— Назови его. Какое у меня число? Скажи его. Скажи его. Скажи его.
— 8112034.
Силы разом покидают меня. В изнеможении я откидываюсь на стул. Голова опускается на грудь.
— Ну вот. Совсем нетрудно, да?
Я не отвечаю. Мне нечего сказать.
Он смотрит на мониторы, потом на распечатку с результатами последних измерений.
— Ты сказал правду. Сам видишь, в этом нет ничего страшного. И это не больно. Пойми. Мы тут никого не пытаем, просто занимаемся научной работой — собираем факты, делаем измерения, выводим доказательства.
В голосе его слышится самодовольство. Похоже, считает, что знает ответы на все вопросы. Я только что сказал ему, когда он умрет, а он и ухом не повел. Никакой реакции, ничего человеческого, ноль эмоций. Он кладет распечатку и заводит волосы за уши.
— Осилишь еще несколько вопросов?
— Нет, — качаю головой, — устал я.
— Мы только начали.
— Не-а. Я устал.
— Адам, это важная работа. Мы здесь пытаемся спасти британскую нацию. Люди вроде тебя — наша главная надежда. Нам нужно поколение сильных лидеров, людей, способных навести порядок, поднять страну на ноги, вернуть ей то, что она потеряла за годы Хаоса.
— Я-то тут при чем?
— Нам нужны такие люди, как ты, — напирает он. — Ты можешь помочь нам понять будущее. Нам нужны интеллектуальные системы раннего предупреждения. Ресурсов крайне мало, Адам. Мы должны знать, в каком случае от нашей помощи будет толк, а в каком не стоит тратить время и силы.
— Вы прекрасно обойдетесь без меня. Выходите наружу и смотрите по сторонам. Голодающие и больные всюду. Просто начните откуда-нибудь. Сделайте хоть что-нибудь.
— Но если им все равно суждено умереть? Мы не можем тратить ресурсы впустую, Адам. Мы хотим разумно и эффективно их использовать.
— Значит, вы хотите, чтобы я говорил, когда надо заморачиваться, а когда можно тупо забить? А пошли вы!..
Ньюсам молча отходит от меня. Смотрит на Савла, который спокойно сидит и внимательно слушает.
— Зря ты так ругаешься, Адам, — произносит Савл. — Правительствам приходится принимать трудные решения.
— Я не в правительстве.
— Если ты не с нами, ты против нас.
Молчание.
— Нам необходимо твое абсолютное содействие, Адам, — нарушает тишину Ньюсам. — Это важно. Мы должны понять, как работает твой мозг. Мы очень хотим, чтобы ты поделился с нами своими возможностями. Ты мог бы стать нашим козырем. Ты мог бы стать лидером.
— Я тоже хочу понять, честное слово, но зачем вы меня связали? За что унижаете?
— Два года назад ты убил мальчишку. Вчера ты убил одного из наших лучших сотрудников. Ты ждал другого обращения?
Ага. К тому обвинению добавилось еще одно. Сколько раз можно повторять? Когда мне наконец поверят?
— Я никогда никого не убивал.
Пытаюсь сесть ровнее, выпячиваю подбородок. Все, что он говорит, — ложь. Пусть замолчит.
— Ты выходишь из себя. Ты не контролируешь свое поведение, когда гневаешься. Ты непредсказуем.
Я отворачиваюсь. Но он прав. Я действительно выхожу из себя, действительно теряю контроль.
Более того, я вот-вот потеряю его окончательно, если он будет и дальше наседать.
— У тебя есть выбор, Адам. Ты можешь помогать нам, поддерживать нас, быть частью большой команды, перед которой стоят благородные задачи. Или можешь сопротивляться, упрямиться, ребячествовать и потерять все. Или исчезнуть. Вы с Сарой можете исчезнуть. Пропасть.
Долгая тишина.
— Что вы имеете в виду?
Я знаю, что он имеет в виду, но хочу, чтобы он сам сказал это. Хочу, чтобы он раскрыл передо мной свои карты.
— Кто знает, где ты сейчас? Кто будет скучать по тебе?
Девушка. Моя девушка. Сара. Знает ли она, что я здесь? Будет ли она скучать по мне? Я не могу ответить Ньюсаму. Перевожу взгляд в пол.
Этот чувак мне не нравится. Я не хочу, чтобы он взял надо мной верх.
