, но не увидела покупателя.
И коробки с деньгами не увидела.
Охнув, вскрикнув, она спрыгнула с табуретки, выбежала из ларька и закричала:
— Вор! Вор!
Татьяна растерянно шла по рынку, толкая тележку и озираясь. Гоши не было, да и где его теперь увидеть: ловили вора. Крики, шум, люди мечутся. Тетка в цветастом халате, красная, зареванная, кричит:
— Такой лохматый, в желтой футболке! Всю дневную выручку… Паразит…
Татьяна аж похолодела.
Гоша ведь опять успел обрасти. И был в желтой футболке.
14
Вернувшись домой, она стала ждать.
И дождалась: вечером появился Харченко. С двумя милиционерами.
— Привет, — сказал он.
— Добрый вечер.
— Где сожитель?
— Какой он сожитель?
— А кто?
— Никто.
— Хорошо. Где этот никто?
— Не знаю. С утра не видела.
— А утром видела?
— Сам знаешь, видела. Доложили уж, наверно.
— То есть понимаешь, зачем я пришел?
— Ну, понимаю. Исчез он. Опозорил меня на всю жизнь, — сказала Татьяна.
— Может быть. Но, Таня, извини: служба есть служба. Обыск придется устроить.
— Какой еще обыск? Ты бы постеснялся при детях! — указала Таня на головы Толика и Кости, высунувшиеся из своей комнатки.
Головы скрылись.
Костя сказал:
— Убью гада!
Он имел в виду не милиционера, а Гошу.
А Харченко продолжал:
— Пойми правильно: он украл деньги. Он живет в твоем доме. Что я должен делать?
— Не знаю! Он что, дурак, в этот же дом деньги тащить? Говорю тебе: исчез!
— Может быть. Но обыск придется произвести.
Татьяна представила, что Харченко найдет припрятанные доллары… Ей сделалось нехорошо. Но она крепилась.
— Минутку, — сказала она. — А санкция у тебя есть?
— Есть, — уверенно ответил Харченко, зная, что населению обычно достаточно одного лишь слова, бумагу показать оно редко требует.
Но Татьяна потребовала:
— Покажи!
Харченко разозлился:
— Ты так? Учти, Татьяна, ведь я сейчас обыск сделаю нормально, тихо, если найду, тебе ничего не будет за содействие. А хочешь санкцию — будет тебе завтра санкция. Но при понятых, при свидетелях, и тебе срок впаяют за содействие. Так что соглашайся по-хорошему.
— Если это называется по-хорошему… — тянула время Татьяна.
И тут в дом вбежал Лупеткин.
— Деньги нашли!
— Где?
— А кто-то прямо на рынок подбросил! Курылёв позвонил, караулит, нас ждет.
— Надо же, доложил, не взял! — одобрил поведение неведомого Курылёва лейтенант.
— А как возьмешь, там людей полно: торговцы до ночи бродят, ищут деньги. Я еще смеялся — на что надеются? Оказалось — есть на что!
Харченко, не задавая больше вопросов, направился к двери.
— А извиниться? — негромко спросила Татьяна.
Харченко обернулся. Извиняться ему не хотелось. Но Татьяна очень уж ему нравилась.
— Извини, — сказал он. — Сама понимаешь: служба.
— Понимаю…
Милиция убыла.
Из-за окна послышался тихий шепот:
— Таня!
Татьяна выглянула.
Гоша скрючился под окном:
— Уехали?
— Вроде…
— Пить хочется. И поел бы чего-нибудь…
— Ну и сволочь же ты, Гоша! Исчезни, чтобы я тебя никогда больше…
— Погоди, все объясню!
И Гоша объяснил, сидя в сарае, куда Татьяна принесла ему поесть и попить:
— Сам не знаю, что со мной было. Будто кто-то в голове сидит и шепчет: возьми деньги, возьми деньги! Я ему говорю: да иди ты, а он…
— Кто?
— Не знаю! Ну, и схватил… Слушай! — Гоша вдруг перестал есть. — А может, меня зомбировали? Может, меня кто-то памяти лишил и настроил на то, чтобы я деньги украл? Но нелогично! — опроверг сам себя Гоша. — Украл — должен кому-то принести, так? А я обратно подбросил. Полдня за городом, в лесу, прятался. А потом сел и думаю: что же я делаю, идиот? Меня же видели. Меня же возьмут в первом же населенном пункте!.. Ну и подбросил. Подкрался, там мент, люди… Так положил, чтобы свидетели были, что деньги нашлись…
15
Свидетели, милиционеры и потерпевшая, то есть продавщица, которая все плакала, но теперь от радости, считали деньги и составляли протокол.
— Столько было? — строго спросил Харченко после подсчета.
— Столько! До копейки! Я каждую продажу записываю! — ответила продавщица.
Харченко переглянулся с верным помощником Лупеткиным. Тот его понял: если бы недостача, можно было бы вернуться, продолжить разговор с Татьяной и организовать, как намечалось, обыск. А теперь, получается, нет повода. Даже если ее сожитель украл — докажи теперь. И, главное дело, вернул ведь. Это раньше считалось, что “не пойман — не вор”, в новые времена проще и либеральнее: “вернул — не вор”.*