— А кто будет скучать
по
тебе? — переспрашиваю. — Когда ты услышал свое число, то и бровью не повел. Теперь ты знаешь, когда умрешь. А хочешь узнать,
как это будет?
Попался, мерзавец! Выпучился, пытаясь взглядом пригвоздить меня к стулу, но я-то вижу, как он нервно облизывает губы, и знаю, что у него сухо во рту. Я знаю, что страх поразил его в самые кишки.
— Я вижу числа, тут ты верно говоришь. — Не свожу с него глаз. — Но я еще и чувствую их. Так вот ты… Ты умрешь от удушья. Ты дышишь быстро-быстро, но кислород не поступает в легкие. Воздух отравлен, с каждым вдохом ты становишься слабее и беспомощнее. Ты вытошнил все, что было внутри, и теперь выкашливаешь желчь, но она застревает в горле, и ты задыхаешься, хватаешь ртом воздух, но уже слишком поздно. Ты падаешь на землю и катаешься по собственной рвоте. Все. Все кончилось.
В комнате ни звука.
Савл проводит языком по губам. Его глаза горят, словно яркие лампочки. Впиваются в мои. Ему нравится, что я унижаю Ньюсама. То, как я описываю его смерть. Он весь в напряжении.
Несколько секунд Ньюсам не двигается с места. Он смотрит на меня, я смотрю на него. Наконец он моргает и подносит руку к голове, чтобы заправить волосы за ухо. Он отодвигается от меня, качая головой.
— Очень хорошо, — выдавливает он. — Чудесное выступление. Ай да молодец. Вы фиксировали эти страшилки? — обращается он к белым халатам, стоящим возле мониторов. — Что говорят приборы?
Поворачиваю голову. Один из белых халатов держит распечатку в руке.
— Красивая линия, ровная и непрерывная. — Он взволнованно смотрит на своего босса. — Он говорит правду.
Сара
— А где Мия? — спрашивает Марион. — Разве Мии нет на рисунке?
Поднимаю на нее глаза. Она все еще строчит, поглядывая на Мию, точно на зверюшку в зоопарке.
Я изо всех сил пытаюсь не показать этого, но внутри у меня все бурлит. Мия видит то же, что видела Вэл. Рехнуться можно. Будь Адам здесь, он бы сразу разобрался, что к чему. Тут все непросто. Нет, это поразительно. Поразительно.
Мия замирает с мелком в руке. Видно, что она колеблется: с одной стороны, ей неприятно присутствие Марион, ей не хочется реагировать на ее вопросы; с другой — она только что открыла для себя рисование и хочет рисовать дальше.
— Не останавливайся, — говорю. — На твоем рисунке кое-кого нет, верно? Без тебя мы не семья. Нарисуй себя. Нарисуй Мию.
Она смотрит на мелки, и ее ручка надолго зависает над футляром. Затем она оглядывается на меня, безмолвно моля о помощи.
— Не знаешь, какой выбрать цвет? — мягко спрашиваю я.
Она качает головой.
— Просто выбери любой. Выбери самый симпатичный цвет. — Я достаю желтый мелок. — Как тебе вот этот? Желтый, как солнечный свет. Как твои волосы. — Вручаю ей мелок и ерошу ее золотистую шевелюру.
Марион неодобрительно цокает языком.
— Не надо ее направлять, — говорит она.
Злобно смотрю на нее:
— Я не направляю, а помогаю.
Мия рисует желтую картофелину рядом с первыми двумя.
— Что еще, Мия? — пристает Марион.
Мия кладет мелок, поднимает рисунок и отдает его мне. Я обнимаю ее и целую в щечку.
— Очень красиво. Давай повесим его на стену в комнате?
— Если вы не возражаете, я сниму копию.
Не успеваю я ответить, Марион выхватывает у меня рисунок и выбегает за дверь. Мия плачет, и я не обвиняю ее — я сама поражаюсь наглости этой назойливой дряни. Кто, ну кто так хватает детский рисунок и убегает с ним как угорелый!
Поворот ключа в замке напоминает мне, что никакая это не переговорная комната. Просто еще одна камера. У меня засосало под ложечкой, к горлу подкатила тошнота. Я не вынесу еще одной ночи в этом месте. Оно убьет меня. Мы с Мией должны выбраться отсюда.
— Ей тоже понравился твой рисунок, — объясняю Мии, пытаясь загладить грубость Марион. — Это здорово, правда? Хочешь нарисовать еще один, пока мы ждем ее?
Но Мия устала. Она протягивает мне мелок.
— Мама, теперь ты, — говорит она.
Она поднимает куклу и сворачивается клубком на диване. Я провожу рукой по ее волосам, она закрывает глаза и кладет большой палец в рот. Вскоре ей надо будет рисовать и еще кое-кого — братишку или сестренку.
— Мия, Мия, солнце-Мия, что же в будущем нас ждет? — Негромко говорю я, и получается подобие песенки. Чем-то похоже на «Мэри, Мэри»: «Мэри, Мэри, у нее все не так как у людей: в цветнике ее не розы, а ракушки из морей. А в саду колокола из литого серебра. И скажите, где еще видели вы сад, чтоб красавицы на грядках вырастали в ряд?» [2]
Постепенно ее дыхание становится более глубоким и ровным. Она не спит, но вот-вот уснет.
«Мама, теперь ты».
Я все еще сжимаю в ладони черный мелок, который мне дала Мия. Медленно, почти мучительно, я беру с журнального столика новый листок бумаги. Долго смотрю на него. Мне непривычно и странно видеть такую белизну. Целых два года в моей жизни не было ни минуты для того, чтобы порисовать. Только выживание. И вот теперь я даже не знаю, с чего начать.
Не раздумывая, начинаю делать набросок: изгиб спины, мягкий ореол волос, профиль лица. Все вокруг точно перестает существовать. Часть меня, можно сказать, умерла на два года, но сейчас воскресает. Несколько линий — и вот она, моя девочка. Моя дочь. Ее первый портрет. Боже мой, как я скучала по этому.
Откладываю портрет в сторону, беру новый листок и начинаю просто водить по нему мелком. Пытаясь не подключать голову, позволяю руке делать то, что она хочет, экспериментирую с линией и формой, штриховкой, светом и тьмой. Рисую абстракцию.
Мия садится и смотрит на мой рисунок.
— Штоито? — спрашивает она.
Я смотрю на то, что нарисовала, и в груди все сжимается.
Никакие это не случайные формы и линии. Моя «абстракция» — это пейзаж, игра света и тени в кронах деревьев и перелесков. А на переднем плане — темные каменные плиты.
— Штоито, мама? — повторяет Мия.
— Ничего, просто узоры, — отвечаю, но на самом деле это не просто узоры, а нечто большее.
Намного большее. Это место я уже видела.
То самое место, где происходило действие моего кошмара.
Место, где я теряю Мию.
Адам
— Я же говорю, устал. Вы сказали, что я смогу увидеть Сару. Я хочу видеть ее.
Ньюсам смотрит на Савла. Зуб даю, он хочет, чтобы Савл сказал «нет», но Савл поднимается на ноги.
— Да, — говорит он. — Я думаю, это может помочь.
— Вы уверены, Савл? — вмешивается врач. — Он еще о многом нам не сказал. Мне кажется, надо провести несколько дополнительных сеансов, причем немедленно.
— Ньюсам, мы же договорились. Адам сдержал свое обещание. Развяжите его. Я отведу тебя к ней, — говорит он.
— Сейчас?
Внезапно мне делается не по себе. А если я не узнаю ее? Если облажаюсь? А если она не хочет видеть меня?
Он улыбается:
— Да, Адам, сейчас. Идти можешь?
Отталкиваюсь руками от подлокотников и пытаюсь подняться. Встав на ноги, я понимаю, что не чувствую их. Начинаю падать.
Савл ловит меня и не дает упасть. Я рад, что он поймал меня, но в такой близости от него начинаю нервничать. Когда он ставит меня на ноги и наши взгляды встречаются, мучительность его смерти захлестывает меня еще сильнее, она настолько жестока, что я начинаю задыхаться и складываюсь пополам, как перочинный ножик.
— Привезите кресло, — обращается он к одному из белых халатов.
Тот выбегает за дверь и возвращается с инвалидным креслом.
С ужасом смотрю на него. Я не калека.
— Не надо.
— Адам, — говорит Савл, — вчера ты слетел с мотоцикла на скорости сорок миль в час. Ты чудом выжил. Садись.
Он давит мне на плечо, почти вынуждая сесть. Ноги подкашиваются, и я падаю на сиденье.
— Я позову санитара, — говорит Ньюсам.
— Нет, я сам повезу, — отказывается Савл.
Ньюсам смотрит на него, как на сумасшедшего.
— Какие-то проблемы? — отрывисто спрашивает Савл.
Врач поднимает руки:
— Никаких.
Он отворачивается, делая вид, что погружен в чтение диаграмм и показателей.
Савл выкатывает меня из комнаты в коридор. Можно подумать, что мы находимся в больнице, только я в жизни не видел таких больниц. За дверью стоят два охранника. Они устремляются за нами, но Савл отрицательно качает головой. Ничего не поняв, те возвращаются на места.
Серые стены, бетонный пол. Если нам по пути и встречаются люди, то это солдаты, в униформе и с оружием.
— Где мы, черт побери? — спрашиваю Савла.
— Это самое безопасное место в Англии, — говорит он, но ничего не объясняет.
В голове снова звучит голос Ньюсама: «Вы можете помогать нам… или исчезнуть».
— Безопасное для кого?
— Безопасное для меня, для нас. Ты ведь хочешь быть одним из нас, не так ли?
Оставляю его вопрос без ответа. Я более чем уверен, что не хочу быть одним из них, но лучше лишний раз не раздражать его, особенно сейчас. В этом кресле я беспомощен. Савл здесь типа начальник, его слово для всех закон. И мне почему-то кажется, что сейчас он на моей стороне. Он помогает мне. На миг я задумываюсь, зачем он это делает… но в голове сейчас слишком много других вопросов, требующих ответа. «Это мерцающее число, нечеловеческая боль, которая сопровождает его… Очень странно».
— Ньюсам спросил о своем числе, — говорю, — а вы нет. Разве вы не хотите знать?
— Нет, — говорит он. — Не хочу.
— Я вас понимаю, — говорю. — Я бы не хотел.
— Смерть меня не пугает, — отвечает он. — Пусть другие боятся.
— Вот поэтому я и стараюсь никому не говорить. Это то же самое, что зачитывать смертный приговор.
— Похвально, — одобряет Савл. — Ты не хочешь причинять людям боль. Это я понимаю. Но нет ничего страшного в том, чтобы называть числа тем, кто о них спрашивает. Более того, если ты это делаешь по правильным соображениям, это даже необходимо.
— По правильным соображениям? Вы имеете в виду тот случай, когда я пытался предупредить людей о землетрясении?
— Именно. Ты можешь помочь многим людям, Адам. Ты должен помогать. Это твой моральный долг.
— Мне не кажется, что помогать избранным — это нравственно. По-моему, это несправедливо.
— Но у нас физически нет возможности помочь всем, Адам. Люди все равно умрут, и больше мы ничего не знаем. Ты сможешь уменьшить число смертей, если будешь помогать нам решать, кто больше всего выиграет от нашей поддержки.
Мой разум изранен и ушиблен так же, как и тело. Я не могу спорить с ним — сил не хватает.
— Слишком тяжело, Савл. Слишком большая нагрузка для меня.
Он останавливается, обходит коляску и приседает на корточки напротив меня. Неужели опять будет прессовать?
— У каждого из нас на плечах тяжелая ноша, — произносит он. — Я считаю, что жизнь никогда не ставит перед нами таких задач, с которыми мы не можем справиться. Кому-то приходится туже, чем другим. Такова жизнь.
Его глаза светятся так ярко, будто в них горит огонь. Мне ничего не остается, кроме как смотреть на него, слушать его. Его число ослепляет меня, пронзает своей болью. Почему его смерть причиняет такую бездонную боль? 1622029. Вдруг у меня в голове вспыхивает другое число. 1222029. И парень, лежащий на дороге в луже крови. Где это было? Кто это был? Какое сегодня число?
— Тебе, Адам, тоже выпала очень и очень тяжелая ноша. Способность видеть смерть. Ты можешь воспользоваться ею. У тебя хватит сил. Я хочу, чтобы ты работал со мной, был моей правой рукой. Я помогу тебе справиться с нагрузкой. Я понимаю, Адам. Понимаю. — Он кладет руку поверх моей. — Ты со мной, Адам?
Что-то в его голосе, его внешности вызывает у меня желание сказать «да». Он был бы влиятельным другом. И опаснейшим врагом. В то же время есть что-то еще, что не дает мне покоя и не позволяет поддаться на его уговоры. Башку сносит.
Он заметил, что я в нерешительности. Похлопывает меня по руке и встает.
— Не торопись с ответом. Подумай. Мы еще вернемся к этому разговору. — Он смотрит на дверь, к которой привез меня. — Ну что, хочешь с ней увидеться?